Вот стало легче, кончились утесы мыса, ветер и волны слабее, лед только у берега. Более крупные льдины сидят на мели, маленькие бьются в волнах прибоя. Берег здесь более гостеприимен: обрывы чередуются с устьями широких долин и почти везде есть полоса галечника- пляж достаточной ширины, чтобы вытащить лодку. Но как провести ее через гряду прибоя с пляшущими льдинами, каждая из которых не меньше тонны весом?

Мы прошли уже довольно далеко к востоку. Надо изучить непрерывные ряды крутых склонов и утесов.

Останавливаться возле каждого из них, как требует наша работа, не придется — даже однократная высадка представляет серьезную проблему. Мы- проходим вдоль берега до ближайшего плоского галечного мыса — ничего утешительного: такие же льдины, такой же прибой. Возвращаемся немного назад — берег почти прямой, открытый волнам, но в глубине излучины как будто несколько спокойнее.

Если направить шлюпку за эту большую льдину, под ее прикрытием можно пробраться к берегу. С набегающей волной мы проскакиваем полным ходом между двух льдин и врезаемся носом в гальку. Все выскакивают в воду и начинают выкидывать груз на галечный обрыв. Вторая волна обрушивается на корму шлюпки, третья поворачивает ее вдоль берега, льдины смыкаются за шлюпкой и начинают ударять по борту. Но мы победили: груз на берегу, шлюпка уже вышла из прибойной волны. Теперь надо вытащить тяжелую шлюпку повыше, на галечник. Только предусмотрительно взятые с собой тали позволяют справиться с ней. Мы зарываем якорь в гальку на берегу повыше, вокруг корпуса обвязываем конец, и шлюпка под бойкую команду Денисова медленно ползет вверх.

Теперь можно взобраться на террасу и оглядеться. Мы — на плоском, намывном мысу у устья широкой долины. За косой опресненная лагуна, превратившаяся в озеро, в которое впадает речка. На берегу рядом с нами — земляные бугры: это остатки землянок прежних жителей, как предполагают советские ученые, — эскимосов, которые раньше распространялись далеко к западу, а сейчас живут только вблизи Берингова пролива. Землянки совсем осыпались, и только едва возвышаются остатки стен.

В километре к востоку — три яранги чукчей-оленеводов, которые на лето прикочевали к морю, чтобы поохотиться на морского зверя — нерпу (тюленя) и моржа и половить рыбу. Сами чукчи приходят вскоре к нам и помогают вытаскивать лодку на берег. Они бедно одеты: сильно поношенные ирэн [2](кухлянки) из шкур оленя и такие же потертые меховые штаны. На голове — только шапка длинных черных волос, с выстриженной неровно серединой.

На другой день мы видим и оленей. Стадо пригоняют на галечник к воде, чтобы спасти от комаров, которые еще и здесь дают себя знать. Олени стоят, опустив рога, несколько часов подряд возле воды, хоркая и мотая головами. Оленей немного: к морю из тундры выходят только бедняки и середняки, а богатые чукчи уходят со своими стадами в высокие горы. Мы угощаем пастухов чаем с сахаром и хлебом.

Отсюда я делаю несколько экскурсий вдоль берега и в глубь страны. Надо выяснить строение этого участка, изучить береговые утесы и дойти до водораздела.

Закончив работу возле этой базы, через два дня мы двигаемся дальше. Зыбь не утихла, и прибой все еще обрушивается на берег. Но льдин стало меньше: ветер их угнал к Шелагскому мысу.

Чтобы нагрузить шлюпку нашим снаряжением, мы ставим ее на якорь, затем осторожно отпускаем к берегу, так, чтобы корма слегка билась о дно. Два человека в высоких резиновых сапогах, поверх которых надеты непромокаемые штаны, доходящие до груди, таскают груз с берега через прибой.

Зыбь стала более пологой, и плыть хорошо. Мы двигаемся вдоль береговых утесов, длинного ряда серых обрывов с яркими пятнами снега и черными мокрыми потеками. Жилы кварца прорезают сланцы в разных направлениях и местами вздуваются короткими полосами.

