— Понесем, — упрямо говорит Мишка.

Петр молчит, но по всему видно, что согласен и он.

Неудобно идти по лесу с такой громоздкой ношей. Стволы винтовок цепляются за сучья, и те больно бьют по лицу. Что ни шаг, друзья спотыкаются. Однако упорно идут. Отдохнут немного — и снова в путь.

К ночи пришли. Несмотря на темень, здесь, в гуще молодого сосняка, Мишка чувствует себя, как в собственном доме. Он легко находит замаскированный лаз и через него спускается в траншею. Петр подает винтовки.

Наконец Мишка вылезает и маскирует лаз. Ну кто скажет, что здесь, под накатом бревен, большой склад оружия? Сверху виден только небольшой бугор. Поверх наката насыпан слой земли, прикрыт мхом и обсажен молодыми деревцами.

Хорошо потрудились здесь Вася и Вестенберг. Немало сил отдал этому хранилищу и он, Мишка. Не зря же Григорий назначил его начальником склада. Он здесь почти что днюет и ночует. Чистит, перекладывает оружие, ведет строгий учет каждому патрону.

Но сейчас, оглядев склад хозяйским глазом, он остался недоволен. Бросилась в глаза примитивная маскировка входа. Отверстие придется заделать наглухо и посадить на его место еще одно деревце. Теперь это уже можно сделать. Все равно хранилище заполнено и надо строить другое. Гриша уже обещал выделить для этого ребят.

Было уже за полночь, когда они вернулись в Прошки. Мишка тихо прошмыгнул в сарай, взобрался на сеновал. Только улегся, как рядом что-то зашуршало.

— Миш, ты?

— Аниська? Чего ты здесь?

— На! — протянула сестра что-то аппетитно пахнущее. — Небось проголодался? Подкрепись…

Мишка ест жадно, быстро съедает большой ломоть хлеба с салом. А Аниська лежит рядом и с участливой нежностью следит за поздним ужином брата. С невольным уважением думает о нем — начальник!..

Вот они — первые искры, принесшие радость. Первое пламя, озарившее лица. И первый большой риск, горький урок.

«О чем вы шепчетесь, милые? Скажите!» — мысленно спрашивает у березок Аниська. «О нем, о твоем Васе. Он скоро вернется, — чудится ей доверительный ответ листвы. — Не волнуйся».

Все же Аниська волнуется. И не за Васю, который еще засветло ушел в Освею. Знает, с ним ничего не случится. Обидно, что не сможет встретить его, вот-вот мать позовет в дом.

Ага! Не он ли показался со стороны кладбища? Осмотрелся и скрылся за плетнем. Нет, это не Вася. Ему прятаться незачем. Что за наваждение! Этот человек уже во дворе Васиного дома. Подошел к затемненному окну, постучал. Да это же Владимир Иосифович Вестенберг! Теперь он только ночью появляется в Прошках. Идет всегда осторожно, словно боится кого встретить. Почему?

— Аниська! Где же ты? Пора спать, — позвала мать. И Аниська заспешила домой.

А Вестенберг направился к двери. Она открылась не сразу. Вначале к стеклу прильнуло немолодое женское лицо, внимательно вгляделось в темноту.

— А Василька нет дома, — сказала женщина, выйдя на крыльцо.

Вестенберг не знал, что делать. Мария Петровна — Васина мать — не уточняла, где сын, когда он будет, и в дом не приглашала. А уходить ему никак нельзя было.

— Разрешите подождать у вас, — набравшись смелости, попросил он.

— Ждите, если хотите, — пожала плечами хозяйка. — Только кто же его знает, когда он вернется. С утра ушел. Не знаю, что и подумать.

— Может, где заночевал, — высказал предположение Вестенберг, желая успокоить женщину.

Он понимал ее волнение. По нынешним временам поздняя задержка не к добру. Но Владимир Иосифович чувствовал и другую причину беспокойства: его здесь появление.

И все-таки об этом, касающемся лично его, думать не хотелось. Очень уж он был взбудоражен той неожиданной новостью, с которой поспешил в Прошки.

Тревога за сына заглушила все другие чувства и у Марии Петровны. Так бывало всякий раз, когда Василий уходил в Освею. В последнее время такие отлучки повторялись довольно часто, можно было уже и привыкнуть.

