В дни юности я бы, наверное, сходил с ума от ревности, теперь же... Если ты полюбила кого-то достойного, пожалуй, радовался бы за тебя... И это не самоуничижение — это просто любовь. Единственное, чего я по-настоящему хочу, — чтобы те­бе было хорошо.

Очень жду твоего письма. Знай, на свете есть человек, ради тебя готовый на все.

Твой Александр.

Письмо тринадцатое

(середина ноября)

Здравствуй, Алла!

Письма от тебя нет второй месяц. Теперь я совершенно уверен — что-то случилось. Еженощно снятся тяжелые сумбурные сны, в которых я спасаю тебя из разных кошмарных и фантастичес­ких ситуаций. В груди у меня словно поворачивается спекшийся комок боли при мысли о тебе, веро­ятно, с тобой или же с кем-то из твоих близких приключилась беда. Мужайся, все проходит! Может быть, я смогу помочь? Ты только позови, откликнись — и через сутки я буду рядом.

Это не просто слова. Я — человек дела.

Если же все не так... если ты обдумала ситуацию и решила оборвать нашу переписку раз и навсегда... Я мужчина, в моей жизни было много потерь, придется пережить и это. Но, Аллочка, милая моя Зеленоглазка! Переполняющая меня любовь так огромна и так всесильна — я не в состоянии поверить, что можно отверг­нуть ее. Да я готов вселенную поставить с ног на голову — лишь бы ты меня любила! И поставлю!!

Буду ждать еще полмесяца — после октябрьских праздников почта может и подвести. Если письма не будет — вылечу в Но­восибирск.

Александр.

Письмо четырнадцатое

(начало декабря)

Милый Саша!

Огромное-преогромное спасибо за письма. В праздники полу­чила их все на почтамте и, закрывшись в своей комнате, читала и перечитывала. Хорошо, что ты у меня есть! Так хочется подойти к тебе, заглянуть в твои глаза и произнести: "Здравствуй, Са­ша!.." Такое доброе слово "здравствуй"... Пожелание здоровья и всего вообще доброго.

А не отвечала я тебе, потому что разболелась не на шутку. Вначале подхватила от кого-то из больных острое респираторное заболевание, в просторечии "простуду", только оклемалась не­много и собралась на работу выйти — сердечный приступ, и еще неделю пролежала. Сил, энергии, вообще не было, находилась в какой-то прострации, потому и не писала. Респираторные инфек­ции тем и опасны, что дают осложнения, наносят удар по самому слабому месту в организме. У меня это слабое место — сердце.

Когда болит любой другой орган почему-то не так страшно, ну а если сердце — кажется, что умрешь. Во время приступа я потеряла сознание и муж вызвал "скорую". Они со мной отважи­вались около часа и хотели положить в больницу, но я отказа­лась: терпеть не могу больниц, наверно потому что сама врач.

Потихоньку выкарабкалась, правда три дня пришлось по­лежать и потом по стеночке ходила — ну да ничего! Только в зеркало на себя смотреть боялась: бледная, аж зеленая — и глаза потухшие, мертвые — краше в гроб кладут. Через несколь­ко дней ожила и краска в лице появилась, и глаза заблестели.

Это я тебе объясняю, а не жалуюсь — ненавижу плакаться в жилетку! Нет, конечно, иногда хочется, чтобы пожалели и погладили по головке, это даже приятно, но опору нужно искать в самом себе — иначе жизнь сомнет как былинку. Такой внутрен­ней опорой обычно бывает для женщин — семья, для мужчин — ра­бота и карьера.

Все это присказка, сказка впереди. Просто не знаю, как рассказать о том, что меня чрезвычайно занимает, — о сердечном приступе. Попробую описать свои переживания...

Проснулась я внезапно, словно меня толкнули. Ночь. В ок­но проникает с улицы неживой свет люминесцентных ламп от ули­чных фонарей. И тишина, ну прямо мертвая! Хотела позвать мужа — он спит в кабинете,— но почему-то страшно было нару­шить эту абсолютную тишину. И тут мне вдруг сделалось жутко, до такой степени жутко, что буквально волосы на голове заше­велились. Я собралась постучать мужу в стену, но не успела: сердце внезапно сжала ласковая рука. Ласковая, уверен­ная, всесильная. Я стала задыхаться, хватая ртом воздух, как брошенная на песок рыба, и в эти мгновения совершенно отчетливо ощутила: ОНА здесь. Присутствие Смерти перепутать невозможно ни с чем — это особое и вполне реальное чувство. Моя смерть была рядом со мной в комнате. Ее присут­ствие было реальным, как присутствие другого человека. Но ка­ким-то непонятным образом я вполне отчетливо сознавала, что это именно Смерть.

А сердце в груди металось, как птица в силках, и пульс то прощупывался, то совсем пропадал. Мне нужно было дотянуться до столика, где лежал нитроглицерин, я приподнялась на локте — и...

