Начальник разведки белых донес Вишневскому:

«Снял три поста парных часовых. Красные расположились в четырех юртах. Из труб идет слабый дым, по-видимому спят. Весь обоз находится тут же у юрт, в загонах, лошади и быки выпряжены. Жду вашего распоряжения».

Получив такое донесение, Вишневский приказал своим цепям быстро двинуться вперед, окружить юрты, бойцов взять в плен. Через десять минут человек сто белых подошли к юртам. Часть из них осталась на дворе и стала рассматривать груз в нашем обозе. Группы человек по десять зашли в юрты. Там они вначале подбросили дров в камелек и только потом принялись будить своих пленников.

Зашевелились красные бойцы, проснулись командиры и с удивлением стали протирать глаза:

— Что за чертовщина! Что за люди? Э-э, да у них погоны!

Хватились было за винтовки, но было поздно.

— Бросить оружие, не шевелиться! Вы окружены, и всякое сопротивление бесполезно! Вам ничего плохого мы не сделаем. Хорошо, что все кончилось без кровопролития. Давайте закурим, у нас табачок харбинский, первосортный. Хотите?

Заскрипела дверь, вместе с клубами ворвавшегося холодного воздуха в юрту зашел полковник. Разговоры смолкли. Окинув беглым взглядом внутренность юрты и на несколько секунд задержавшись на пленных, полковник обратился к своим подчиненным:

— Братья![3] Справа началась стрельба. Человека четыре останьтесь здесь, а остальные выходите во двор.

— Что за страхи, брат полковник! Там всего одна юрта. Наверно, коммунисты отдельно расположились — они вообще не любят без боя сдаваться. Их там, наверное, немного. Думаю, брат Вишневский справится и без нас: ведь у него сил больше половины и офицерская рота с ним, — уверенно высказал свое мнение усатый поручик.

— Пожалуй, вы правы, брат поручик. Но все-таки пошлите человек трех для связи к генералу.

— Слушаюсь, брат полковник. — Три человека оставили юрту.

Дмитриев помещался в самой маленькой юрте, спал у дверей. Войдя в юрту, белые прошли прямо к камельку, оставив выход свободным.

Дмитриев, услышав стрельбу, проснулся, вышел на улицу. Увидев слоняющихся около обоза людей и решив, что это красноармейцы, закипятился, осерчал и громко скомандовал:

— А ну-ка в цепь, мать вашу растак…

Белые стали рассыпаться. Но тут к Дмитриеву подбегает офицер, секунду-другую всматривается, потом:

— А вы кто такой? Руки вверх!

Увидев погоны, Дмитриев только теперь понял, что это враги. Прыжок, другой — и он нырнул в туман. Вдогонку прозвучали один за другим два выстрела.

Адъютант батальона, Федор Янушковский, еще не разобравшись, в чем дело, тоже хотел выйти из юрты и уже перешагнул было порог, как на него налетел офицер:

— Назад! — заорал он. Удар наганом по голове свалил адъютанта обратно в юрту.

— Вот сволочи коммунисты, все еще не сдаются! Все равно заберем или перебьем голубчиков, деваться им некуда, — злился и нервничал полковник.

— Слышите «ура»? Наши атакуют. Сейчас все будет кончено. А все-таки здорово дерутся, сукины дети!

Стихло. Потом опять донеслись крики «ура». В юрту вбежал запыхавшийся белый:

— Вишневский отступает! Занимайте опушку.

Напуганный таким известием, полковник первым выскочил из юрты, за ним бросились остальные. Бродившие среди обоза пепеляевцы также пустились к лесу.

Начальник пулеметной команды батальона Зорей Хаснутдинов, выбив из окна льдины, заменявшие стекла, выставил пулемет и открыл огонь по бегущим пепеляевцам. Пришедшие в себя бойцы батальона стали выбегать из юрт и рассыпаться в цепь. Белые с опушки открыли губительный огонь. Падали настигнутые пулями люди.

Красноармейцы батальона поплатились за свою расхлябанность и беспечность. В отряде же бдительность была выше. Часовые в караулах и у юрты бодрствовали. У толстой мохнатой сосны, опираясь на винтовки, стоят часовой с подчаском. Они всматриваются вперед. Чутким, настороженным ухом ловят ночные шорохи. Бойцы устали не меньше часовых батальона, но не садятся отдыхать.