Я хотел на шлюпке пройти вдоль берега до конца утесов. Но проникнуть восточнее реки Куйвивеем невозможно: сплошная полоса льдов шириной более четверти километра, блокирует побережье. Снова приходится немного вернуться назад; и на плоском галечном мысу, где льды не так густы, мы делаем высадку.

Новая наша база неприютна: это широкая старая галечная коса у подножия обрывов. Галька еще не покрылась травой — только черные лишаи одевают мрачную площадку. Но зато под горой- снова пресное озеро, за водой ходить недалеко. И погода здесь неприятная: каждый день дует ветер с востока или с севера, валы низких туч лезут на горы, то дождь, то снег бьет в палатку.

Экскурсия на восток вдоль утесов по узкой полосе галечного пляжа очень занимает меня: всякий утес, или обнажение, как называют геологи объекты своих наблюдений, всегда может заключать неожиданное: новую породу, интересную складку, новое соотношение осадочных пластов, ярко раскрывающее строение района. Здесь, в частности, я прослеживаю жизнь дна моря, существовавшего полтораста миллионов лет назад, в триасовый период. Хорошо видны мелкие складки в отдельных пластах; некогда в триасовом море мягкие пласты сползали по наклону морского дна, а сверху их срезанные верхушки перекрывались новыми пластами песка и глины. На поверхности пластов я нахожу следы ползания червей, отпечатки водорослей.

Одновременно увлекает и изучение современного морского дна. Смотришь, что выбрасывает прибой. Иногда это ракушки, иногда маленькие губки, а чаще длинные полотнища водорослей-ламинарий, которые с таким удовольствием поедают чукчи. Я пробую их есть, но сырые ламинарии довольно противны.

Море здесь выбрасывает очень мало кусков дерева. Чаунская губа своей широкой пастью обращена к северо-западу и захватывает львиную долю плавника, который норд-вест гонит от Колымы и Лены. Но и здесь можно набрать дров на костер, особенно у устьев речек, куда шторм загоняет плавник.

В устьях речек обычно стоят оленеводы, спускающиеся с гор. Сейчас они уже ушли обратно, и я нахожу только следы их стойбищ, круги камней на месте бывших очагов и большие камни, которые висели на ремнях/поверх яранги и удерживали от ветра кожи, покрывающие ее. Часто тут же валяются рога оленей, но остальные кости мелко раздроблены и сожжены в очагах; от них остались только обожженные обломки. В двух местах я нахожу черепа медведей, один свежий, тщательно очищенный от мяса.

А вот дальше, под мрачным утесом, у самой воды, что-то сереет — это намокшая, полузасыпанная галькой оленья шкура. Рядом вторая, а затем, по линии прибоя; целая полоса оленьей шерсти, смытой со шкур.

Несомненно, это следы какой-то арктической драмы! В двух шагах к востоку я нахожу и более серьезные доказательства: теплая куртка на вате, тяжелая от воды, и белый бязевый мешок с дробовыми патронами. В карманах куртки документы на имя чукчи Рольтыкая, выданные в Певеке, и записка, адресованная фактории на мысе Биллингса, из которой явствует, что Рольтыкай ездил туда за грузом. Записка, к сожалению, не датирована, и нельзя определить, когда ездил Рольтыкай.

В гальке и вблизи берега под водой больше нет ничего интересного, и я иду дальше, захватив документы Рольтыкая. Когда погиб он и погиб ли? Очевидно, что не зимой: кто же зимой снимает с себя теплую куртку с документами. Вероятно, прошлой осенью или этой весной, когда он ехал вдоль утесов, его захватил шторм, байдару залило волной, и груз, а может быть, и часть экипажа погибли. Недаром меня предупреждали об опасностях плавания у этих берегов.

Мрачные утесы, низкие серые тучи, туман на море, немолчный прибой, тяжелые массы снега, нависшие на склоне над головой, невольно заставляют рисовать себе потрясающую картину крушения, людей, барахтающихся в ледяной воде, опрокинутую байдару.

Но, забегая вперед, я успокою читателя: в Певеке, когда я принес в райисполком документы, меня встретили очень спокойно и рассказали, что Рольтыкай ездил на мыс Биллингса зимой, на собаках, и, испугавшись чего-то, бросил весь свой груз под утесами, где его потом. и занесло снегом. Так рушились все мои детективные догадки.