— А ты знаешь, что я тебе дедушка?

Мальчик смотрел на старика черными глазенками и в смущении отворачивался. Я сразу принялась помогать по кухне. Пока мы с Содгэрэл, так звали новую соседку, готовили завтрак, заваривали чай, пока Цэнгэл и отец мальчика таскали в дом столы и стулья, совсем рассвело.

А когда подошло время выходить на работу, Муна Гуай предложил:

— Вот что, детки мои, отдыхайте–ка вы сегодня с дороги.

Однако новый сосед сдержанно отказался от отдыха.

— Да вы не беспокойтесь зря, ничего с нами не сделается.

С этими словами он вытащил из груды вещей промасленную куртку и начал одеваться. Муна Гуай, видя такую решимость, не стал его уговаривать. Чуть погодя он обратился ко мне:

— Тогда ты оставайся дома, Алимаа, помоги соседям. Сегодня у нас работы немного — за нижней излучиной заменим несколько шпал — и домой.

Мальчик быстро привыкал ко мне. Он отпустил подол материнской юбки и теперь бегал по комнате, ко всему проявляя живой интерес. Мать время от времени одергивала мальчика:

— Тайванбаяр, я же сказала тебе, не шали!

На миг он стихал, но тут же принимался за свое. Женщины обычно быстро знакомятся. Начать разговор можно с любого пустяка — с колечка, сережек, даже шпильки для волос. К середине дня мы с Содгэрэл уже подружились.

— А много здесь семей с детьми? — спросила она.

— Ни одной. Только ваша.

Не знаю, о чем она подумала, стоя у окна и вглядываясь в бескрайнюю тайгу, которая начиналась прямо от дома, но только удовлетворенно улыбнулась, достала из лежавшей на столе пачки сигарету и ловко закурила.

— В каком–то смысле это даже лучше, — сказала она, привычно выпуская дым.

— Едва ли, подруга. Лучше без еды жить, чем без детей. Ты не представляешь, как у нас здесь бывает тихо и тоскливо. Тайванбаяру скучно будет без друзей.

— А мне больше по душе, когда других детей рядом нет. Дурному не научат. Мы раз оставили его у моего отца, так он за несколько дней успел словам непотребным обучиться. Пусть один бегает.

Я промолчала, даже подумала, что, может, Содгэрэл и права. Что я могла ей возразить, ведь только матери решать, как сделать из своего ребенка человека, как вывести его в широкий мир. Хотя умению дружить, сочувствовать и жалеть дети учатся у своих сверстников, приобретают опыт в общении с такими же, как они, детьми. А здесь познание жизни и в конечном счете становление Тайванбаяра должны зависеть от взаимоотношений мальчика со взрослыми. Ясно было тем не менее, что спорить с Содгэрэл на эту тему не стоит, хотя и соглашаться с ней не обязательно.

Содгэрэл кормила сына грудью, поглаживая его по спинке, и вдруг спросила:

— А где это ты такой перстень купила, подруга?

— Здесь, когда к нам лавка приезжала.

— Дай померить.

Она надела перстень на каждый палец по очереди и наконец сказала:

— Какие же у тебя пальцы толстые, — а потом засыпала меня вопросами: — А сузить его можно? А что еще сюда привозят?

— Лавка к нам из города приезжает нечасто, конечно, место ведь глухое, от людей далеко. Зато красиво здесь.

— Верно, красиво. Мы несколько месяцев прожили в Гоби. А тут прямо дух захватывает — лес и горы под самые ноги подступают.

— А летом красота какая, ты себе представить не можешь. Мы чуть ли не у самого дома ягоды собираем.

— Сыну должно быть здесь хорошо.

За подобными разговорами мы переделали все дела в комнате Содгэрэл. Мужья должны были вот–вот вернуться с работы, и я пошла к себе вскипятить чайник. Вдруг в дверях показалась голова Тайванбаяра. Все было у нас настолько для него новым, что он вытаращил глазки и раскрыл рот. Я прижала его к себе и поцеловала. Достала кулек с конфетами и поставила перед ним, чтобы подольше удержать мальчика возле себя…

Дыхание весны ощущалось все явственнее. Там, где пригревало солнце, на земле появились проталины. От деревьев шел пар, в долине клубился сизый туман. В окно я видела, как Содгэрэл носит в дом дрова. Чем больше я всматривалась в Тайванбаяра, тем дороже он мне почему–то становился. Никак не хотелось мне, чтобы он убежал, и я всячески старалась завлечь его. Пришел Цэнгэл. Когда мимо окна проходил отец мальчика, новый сосед, я внимательно присмотрелась к нему. У него были густые, слишком, пожалуй, красивые для мужчины брови. В сильных руках он держал лом. Ступал он уверенно, неторопливо.

