— Хороша рыба! — сказал Нед Ленд.
— Secundo, селахии; жабры у них похожи на жаберные отверстия круглоротых, но с подвижной нижней челюстью. Отряд самый значительный в классе. Подразделяется на два семейства. Представители: акулы и скаты.
— Как! — вскричал Нед. — Скат и акула в одном отряде? Ну, милейший Консель, в интересах скатов не советую вам сажать их вместе в один сосуд!
— Tertio, — продолжал Консель, — осетровые. Жабры у них открываются, как обычно, одной щелью, снабженной жаберной крышкой, — отряд включает четыре вида. Представитель семейства: осетр.
— Э, э! Милейший Консель, вы приберегли на мой вкус лучший кусочек на закуску! И это все?
— Да, милейший Нед, — отвечал Консель. — И заметьте, что знать это, еще не значит узнать все, потому что семейства подразделяются на роды, виды, разновидности.
— Так-то, милейший Консель! — сказал гарпунер, взглянув в окно. — А вот вам и разновидности!
— Рыбы! — вскричал Консель. — Право, можно подумать, что перед нами аквариум!
— Нет! — возразил я. — Аквариум — та же клетка, а эти рыбы свободны, как птицы в воздухе.
— А ну-ка, милейший Консель, называйте рыб! Называйте! — сказал Нед Ленд.
— Это не по моей части, — отвечал Консель. — Это дело хозяина!
И в самом деле, славный парень, рьяный классификатор, не был натуралистом, и я не уверен, мог ли он отличить тунца от макрели. Канадец, напротив, называл без запинки всех рыб.
— Балист, — сказал я.
— Балист китайский, — заметил Нед Ленд.
— Род балистов, семейство жесткокожих, отряд сростночелюстных, — бормотал Консель.
Право, вдвоем они составили бы замечательного натуралиста!
Канадец не ошибся. Множество китайских балистов, со сплющенным телом, с зернистой кожей, с шипом на спинном плавнике, резвилось вокруг «Наутилуса», ощетинясь колючками, торчавшими в четыре ряда по обе стороны хвоста. Ничего нет прелестнее китайских балистов, сверху серых, белых снизу, с золотыми пятнами на чешуе, мерцавшими в темных струях за кормою. Между балистами виднелись скаты, словно полотнища, развевающиеся по ветру; и среди них я заметил, к величайшей радости, японского ската с желтоватой спиной, нежно-розовым брюхом и тремя шипами над глазом; вид настолько редкий, что самое существование его было в свое время поставлено под сомнение Ласепедом, который видел такого ската только в одном собрании японских рисунков.
В продолжение двух часов подводное воинство эскортировало «Наутилус». И покуда рыбы резвились и плескались, соперничая красотою расцветки, блеском чешуи и юркостью, я приметил зеленого губана, барабульку, отмеченную двойной черной полоской, бычка, белого, с фиолетовыми пятнами на спине и закругленным хвостом, японскую скумбрию, чудесную макрель здешних морей, с серебряной головой и голубым телом, блистательных лазуревиков, одно название которых заменяет всякие описания, спарид рубчатых, с разноцветным плавником, голубым и желтым, спарид полосатых, с черной перевязью на хвосте, спарид поясоносных, изящно зашнурованных шестью поперечными полосами, трубкоротых с рыльцем в форме флейты, или морских бекасов, некоторые представители которых достигают метра в длину, японскую саламандру, мурену, род змеевидного угря, длиною в шесть футов, с маленькими живыми глазками и широким ощеренным зубами ртом, всего не перечислишь…
Восхищению нашему не было предела. Восклицаниям не было конца. Нед называл рыб, Консель их классифицировал, а я восторгался живостью их движений и красотою формы. Мне не доводилось видеть таких рыб в их естественной среде.
Не стану описывать все разновидности, промелькнувшие перед нашими ослепленными глазами, всю эту коллекцию Японского и Китайского морей.
