Аглаида Лой

Сентиментальная сюита

повесть

В. Ребиков. Вальс из оперы "Ёлка"

Светящиеся цифры на электронном табло противно дернулись и замелькали — рейс перенесли на два часа. И так всегда! Торопишься, спешишь, боишься опоздать, а торопиться, оказывается, не имело смысла... Она тихонько вздохнула, примирившись с неизбежным, и побрела в зал ожидания...

По переходу домодедовского аэровокзала шла женщина, изгибаясь под тяжестью сумки. Темные густые волосы волнами падали на плечи, красиво выделяясь на фоне летнего пальто песочного оттенка. Она была среднего роста, подтянутая. Издали глаза ее казались темными из-за сильно накрашенных ресниц, хотя вблизи эти чуть удлиненные к вискам, широко распахнутые глаза были красивого серо-зеленого цвета.

Вот на женщине остановил взгляд стоявший в проходе мужчина, который от нечего делать разглядывал идущих мимо людей. Что-то такое пронзительно-знакомое почудилось ему в ее чуть наклоненной к плечу голове, в том, как она потрясла кистью руки, сбрасывая усталость от поставленной на пол сумки, что невольно он встрепенулся и произнес вслух: "Не может быть!" — и двинулся за нею следом.

Женщина отыскала в зале ожидания свободное место, с облегчением поставила сумку и села.

Он было рванулся к ней, но тут же остановился. Автоматически вынул из кармана пачку сигарет, вспомнил, что в здании нельзя курить, резко развернулся и направился к выходу. Ветер, сдобренный мелким дождиком, пахнул в лицо, нервным движением он пригладил волосы и закурил. Несомненно, это была она. Стала уверенней в себе, чуть раздалась в бедрах, но сохранила свою неотразимую женственность, из которой словно было соткано все ее существо. Нежная девушка, любимая им когда-то, превратилась в зрелую женщину, расцвела и стала настоящей красавицей. Он докурил сигарету и сразу зажег другую. Душа его пребывала в смятении, в голове метались десятки вопросов, ставя под сомнение целесообразность встречи через годы. Вдруг он испугался, что она исчезнет так же внезапно, как появилась, отшвырнул сигарету и почти бегом устремился обратно.

Она сидела на том же месте, свободно откинувшись на мягкую кожаную спинку сиденья и вытянув скрещенные в щиколотках ноги. Ее мысли явно блуждали где-то далеко. Став поблизости, он, не отрываясь, глядел на милый профиль. И в душе его клубилось какое-то неопределенное чувство, в котором смешались и щемящая грусть, и нежность, и умиление прошлым, и сожаление об ушедших годах. Женщина, вероятно, ощутила его упорный взгляд, невольно поправила волосы и посмотрела кругом. Их взгляды встретились. Мгновение — и глаза ее распахнулись во все лицо, в них промелькнуло смятение, даже ужас. А он уже стоял перед ней.

— Здравствуй! — Он попытался улыбнуться, но губы плохо его слушались и улыбки не вышло.

— Здравствуй... — после паузы отозвалась она почти шепотом. — Здравствуй! — повторила громче и уверенней — и улыбнулась. Улыбка была прежней.

— Ты мало изменилась, — произнес он сердечно. — Только стала красивее.

— Я знаю... — в глубине ее глаз зажглись зеленые искорки.

— У меня отложили рейс до полуночи, — просто сказал он. — Лечу к себе домой, почти на край света. У тебя когда самолет?

— Перенесли с девяти на одиннадцать.

— На двадцать три, — с улыбкой поправил он. — Значит, время есть. Посидим в ресторане?

Она словно бы сомневалась пару мгновений, потом решительно тряхнула волосами: "А, посидим!"

Излишне веселый швейцар с классическим носом-луковицей фиолетового цвета протянул им номерки, а на его просьбу пристроить куда-нибудь сумку хитро подмигнул и определил ее под стойку раздевалки.

Она подошла к большему зеркалу, оглядела себя с головы до ног, слегка оправила платье и осталась довольна: серое ей к лицу, — потом достала из сумочки помаду и немного коснулась губ, подправила прическу и наконец вопросительно оглянулась. Он сто­ял, горделиво откинув голову, терпеливо ждал и бессознательно любовался ею. Встретив ее взгляд, шагнул вперед и шутливо свернул руку калачиком — цепляйся! Но она сделала вид, что не заметила этого жеста, и они пошли рядом, как старые добрые друзья.

Прошло столько лет...

Ресторан был полупустым и удивительно уютным. Они уселись за столик с букетиком полевых цветов. Усталая немолодая официантка приняла заказ и ушла. Очутившись наедине, оба ощутили гне­тущую неловкость. Он неуверенно кашлянул и произнес:

— Такая неожиданность... Встретиться в московском аэропорту... — качнул головой и усмехнулся.

— Да уж... случай почти невероятный... — она пожала плечами. Говорить было не о чем, и она уже сожалела, что согласилась прийти сюда. — Ну, расскажи о себе! Где ты? Чем занимаешься?

