XCV. Тем временем в лагерь прибыл квестор Луций Сулла176 с многочисленною конницей, которую он набрал в Латии и у союзников, ради чего и был оставлен Марием в Риме.
Раз уже зашла речь о таком человеке, мне кажется уместным описать в немногих словах его нрав, воспитание и привычки, ибо в дальнейшем говорить о жизни Суллы я не намерен, а Луций Сизенна,177 самый лучший и самый усердный среди всех, кто изображал события этого времени, по-моему, высказался далеко не беспристрастно.
Итак, он принадлежал к знатному патрицианскому роду, но блеск семьи почти угас — по лености предков Суллы. Он был одинаково хорошо образован и в греческой, и в латинской словесности, богато одарен, жаден до наслаждений, но еще того более — до славы. На досуге он любил жить роскошно, но никогда удовольствия не составляли помехи важным занятиям, и, пожалуй, лишь в делах семейных следовало бы ему обнаружить больше достоинства. Он был красноречив, изворотлив и легко сходился с людьми, не знал себе равных в умении скрывать истинные свои намерения, был щедр на многое и всего более — на деньги. Не было человека удачливее его,178 и, однако же, до победы в гражданской смуте никогда счастье Суллы не превышало собственных его стараний, и многие не могли решить, чему обязан он более — отваге или удачливости. Что же касается его дальнейших поступков,179 обсуждать их мне то ли стыдно, то ли неприятно — сам не пойму.
XCVI. Когда Сулла, как сказано выше, прибыл с конницею в Африку180 и явился в лагерь Мария, он был совершенно несведущ в военном искусстве, но в короткий срок постигнул все до тонкостей. Вдобавок он дружески обращался с солдатами, многим оказывал услуги, когда — отвечая на просьбу, а когда — и по собственному почину, принимал же услуги неохотно и возвращал скорее, чем заемные деньги, меж тем как сам ответных одолжений ни от кого не требовал, напротив — старался, чтобы как можно больше людей были у него в долгу, вел и шутливые и серьезные речи с воинами самого низкого звания, заговаривал со многими и на лагерных работах, и на походе, и на караулах, но при этом никогда не задевал доброго имени консула или иного уважаемого человека, — как в обычае у низкого честолюбия, — и лишь никому старался не уступить первенства ни в совете, ни в деле, а многих и оставлял позади. Такими повадками и правилами он быстро и сильно полюбился и Марию, и войску.
XCVII. Потеряв город Капсу и другие важные для себя крепости, а к тому же и немалые деньги, Югурта отправил послов к Бокху с просьбою, чтобы тот поскорее вел свои боевые силы в Нумидию: час битвы настал. Но Бокх медлил, колеблясь в нерешительности меж войною и миром, и Югурта снова, как прежде, подкупил подарками царских приближенных, а самому мавру обещал третью часть Нумидии, если римляне будут изгнаны из Африки либо же борьба закончится при неизменных его, Югурты, границах. Соблазнившись этою платою, Бокх с большим войском присоединился к Югурте.
Вместе они нападают на Мария, — который уже на пути к зимним квартирам, — в тот час, когда до темноты остается едва десятая часть дня: они рассчитывают, что надвигающаяся ночь будет им прикрытием в случае поражения и не помехою в случае победы, потому что они знают местность; напротив, римлянам при любом исходе темнота доставит особые трудности. Не успел еще консул выслушать многочисленные донесения, что враги поблизости, как вот они уже появляются, и, прежде чем войско построилось или хотя бы сложило в одно походную кладь, прежде чем можно было уловить звук трубы или слова приказа, мавританские и гетулийские конники налетают на наших, но не строем и вообще не по обычаю войны, а беспорядочной толпою, как придется. Наши, хоть и испуганные неожиданной опасностью, все же помнят о своей доблести и берутся за оружие, а взявшись, защищают от неприятеля товарищей, некоторые вскакивают на лошадей и мчатся навстречу врагу. Схватка похожа скорее на разбойничий набег, чем битву. Не подняв знамен, не соблюдая рядов, сражаются конные и пешие вперемешку, одни отходят, другие падают под мечами, многие бьются с необычайной отвагою, но попадают в кольцо. Нет надежной защиты ни в оружии, ни в мужестве, потому что у врагов численный перевес и наши окружены. Наконец, старые и потому опытные воины, случайно оказавшиеся рядом, составили круг и, оборонив себя таким построением со всех сторон, сдержали натиск врага.