Цэнгэл вымыл руки и сел за стол, а я налила ему чаю. Только тут он заметил Тайванбаяра, притаившегося за моей спиной.

— Значит, этот человечек сразу к нам, от своих отбился, — приласкал он мальчугана, погладив его мягкие черные волосенки, и улыбнулся. — Нам бы с тобой такого молодца завести. Как на этот счет, новостей не слыхать? — продолжал он шутить, по–доброму посматривая на меня.

— Заведем, конечно, — ответила я.

Цэнгэл, не выпуская из руки чашки, взглянул на меня недоверчиво и вопросительно.

— Как ты говоришь? Ну–ка сядь рядышком. Неужели дело с места сдвинулось?

— Когда–нибудь заведем, — проговорила я.

Муж сделал большой глоток. Я наблюдала за каждым движением Тайванбаяра. Со двора послышался стук топора. Я выглянула в окно. Сосед, одетый в коричневый ватник, колол дрова. Цэнгэл тоже повернулся к окну и спросил:

— А ты дров наколола?

— Не успела. За домашними делами время пролетело, и не заметила.

— А надо было успеть, дрова — тоже домашнее дело. Небось целый день конфетами занималась?

— Без них пока не обойтись, мы с мальчиком только начинаем понимать друг друга. А славный он, правда?

— Чего чужого ребенка расхваливать?

До Цэнгэла, наверно, и не дошло, как он меня этими словами обидел. Испачкав руку, он попросил тряпку, а потом сказал:

— Новый сосед — сноровистый парень. Силищи, как у быка. Говорит, на сомонном надоме [1] борется.

— Так это хорошо. Там, где народу мало, что лучше работящего человека?

— Ничего не скажешь, парень он умелый. Золото–человек, если только из–под этого золота медяшка не покажется, когда его жизнь ковырнет.

Вошел сосед. На вид он и в самом деле был крепким, мышцы угадывались даже под рубашкой. Тайванбаяр кинулся навстречу отцу.

— Папа, а мне конфет подарили.

Ухватившись за отцовскую руку, мальчик повернулся к нам. А отец улыбнулся спокойно и широко — так степь осенью глазам раскрывается — и негромко сказал:

— Значит, вот как ты, пострел, с жизнью знакомишься? Мужчина вроде, а конфетами балуешься?

Он поцеловал сына. Сразу было видно, что от этой ласки душа маленького человечка встрепенулась.

Цэнгэл уважительно приветствовал соседа:

— Присаживайся, Нацаг. А это моя Алимаа, — кивнул он в мою сторону.

— Мы с твоим сыном уже подружились, — сказала я, разливая чай. Только сейчас я заметила, что сын очень похож на отца, и подумала: наверно, это хорошо.

— А у вас такого богатыря нет? — спросил Нацаг.

Цэнгэл закурил, отшвырнул в сторону спичку, даже не загасив ее, и грубо ответил:

— Жена у меня нерадивая какая–то. Третий год яловая ходит.

Нацаг смутился, и даже больше, чем я. Круглое белое лицо его стало медно–красным, как луна над степью, и он замолчал, видно, осуждая себя за неуместный вопрос.

В наступившей тишине слышалось только попыхивание трубки Цэнгэла да топот мальчика, носившегося по комнате. Затянувшееся молчание прервал мой муж:

— Как ты насчет охоты? Отпуска скоро начнутся.

Нацаг посмотрел на него с какой–то настороженностью.

— Я не любитель.

— Это не дело. Если уж ты в Хэнтэйскую тайгу попал, то охоте просто обязан научиться. Прошлой ночью к нам медведь забрел, чуть беда не случилась.

Нацаг слушал его не дыша, а я от стыда покраснела.

— Плохо, если медведи к самому дому подходят. Я медведя увижу — сразу руки вверх подниму… Понятия не имею, что с ним делать.

— А какое тут понятие нужно?

Нацаг вдруг поднялся и взял сына за руку.