Это надо хорошенько продумать.

— Прежде всего нужно разыскать того парня из Галицы, что спорил с Моргесом, — сказал Григорий. — Ему, пожалуй, можно поверить. Осторожно спросите у него, знает ли он что-нибудь об этих заборцах. Потом посмотрим… Контакт с латышами надо установить. И не только потому, что там действует человек с бородой. Пора уже искать пути для сближения с латышской молодежью.

Когда через несколько дней парень из Галицы снова появился в Гаврилине, Вестенберг, попросив его подождать, пошел за вожаками подполья. Решили пока что встречаться за пределами Прошек. На всякий случай.

Парень, назвавший себя Александром Козловским, сразу понравился Григорию и Василию. Простодушный, прямой и бесхитростный. Но оказалось, что Михаила Дубро и его товарища из Заборья он не знает.

— Что ж, постараемся сами их прощупать, — сказал Григорий. — Действовать будем напрямик. Себя пока раскрывать не станем. Есть у меня на этот счет одна задумка…

Принятый план действий Григорий осуществил так, что вызвал у гостей поначалу даже некоторое замешательство.

Принимая посланцев человека с бородой, Герасим Фроленок незаметно для них послал дочь Пашу за Григорием и Василием. Поздоровавшись, но не называя себя, Григорий сразу же заявил:

— Вот что, милейшие. Мы вас не знаем, мандатов у вас для переговоров нет никаких. Поэтому требуем встречи на самом высоком уровне — с человеком с бородой. В любом удобном для него месте. И еще одно условие. У этого человека, который придет к нам на переговоры, кроме бороды должны быть еще доказательства своих полномочий. Вот так, любезные.

Гости как-то сразу сникли. Особенно растерянным выглядел тот, что помоложе, — высокий, темноволосый.

— Но это невозможно! — вырвалось у него после некоторого молчания.

— Почему? — не отступал Григорий.

— Невозможно… — как-то сокрушенно повторил он и снова умолк.

Но ненадолго. В глазах этого человека внезапно вспыхнул озорной огонек. Он словно просветил его душу, скрытую до поры условностями конспирации.

— Невозможно потому, — не скрывая улыбки, еще раз сказал он, — что у человека с бородой… нет бороды. Нет у него и никаких полномочий.

— Как? — теперь уже удивился Михаил Дубро.

— А вот так. Потому… потому, что человек с бородой — это я.

— Совсем ничего не понимаю, — пожал плечами Григорий. — Ты, братец, все запутал.

— Можно и распутать, — глаза высокого продолжали светиться озорными огоньками, — все, как есть, по порядку.

Александр Гром родился и вырос в бедной крестьянской семье. У отца было девять детей, их с трудом удавалось прокормить. Рядом с его родной деревней Заборье цепочкой растянулись вдоль Зилупе другие — Шешки, Суржи, Пынты, Мейкшаны. Здесь жили латыши, русские, белорусы. Жили дружно. Почти все свободно говорили по-латышски, но не забывали и русский. Их называли латгальцами. Латгалия — интернациональная, самая пестрая часть Латвии.

Кто же он по национальности? Никогда Саша не думал об этом. Учился в латышской школе. Латыши считали его своим. Русские — тоже.

Часто, спустившись к реке, с завистью и невыразимой тоской смотрел он на другой берег. Там все не так, все иначе. Нет мелких полосок на полях, здешней раздробленности. Работают сообща, используют машины. Нет дня, чтобы оттуда не слышались песни. Поют женщины, что стогуют сено. Поют парни и девушки вечером у костра. Поют мальчишки и девчонки в красных галстуках, отправляющиеся за ягодами в ближайший лес.

Некоторые песни с того берега перекочевали и сюда, в Латгалию. Их приняли и полюбили.

Саше было шестнадцать, когда он переехал в Ригу, где жили старшие братья. Надо было помогать отцу кормить большую семью. Мальчик работал подручным каменщика, а вечерами учился в ремесленном училище. Революция, борьба, свобода, коммунист — эти новые для него слова он услышал от братьев. Они были подпольщиками, боролись за то, чтобы жизнь в Латвии стала такой, какая была на той земле, что манила его давно.

