Утренняя еда скучная — немного холодного мяса и чай, конечно, без всякой приправы. После чая я пробую выйти. В яранге все засыпано снегом, и, когда я ищу кухлянку, оставленную здесь вечером, я вижу несколько меховых кучек, трогаю одну из" них ч- она шевелится, соседняя тоже: это собаки, которые прячутся от пурги в ярангу. Собаки маленькие, жалкие, худые. При таком суровом хозяйстве им не остается никаких отбросов, никаких костей. В быту оленеводов они совершенно не нужны— это не ездовые и не пастушеские собаки, они не умеют охранять стада. Но они выполняют более важные обязанности: охраняют от злых духов, а если злые духи слишком могущественны, то собак убивают, как искупительную жертву.

Но эти магические защитники, которые казалось бы должны были пользоваться большим почетом, влачат самое жалкое существование.

Выглянуть на улицу нетрудно — надо только приподнять шкуру, которая закрывает вход. Стоит высунуть голову, как понимаешь, что прогулка не доставит никакого удовольствия. Мы стоим почти на вершине увала, высотой метров до двухсот над Чаунской равниной, и воздух, который мощной волной перекатывается с юга через Анадырское плато, низвергается по нашему склону с буйной силой. У меня нет анемометра, но скорость ветра, вероятно, не менее 30 метров в секунду — не только идти, но даже стоять трудно. Воздух наполнен мчащимся колючим снегом, но поток этой поземки, вероятно, не очень толстый — сквозь него видно солнце.

После короткой прогулки между ярангами я забираюсь обратно в полог. Можно заняться записями в дневнике, а потом проверить свой чукотский словарь.

Чукотский, или, как еще его называют, луораветланский, язык очень труден для изучения. Он относится к так называемым включающим (инкорпорирующим) языкам.

В нем, как писал лучший знаток этого языка покойный профессор В. Тан-Богораз, «сливаются вместе несколько корней. Одна слитная форма включается в другую слитную форму, составляя как бы морфологический сгусток, и все обрастает префиксами и суффиксами, образуя в свою очередь новые грамматические формы от целого сгустка». А так как при этом. от сливающихся корней часто остается только одна буква, то слитное слово надо заучивать заново.

Очень мешает изучению языка закон гармонии гласных. Если в слове стоят буквы сильного ряда — а, е, о, — то все сливающиеся с этим словом другие слова меняют гласные слабого ряда на сильные; и переходит в е, у — в о, э — в а. Поэтому каждое слово нужно знать в двух видах — например, в одних названиях «река» произносится «веем», а в других — «ваам».

Наконец, есть особое женское произношение: женщины вместо букв «ч» и «р» произносят «ц», и женская речь звучит совсем иначе, чем мужская. Не буду уже говорить о сложностях грамматики действительно трудной.

Очень мало русских, даже проживших несколько лет «а Чукотке, могут в самом деле правильно говорить по-чукотски. Моя задача была скромнее: мне хотелось только кое-как объясняться с чукчами, чтобы не возить с собой переводчика. В Ленинграде несколько уроков чукотского языка дал нашим экспедициям, уезжающим на Чукотку, филолог Н. Шнакенбург. Зимой в Чауне по его лекциям и по грамматике Богораза я составил себе небольшой словарь. Теперь я пользовался случаем проверить произношение и научиться самым необходимым словам. Моим хозяевам доставляло большое удовольствие, когда я читал чукотские слова; их забавляло исправлять мое произношение и догадываться о значении! слов вовсе исковерканных.

Но надо познакомить вас с хозяйкой. Ее зовут Эй-чин, или Эчин, в женском произношении Эйцын. Это, вероятно, сокращение от Эчинеут, что значит «жирная женщина». Но она не жирная — я вообще не видал особенно жирных чукчей, — а очень подвижная, разбитная женщина и, с чукотской точки зрения, вероятно, интересная и кокетливая. Она очень самостоятельна и предприимчива. Увидав у меня коробку с нитками и иголками, Эйчин тотчас стала в ней копаться и отобрала себе, что ей понравилось, — несколько иголок и две блестящие металлические пуговицы. Иголки попали в кожаный рабочий женский мешок — каждая чукчанка возит его с собой, — а пуговицы были тотчас вдеты с двух сторон в косы.