Они нечаянно встретились глазами, и возникла секундная за­минка. Он быстро отвел взгляд и заговорил с шутливым оттенком:

— Биография простая. Стройка раз, стройка два, стройка три! В настоящее время обитаю на Трассе, где служу начальником мехколонны. Ехал-то инженером мехколонны, да начальник сбежал — вот и пришлось быть единым в двух лицах. Начало любой строй­ки — это я тебе доложу!.. Полная хозяйственная неразбериха, совершенно не обустроенный быт и прочее, и прочее. Плюс моро­зы под шестьдесят. Но для нашего начальника, по-моему, самым ужасным оказалось отсутствие личной волги, ввиду полной невоз­можности ездить на ней по тайге, — вот он и дал тягу. Ну а сейчас дела налаживаются. Даже жена приехала. Ругается!.. — Он рассмеялся, припомнив что-то свое, и покрутил головой. — Она меня ненормальным считает. Тебе, говорит, всегда больше других надо! На одной стройке гастрит заработал, на другой язву, ну а тут в гроб ляжешь. Но вообще-то она женщина с пониманием. Зна­ет — я по натуре цыган. Терпит, хоть и ворчит.

Тем временем официантка принесла закуски и графинчик портвейна чайного цвета, расставила на столе и, как-то неумело улы­бнувшись, вдруг спросила у нее: "Вы не актриса? Почему-то ваше лицо мне знакомо".

— Нет, — она смутилась и даже порозовела от смущения.

— И все-таки я вас видела где-то! — упрямо сказала официантка. — Именно на обложке журнала.

— Наверное, в "Работнице", в сентябрьском номере про меня писали.

— Правильно! — обрадовалась официантка. — В "Работнице"! Я ее выписываю. А то гляжу — знакомое лицо. Сразу запомнилось, потому что красивая женщина. Если понадобится чего — кликните, — и она ушла, довольная собой.

— Ба-а, да у тебя союзная известность! Рад, честное слово, рад! — он разлил по рюмкам вино. — Ну что, за встречу через годы?

Несмотря на легкую иронию, проступавшую в его словах, оба ощутили печаль. Звякнули рюмки. Он залпом осушил свою, она чуть пригубила и принялась за салат.

— Двадцать три года... — задумчиво произнес он. — Подумать только, — вздохнул и налил себе еще, пытаясь скрыть волнение. — А я ведь тебя вспоминал. С течением времени, конечно, реже — но помнил, в сущности, всегда. И еще почему-то мне казалось, что когда-нибудь мы непременно встретимся. Случайно, как сегодня. Вот только больше всего я боялся, что мы уже настолько измени­мся, что пройдем рядом и друг друга не узнаем.

Она молчала, только смотрела на него долгим неотрывным взглядом.

— Но вообще, конечно, было не до воспоминаний. Жизнь ведь штука сложная. Борьба. Я вот мог в прошлом году устроить­ся в Москве, предлагали работу в министерстве. Не захотел. Глупо? Смешно? Пожалуй... Только мне простор нужен и чтобы живая работа с людьми. Пусть неурядицы на стройке, злоба, ру­гань, даже ненависть порой — зато от тоски не подохну. На моих глазах и моими руками делается настоящее дело. Ты ме­ня понимаешь?

— Понимаю... — задумчиво отозвалась она. — Умом понимаю. Потому что моя жизнь от твоей бесконечно далека. У меня все расписано от сих и до сих. Уже двадцать лет работаю в одной поликлинике, есть дежурства в стационаре — терапевтическое от­деление. Прием больных, потом вызова... Дочка говорит, что со мной по улице невозможно пройти — все здороваются и тут же пе­реходят на свои болячки. И неудивительно, я ведь и живу в том же районе, где наша больница с поликлиническим отделением. А еще у меня хорошая семья, муж и двое детей. Он у меня невоз­можно положительный и добрый. С годами понимаешь, как важно, чтобы близкий человек умел жалеть и прощать. Дочка замуж умуд­рилась выскочить за военного, я к ним на Украину сейчас лечу. Она у меня умница, заочно в институте учится. С мужем ей вроде бы повезло, такой весь из себя рассудительный, хозяйственный, старше ее на три года, любит литературу, театр. Скоро у них театр на дому начнется — вот-вот малыш появится! — и она улыбнулась, радостно и тревожно. — Ну, а сынуля мой на третьем курсе в строительном, будущий архитектор... — Она задумчиво посмотрела на свою рюмку и сделала из нее глоток. — Вот так! — подняла на него глаза, чуть отстраненные и холодноватые, слов­но воспоминания о семье воздвигли между ними невидимую стену.

— Ну а родители как? — быстро спросил он, стараясь разру­шить эту возникшую было отчужденность. — Не жаловала меня твоя матушка, ох, не жаловала...

Она легонько пожала плечами:

— Дела давно минувших дней. Отец умер от обширного инфаркта семь лет назад. Мама вышла замуж за друга отца, с которым знакома сто лет. Живут вдвоем в его двухкомнатной квартире. Жизнь продолжается, как видишь. А у тебя жена кто? Дети есть?

— Жена преподаватель русского и литературы в школе. Вот только постоянно кочует со мной, поэтому освоила вторую профе­ссию бухгалтера. Она у меня голубоглазая, светловолосая и в мо­лодости походила на куколку с подрисованными яркой голубой крас­кой глазищами. Сейчас правда располнела, постоянно на каких-то голодных диетах сидит. Я этого не понимаю! — и он махнул ру­кой. Помолчал, потом неожиданно спросил: — Ты когда-нибудь ме­ня вспоминала? Только честно! — нервно закурил, выпустил си­ний клуб дыма и прищурившись посмотрел на нее сквозь дымное облачко.