Но сегодня она тревожилась почему-то больше обычного. Может быть, потому, что в этой тревоге слились все события минувшего дня — очередной приезд бургомистра, его крутой разговор со старостой, а затем долгое обсуждение случившегося с Герасимом Яковлевичем и Василием.

Фроленок пришел ночью, когда деревня уже спала. Был он крайне возбужден и расстроен. Многое из того, о чем говорил с ее сыном, она слышала отчетливо.

— Ну и гадюка! Ну и супостат! Ну и бестия! — сыпал ругательства старик в адрес своего обидчика. Василий не узнавал его. Всегда выдержанный и неторопливый, он был предельно обозлен.

— Вы же, Герасим Яковлевич, с ним как-то ладили, — улыбнулся Василий, — даже по чарочке иной раз пропускали…

— Бывало и такое, — согласился Фроленок. — Для людей старался. А теперь, вижу, стараниям моим ноль цена. Прямо к горлу пристал. Требует сдачи скота и хлеба, ругается, грозит!

— Ничего, вы у нас мастер выпутываться. Так и в Освее считают.

— В первые дни получалось. Тогда, видно, и на бургомистра не очень давили. А теперь сказал ему, что скот угнали в советский тыл, а он мне в ответ: «Овец, свиней, подтелок не угнали. Где они?» Знает, собака, старается для немцев. Я объяснил: «Порезали…» Не верит! Грозит прислать полицейских, пошарить по дворам. А как мне допустить такое?..

— Словам не верит, так мы его фактами убедим, — сказал Василий, — наведем учет скоту, хлебу, всем продуктам. Меня об этом и в управе просили.

— Какой учет? — испугался староста. — Этак же раскроем все карты.

— Да учет липовый! Подробно укажем все «потери», «отходы», «неурожай». Так по каждому хозяйству и распишем.

— А Гудковский?

— Когда в управе будут доказательства, с ним будет легче воевать. А задумает проверить — спрячем скот и хлеб в лесу. Нам бы только до весны продержаться. Потом будут другие средства защиты. А учет составим сейчас же. Мне как раз завтра в Освею.

Фроленок немного помолчал, обдумывая предложение Василия. Потом, растягивая слова, сказал:

— Да, другого выхода нет. Возможно, что оно и поможет…

— Должно помочь! Вот увидите, — заверил Василий и, найдя на этажерке чистую тетрадь, взялся за составление «учета».

В Освею Василий пришел только в полдень. Имея пропуск, отказался от более короткого, но запрещенного оккупационными властями пути через озеро. Надо было получить очередные сводки Совинформбюро. Они ждали его на квартире Литвинова. Но очень хотелось встретиться еще и с Симацким. Тем более что надо было официально передать ему, зарегистрировав у секретаря, «отчетный» документ.

Симацкий был не в настроении, недовольно буркнул:

— Почему без вызова?

— А я принес вот это. — Василий показал на тетрадь.

Симацкий полистал, бегло пробежал глазами заполненные цифрами листки. Отложил.

— За старание спасибо, а вообще… — Он замялся, продолжая хмуриться. — Неужели ты думаешь, что Гудковский такой простачок. Да и немцы не лыком шиты.

— Я понимаю, Владимир Владимирович, но ведь надо же как-то выкручиваться, — сказал Василий, — у нас вся надежда на вас, на вашу поддержку.

— Моя поддержка… Ох, брат, не очень она крепка и надежна. — Симацкий задумался. — Теперь вот и самому надо, как ты говоришь, выкручиваться. А как?..

Василий понимал, что пришел некстати, Симацкий был чем-то озабочен. Видно, самое лучшее уйти. Но в то же время хотелось узнать, что тревожит Владимира Владимировича. И тот, не ожидая расспросов, рассказал сам.

— Понимаешь, надо срочно гнать скот в Дриссу. Большое стадо — 76 колхозных коров, которых не успели отправить в тыл. Все, как на подбор, красавицы, упитанные. Душа болит, как подумаешь, что такое богатство достанется немцам.

— А если в пути сообразить что?.. Скажем, падеж от хвори какой, — посоветовал Василий.

— Сообразишь! Немцы каждую голову пересчитают. Хотя, кажется, ты говоришь дело. — Симацкий оживился, на его лице появилась хитрая улыбка. — Дуля им будет, а не коровы!