И она пришла, эта новая жизнь, пришла с той манящей его песенной стороны. Словно другим стал сам воздух! Другими стали отношения между людьми. Александр, девятнадцатилетний рабочий парень, уже комсомолец, стал чекистом. Кое-где еще затаились враги, которые мечтали о возврате к прошлому. Нужно было их обезвредить. Ни днем ни ночью не знал покоя молодой чекист.

Началась война — дел и забот стало во много раз больше. Александр Гром вместе с товарищами по работе в органах безопасности задерживал переодетых вражеских лазутчиков, ловил диверсантов, отыскивал местонахождение скрытых радиостанций. С трудом выбрался он из осажденной врагом Риги. Видел все ужасы войны — как вражеские самолеты обстреливали идущих по дорогам женщин и детей, как горели города и деревни, умирали люди.

Случалось и самому попадать в сложнейшие переплеты: арестовывали вылезшие из щелей буржуазные националисты, задерживали свои, подозрительно смотревшие на парня в кепке необычного фасона. В Новгороде, в разведотделе одной из армий, Александру сказали:

— Возвращайся назад. Там, в Латвии, ты нужнее. Как чекист, разведчик многое можешь сделать.

Грому пообещали, что для связи с ним придут специальные люди. Он же должен ежемесячно каждого первого и пятнадцатого числа выходить к озеру, что недалеко от хутора отца, и ждать прилета специального самолета. В назначенные дни он с утра до ночи просиживал у озера, но ожидаемого самолета не было. Так проходило время — день за днем, месяц за месяцем. Может быть, там, в штабе, уже и забыли о нем, а может, переменились планы? Ведь был совсем другой расчет на начало войны, на ее сроки.

Что же делать дальше? Как стать полезным Родине здесь, в глубоком тылу врага?

Первое время Александр жил полулегально, прячась в доме отца. Потом, осмелев, стал появляться среди молодежи. Но в ответ на все его попытки поговорить с парнями и девушками по душам они отмалчивались, сторонились его. Сказались неопределенность первых дней войны и общая тревожная обстановка.

Оккупанты, науськанные местными националистами, стали выявлять не только коммунистов, но и тех, кто им сочувствовал. В один из августовских дней 1941 года они арестовали простых крестьянских парней братьев Василия и Павла Равинских и расстреляли.

Убили только за то, что они были комсомольцами.

Кто-то из немецких прихлебателей вспомнил, что Михаил Дубро в день Первого мая шел в праздничной колонне с красным флагом. Не были забыты и антифашистские высказывания Филиппа Равинского. Оба они, как и другие неблагонадежные, не имели права никуда выезжать и должны были каждую неделю отмечаться в волостной комендатуре в Шкяуне.

Сторонились все Александра еще и по другим причинам. Парень долго отсутствовал. Каков он теперь? Как попал сюда?.. У осторожных сельчан вызывала недоверие и его молодость. «Что это за организатор в двадцать лет?» — думали старшие.

И тут находчивый комсомолец сочиняет легенду о человеке с бородой. Отправляясь на озеро для встречи самолета, он намекает, что идет на связь с этим таинственным для всех лицом, присланным из-за линии фронта. Отношение к нему постепенно начало меняться. Люди стали доверчивее. Выяснилось, что многие из них уже объединились в группы, некоторые прячут оружие. Энергичный, деятельный Александр установил связь с этими патриотическими группами в Заборье, Суржах, Башках, Шешках, Ракове, Пынтах и ряде других мест. Выявил в этих деревнях наиболее стойких, надежных людей.

— Да ты, как я погляжу, парень башковитый, — выслушав рассказ Александра Грома, сказал Григорий и улыбнулся, — хотя и без бороды.

Все рассмеялись. Как-то по-особому хорошо и радостно было на сердце у каждого. Очевидно, от того, что они сумели найти друг друга и объединились. Каждый верил, что от этого будет большая польза.

Еще одно знакомство, еще одна связь. Теперь на много верст у нас свои люди. Теперь мы — полный интернационал.