Эйчин все время что-нибудь делает, а если нет дела, то говорит без конца. Мне трудно следить за ее речью, я знаю только несколько слов, да и то в самых простых формах, вроде неопределенного наклонения или именительного падежа. Но иногда она явно имеет в виду нас — я слышу слова «кау-кау» (хлеб) и другие намеки на то, что следовало бы угостить хозяев из наших запасов. По-видимому, настаивать так на угощении противно правилам гостеприимства, и хозяин недоволен. Но Эйчин не унимается. Я делаю вид, что не понимаю: у нас осталось ничтожное количество продуктов — всего только 2 кг сухарей, 1 кг крупы, 500 г сахару, 700 г масла и 9 банок консервов, а нам, может быть, придется десять или двадцать дней путешествовать вне чукотских яранг. Поэтому, чтобы успокоить Эйчин, я отдаю хозяину плитку табака — подарок очень ценный для чукчи. Плитку передают из рук в руки, рассматривают и сейчас же начинают- крошить и смешивать с более легким листовым табаком.

Сегодня мы не умывались, и вряд ли скоро удастся помыться. В то время в чукотском быту зимой совсем не употреблялась вода для мытья чего бы то ни было.

Первая причина та, что здесь ^слишком мало топлива, чтобы тратить его на таяние снега. Обычно яранги ставятся в таком месте, где много корма для оленей и притом на склоне горы или на холме, чтобы видеть издали стадо. А кусты большей частью ютятся на дне долины, закрытом от ветра, в нескольких километрах в стороне от стойбища.

Мужчины ездят за топливом на нартах и стараются выкопать в руслах рек сухие ветви, принесенные водой, потому что сырые кусты горят в костре очень плохо — ведь у чукчей нет железной печки, в которой можно разжечь и сырые дрова. Поэтому сегодня очень экономят дрова — неизвестно, когда кончится пурга и можно будет съездить за ними.

Чукчанки с большим искусством умеют поддерживать маленькое пламя, чтобы оно охватывало только котел или чайник и не слишком дымило.

Если даже вымоешься, то где сушить полотенце? В пологе оно не высохнет, а на морозе будет сохнуть слишком долго. В такой обстановке, конечно, нельзя и думать о стирке белья, и в то время как уже многие береговые чукчи носят белье, у оленных я совершенно не видал его. Как сообщали старые исследователи, когда-то чукчи умывались мочой; ей же мылась и посуда. Но, вероятно, этот способ уже совершенно исчез, по крайней мере мне не удалось его видеть.

Когда хозяйке, хлопочущей у костра, надо вытереть грязные руки или котел, она обрезает полоску от шкур, покрывающих пол полога, и по миновании надобности бросает этот клок шерсти. После обеда жирные руки выстирают о мохнатую подошву мехового сапога — чукчи; подошвы зимних сапог (плекты) сшивают из «щеток», кожи с крепкой шерстью, взятой с подошвы оленьей ноги между копытами. Такие плекты теплы и не скользят. Для осени и весны подошва делается из кожи лахтака (морского зайца).

Тнелькут приехал в плектах с подошвой из лахтачьей кожи. Поэтому сегодня после еды он был в большом недоумении — обо что обтереть руки. Эйчин заметила его затруднение и тотчас с милой кокетливостью заботливой хозяйки положила ему на колени свою ногу, он тщательно обтер руки о мохнатую подошву ее сапога. У Эйчин вообще очень много кокетливых жестов и нежных интонаций. Надо только послушать, каким нежным голосом она зовет мужа «мэй» (обычное обращение, нечто вроде нашего эй, но только к мужчине) или будит его: «кывакоэ» (садись).

На следующее утро, как только мы напились чаю, Эйчин, несмотря на пургу, выгоняет нас наружу: сегодня необходимо выбить полог. Пурга ослабела, и можно сделать это хотя бы внутри яранги.

Вынеся эек и свои мешочки — один с блюдечками, другой рабочий, она спускает полог с козел, вывертывает его и начинает бить выбивалкой. Делать это. нужно с большой силой, и женщина настолько согревается, что вскоре спускает с плеч керкер и работает полуголая. Ее волосы покрываются инеем от дыхания, и голова кажется седой, а лицо, и так уже румяное, краснеет еще больше. Яркий цвет лица — один из основных элементов красоты чукотской женщины.