Когда очнулась, возле меня сидел молодой черноглазый врач и считал пульс. У меня было такое странное восприятие окружающего: будто я в комнате — и одновременно издалека наблюдаю за всем происходящим. В тот момент мне было совер­шенно безразлично, буду я жить или же умру, хотелось только покоя. А меня тормошили, делали уколы, пытались заставить от­вечать на вопросы... Так покойно и хорошо, как тогда, у меня на душе не было ни до, ни после. И Смерть все еще находилась тут же. И вдруг в какой-то миг все изменилось: я снова оказалась внутри привычной комнаты и даже язык, хотя и с трудом, мне стал повиноваться. Врач вздохнул с облегчением и несколько раз повторил, что задала я им жару! В ответ я пыталась улыбаться непослушными губами и внезапно ощутила: ОНА ушла... И незаметно и спокойно задремала.

Не знаю, удалось ли мне передать чувства, которые я испытала на грани между бытием и небытием, но во время выздоровления мои мысли то и дело возвращались к вопросу: что же такое — смерть?!

Те минуты стали для меня моментом особого постижения: я точно знала, что смерти в обычном понимании нет. Конечно, ко­гда придет время, мое тело похоронят и оно истлеет в могиле, но то что я есть, что зовется душой — будет существовать все­гда. Именно существовать, а не жить, потому что это совершен­но разные понятия. Находясь на грани между жизнью и смертью, я чувствовала себя вечной — как вселенная, я была мыслящей частицей этой безграничности, которую и умом-то объять невоз­можно. Когда наступит срок уходить, я встречу это без страха, и горечи. Пусть моя оболочка распадется на атомы, но живая, трепещущая частичка моего "я" будет всегда — теперь я это знаю точно...

Господи, как сложно говорить об этом! Почти невозможно передать словами ощущения, находящиеся за пределами челове­ческого понимания.

Перечитала последний абзац и сама над собой усмехаюсь: эка накрутила! Кому-кому, а уж мне, врачу с двадцатилетним стажем, на сто процентов известно, что там нет ничего. И все же... природа столь многообразна и парадоксальна...

Не стоило, наверное, писать обо всем этом — но мне так нужно было поделиться своими переживаниями с кем-нибудь!

Мой муж прекрасный человек, однако, слишком уж он рассудочен. Сыну теперь не до меня. Поэтому откровенничаю с тобой. Инте­ресно, как ты воспримешь все это со своим инженерным складом ума?..

В ту ночь я как должное восприняла то, что приехала "ско­рая". Однако на следующий день сообразила — в стену-то я не по­стучала! Спросила мужа, и он ответил, будто сквозь сон услы­шал, как я позвала его; подошел ко мне — а я без сознания. Я ему говорю: "Если я была без сознания — как же я могла позвать тебя?" Но он твердит свое: "Не знаю — проснулся от твоего голоса. Может ты позвала — и уже потом сознание потеряла..." Но я-то совершенно точно помню: не позвала, не успела!..

Гуляла недавно по Березовой Роще — хожу туда каждый день, восстанавливаю силы. Вообрази: солнечный зимний день; пушистый голубоватый иней на березах, отчего они кажутся полупрозрачны­ми; в глубоком снегу, на котором лежат разноцветные тени — от розоватых до сиреневых — проложены извилистые тропки. Я медлен­но иду по такой тропке, вдыхая морозный воздух. С ветки на вет­ку перелетают синицы, обрушивая снежные шапки. Стволы деревьев устремлены к небу — синему и высокому. И вдруг я ощущаю огром­ное чувство родства с этими молчаливыми гигантскими существами, которые окружают меня. На какой-то миг я словно сама превраща­юсь в березу, крепко вросшую в землю корнями и погруженную в долгий зимний сон. На душе становится так хорошо, так покойно... Меня буквально до боли, до дрожи пронзило чувство красоты и гармонии нашего земного мира.

Недаром в лесу поднимается настроение. Его энерге­тические токи вливаются в тебя, снимают усталость, лечат душу... Только лес, деревья должны быть твоими. Ведь любая местность, река тоже могут быть добрыми или злыми. Не зря же древние населяли природу лешими, русалками, феями — и прочей нежитью. В детстве, когда преграды между нами и приро­дой еще нет, все это очевидно.

Ты меня понимаешь?.. Если человек доходит до порога сме­рти, заглядывает туда — и остается прежним, значит, он давным-давно мертв духовно. Моя болезнь внезапно разрушила тот невидимый панцирь, который мы наращиваем за свою жизнь, — и я словно увидела мир заново. Как в детстве...

Завтра закрываю больничный и выхожу на работу. Соскучи­лась по своей поликлинике. Коллеги меня навещали, но все рав­но сидеть дома одной тоскливо. Я ведь по натуре человек общи­тельный и просто не могу обходиться без людей. И мои пациенты меня не забыли. К заведующей отделением приходили с моего учас­тка больные и спрашивали, когда же я выйду на работу. Это при­ятно. Хотя сейчас мой участок обслуживает опытный врач, они просят, чтобы у них была именно я.

Нашим врачам зачастую не хватает душевной чуткости, это и понятно — нагрузка обычно раза в два больше нормы, да и пси­хологию больного врач практически не знает, потому что несколько лекций на втором курсе мединститута это просто мизер. А доброе слово врача лечит не меньше лекарств, настоящий ле­карь обязан внушать больному веру в свои силы. Мне совсем не­безразлично, поправится пациент или нет. Когда у меня на де­журстве в стационаре умер от пневмонии мужчина, я глубоко пе­реживала это, чуть вообще не ушла из больницы. Плохо, что у нас очень много писанины и потому невозможно уделить паци­енту столько внимания, сколько хотелось бы.