— Скоро ли смена придет? Ноги начинают мерзнуть, — шепчет красноармеец Лисицын. Хохлов в ответ только пожимает плечами.

Все тихо. Но вот рядом, словно испуганно, треснул сучок валежника. Так он трещит только под ногой человека. Морозную тишину взорвал голос часового:

— Стой! Кто идет?

Белые, поняв, что они обнаружены, пошли напролом. Часовые вскинули винтовки. Сухо, как сломанное деревцо, треснули первые выстрелы.

Теперь темные фигуры врага спешили вперед, продираясь сквозь таежные заросли, оставляя глубокие борозды на снежном пласту. Часовые стояли на месте и стреляли, предупреждая своих об опасности.

Но вот винтовка Лисицына замолчала. Он выронил ее, ткнулся лицом в густо посыпанный желтой хвоей снег. Хохлов был жив, но получил два ранения. С простреленными ногой и плечом, он, прихрамывая, бегом спускался с горы, изредка отстреливаясь.

Часовой во дворе, как только услышал начавшуюся перестрелку, открыл дверь юрты и закричал:

— Вставай! В карауле стрельба!

Я вскочил со скамьи, скомандовал:

— Эскадроны, в ружье! Занимай позицию! Пулеметчикам — прикрыть развертывание!

Ни паники, ни даже замешательства в отряде не было. К этому бою все были подготовлены логическим ходом событий. Несмотря на то что отдых был недостаточный, люди действовали энергично. Не прошло и минуты, как во дворе уже застучал пулемет, скоро к нему присоединился другой. Залязгали затворы винтовок, посыпались ружейные выстрелы.

Первый и второй эскадроны рассыпались в цепь. Третий эскадрон, Иннокентия Адамского, остался в резерве и залег за юртой и хотоном. Бой разгорался.

Белые настойчиво лезут вперед. Они не далее как в ста пятидесяти шагах и кричат нам:

— Сдавайтесь! Бросайте оружие! Все равно вам труба будет!

Потом в воздухе загремело «ура» — сильное, уверенное. Пепеляевцы кинулись в атаку. Четко работали оба наших «кольта», сердито и как бы нехотя вторили им автоматы Шоша вперемежку с винтовочными залпами.

Цепи противника, увязая в снегу, оставляя на месте убитых и раненых, надвигались неудержимо. Расстояние до них все сокращалось и сокращалось.

— Вот грибы соленые, как лезут! — не утерпев, выругался лежавший недалеко от меня командир эскадрона Тупицын. Он перезарядил винтовку, раз-другой выстрелил, скользнул быстрым взглядом по цепи своего эскадрона.

— Эй, товарищи! Отступать нам некуда! Бейся до последнего.

— Не побежим! — ответили ему голоса.

Пепеляевцы залегли перевести дух. Теперь до них не больше ста шагов. Опушка выбросила еще человек тридцать белых.

У нас идет горячий бой. А у Дмитриева тихо. Не понимаю, в чем дело. Туман мешает видеть на таком расстоянии.

— Адамский, двух человек для связи — в батальон! Какого черта они там молчат?

Минут через пять посланные вернулись:

— В юртах белые.

Я остолбенел — не верю.

— Что-о? Вы там не были, струсили — застрелю! — наставил карабин в грудь одного.

— Товарищ командир! Не добежали ста шагов, встретили троих… Думали, свои, смотрим — в погонах. Двух убили, третий убежал обратно. В обозе хозяйничают белые, наших не видно.

— Ладно, выясню, а об этом никому ни слова — паника будет.

От этой вести на сердце у меня похолодело. Значит, батальон влип, а выручить его нечем. Осталось одно. Ребята боевые, опытные партизаны, воевать умеют. Драться надо так, чтобы уничтожить больше врагов и оттянуть их поход на Якутск, умереть, но не сдаваться.

Подбежал фельдшер Костя Токарев:

— Товарищ командир, нас обходят слева!

— Проклятье!.. — посмотрел, куда он показывает, вижу: человек двадцать пепеляевцев устремились к березняку, а оттуда хоть бы один выстрел. Значит, не занят он нашей полуротой.

— Кеша, видишь березнячок?

— Вижу, — отвечает Адамский.

— Не дай его белякам занять, иначе погибли! Дуй туда с эскадроном, удержи за собой.

— Ладно, не подкачаю… Эскадрон, встать, за мной ма-арш!