XCVIII. В этом труднейшем положении Марий не испугался и не пал духом, но с турмою личной охраны, для которой выбирал не самых близких друзей, но самых храбрых солдат, скакал он взад-вперед, то подавая помощь своим, там где им приходилось слишком туго, то нападая на врагов, там где они ломили особенно густо; в ударах копья обнаруживал он теперь заботу о своих людях, ибо командовать при всеобщем смятении ни малейшей возможности не было. День уже угас, но варвары и не думали отступать, напротив, исполняя наказ царя, который внушил им, что ночь — за них, рвались вперед еще упорнее. Тогда Марий принимает решение, подсказанное обстоятельствами, и, чтобы доставить римлянам укрытие, захватывает два соседние холма, из которых один с полноводным родником, но для лагеря слишком мал, другой же как раз удобен, оттого что высок и почти отовсюду крут, а стало быть, укреплений требует незначительных. Подле источника Марий ставит на ночь Суллу с конницей, а сам постепенно стягивает рассыпавшуюся пехоту — благо и у неприятеля царило такое же точно замешательство — и затем скорым шагом уводит всех на холм. Трудность позиции заставляет царей прекратить сражение, но отступать они своим не велят, а располагаются в беспорядке у подошвы холмов, плотно их окружив. Загорелись частые костры, и далеко за полночь варвары ликовали на свой варварский лад, плясали, орали, и оба предводителя похвалялись победою, оттого лишь, что не бежали. С высоты, из потемок римляне могли сколько угодно любоваться этим зрелищем, которое внушало им немалую бодрость.
XCIX. В самом деле, глупость врага чрезвычайно ободрила Мария, и он распорядился соблюдать полную тишину и даже, нарушая обычай, запретил трубачам трубить смену караулов. А перед рассветом, в час, когда враги, наконец, притомились и уснули, он вдруг отдает приказ караульным и трубачам по когортам, турмам и легионам, чтобы они все разом трубили сигнал, а воинам — чтобы с боевым кличем выскакивали за ворота. Мавры и гетулы, внезапно разбуженные непонятным и грозным шумом, не в состоянии были ни бежать, ни взяться за оружие, ни вообще что бы то ни было предпринять или чем-либо озаботиться: грохот, крик, смятение, страх, чувство беспомощности, натиск наших — все, вместе взятое, почти что лишило их рассудка. В конце концов неприятель был разбит наголову, оружия и боевых знамен потерял без числа, а мертвыми — больше, чем во всех предыдущих сражениях: сон и небывалый ужас помешали бегству.
С. Затем Марий продолжил свой путь к зимним квартирам (он решил провести зиму в приморских городах ради выгод подвоза), но победа не прибавила ему ни беспечности, ни самонадеянности, и он подвигался боевым порядком, словно в виду врага. Сулла с конницею прикрывал правый фланг, на левом находился Авл Манлий с пращниками, лучниками и когортами лигурийцев. Открывали и замыкали поход манипулы легкой пехоты под началом трибунов. Перебежчики, которыми дорожили всего меньше, а местность они знали лучше всех, следили за перемещениями неприятеля. Но консул, точно не было иных начальников, обо всем заботился сам, появлялся повсюду, раздавал заслуженные похвалы и укоры. Всегда наготове и при оружии, он требовал того же и от солдат. С прежнею осмотрительностью правил он путь, укреплял лагерь, ставил на часы в воротах когорты легионеров, за укрепления высылал конников из вспомогательного войска, назначал стражу на вал, да еще лично поверял караулы — не из опасения, что приказы его худо исполняются, но чтобы воины с охотою переносили свои труды, видя, что командующий трудится наравне с ними. Нет сомнения, что и тогда, и во всякую иную пору войны с Югуртой Марий поддерживал порядок в войске, взывая скорее к совести, чем к страху. Многие утверждали, будто он заискивает перед солдатами, другие — что получает удовольствие от всякого рода суровостей и лишений, которые у остальных людей зовутся тяготами, а ему привычны с детства. Как бы то ни было, общее дело не несло ни малейшего урона, словно при самой строгой власти.
176
Стр. 128. …квестор Луций Сулла… — Не вполне точно. Луций Корнелий Сулла был квестором в предыдущем, 108 г. до н. э. (тридцати лет от роду). К Марию, служить под началом которого ему выпало по жребию, Сулла явился уже проквестором, то есть исполняющим обязанности квестора.
177
Луций Сизенна (ум. в 67 г. до н. э.) — автор исторического сочинения, где изображались события Гражданской войны между Марием и Суллой, а также последующие события, вплоть до смерти Суллы. Он был ревностный оптимат и сулланец.
178
Не было человека удачливее его… — После окончания Гражданской войны Сулла принял прозвище Феликс, то есть Счастливый.
179
Что же касается его дальнейших поступков… — то есть всех ужасов и беззаконий времен сулланской диктатуры.
180
Стр. 129. Когда Сулла… прибыл с конницею в Африку… — в 106 г. до н. э.