Рыбы, привлеченные, несомненно, блеском электрического света, стекались целыми стаями, их было больше, чем птиц в воздухе.
Внезапно в салоне стало светло. Железные створы задвинулись. Волшебное видение исчезло. Но я долго бы еще грезил наяву, если б мои взгляд случайно не упал на инструменты, развешанные на стене. Стрелка компаса по-прежнему показывала направление на северо-северо-восток, манометр — давление в пять атмосфер, соответствующее глубине в пятьдесят метров ниже уровня моря, а электрический лаг — скорость в пятнадцать миль в час.
Я ждал капитана Немо. Но он не появлялся. Хронометр показывал пять часов.
Нед Ленд и Консель ушли в свою каюту. Я тоже вернулся к себе. Обед уже стоял на столе. Был подан суп из нежнейших морских черепах, на второе барвена, которая славится своей белой, слегка слоистой мякотью и печень которой, приготовленная особо, считается изысканнейшим блюдом, затем филейная часть рыбы из семейства окуневых, более вкусная, чем лососевое филе.
Вечером я читал, писал, размышлял. Когда же меня начало клонить ко сну, я лег на свое ложе из морской травы и крепко заснул, меж тем как «Наутилус» скользил по быстрому течению «Черной реки».
15. ПИСЬМЕННОЕ ПРИГЛАШЕНИЕ
Я не мешал славному малому болтать, но отвечал невпопад. Меня тревожило, что капитан не присутствовал на вчерашнем зрелище, и я надеялся увидеть его нынешним днем.
Я облачился в свои виссоновые одеяния. Качество ткани вызвало у Конселя целый ряд замечаний. Пришлось ему объяснить, что ткань эта вырабатывается из шелковистых прочных нитей биссуса, посредством которых прикрепляется к скалам раковина, так называемая «пинна», которая встречается во множестве у берегов Средиземного моря. В старину из биссуса выделывали прекрасные ткани — виссоны, а позже чулки, перчатки, чрезвычайно мягкие и теплые. И экипаж «Наутилуса» не нуждался ни в хлопке, ни в овечьей шерсти, ни в шелковичных червях, потому что материал для одежды ему доставляло море!
Одевшись, я вошел в салон. Там было пусто.
Я занялся изучением конхиологических сокровищ, хранившихся в витринах. Я рылся в гербариях, наполненных редкостными морскими растениями, хотя и засушенными, но не утратившими пленительной яркости красок. Среди этих изящных морских растений я заметил кольчатые кладостефы, пластинчатые падины, каулерпы, похожие на виноградные листья, бугорчатые каллитамнионы, нежные церамиумы ярко-красных расцветок, хрупкие алые веерообразные агариумы и другие различные водоросли.
День прошел, а капитан Немо не удостоил меня своим посещением. Железные створы на окнах в салоне не раскрывались. Не желали ли охранить нас от пресыщения столь дивным зрелищем?
«Наутилус» держал курс на восток-северо-восток и шел на глубине пятидесяти — шестидесяти метров со скоростью двенадцати миль в час.
Следующий день, 10 ноября, прошел как и остальные: по-прежнему не показался ни один человек из команды «Наутилуса». Нед и Консель провели большую часть дня со мною. Отсутствие капитана удивляло их. Может быть, этот странный человек заболел? А может быть, он переменил свое решение в отношении нас?
Впрочем, как правильно заметил Консель, у нас не было причины жаловаться: мы пользовались полной свободой, нас вкусно и сытно кормили. Наш хозяин строго соблюдал условия договора. И к тому же самая необычность нашего положения представляла такой интерес, что мы не вправе были сетовать на судьбу.
С этого дня я стал аккуратно вести запись текущих событий, и поэтому могу восстановить все наши приключения с величайшей точностью. И любопытная подробность! Свои записи я вел на бумаге, изготовленной из морской травы.