— Чоновцы, вперед! Еще немного вперед!

Пепеляевцы бешено отстреливаются. Вражеская пуля настигает Гоголя с занесенной в руке гранатой. Ранена лошадь Карпеля. Три пули одна за другой обжигают его самого, но ни одна не ранит. Огонь противника так силен, что нельзя поднять головы. Атака красных отбита.

Первый взвод во главе с Андреевым далеко выдвинулся вперед, вплотную подошел к окопам, залег, ожидая роту. До противника рукой подать, и от пуль врага ежеминутно из строя выбывают бойцы. Положение стало невыносимым. Остается одно — ринуться вперед. Андреев командует:

— Приготовиться к атаке!

В это время из ворот больничной ограды ударил пулемет белых. Бойцы взвода еще глубже втиснулись в снег. Но, выпустив ленту, пулемет вдруг замолчал, с ним что-то случилось. Андреев хорошо видит, как нервничает человек у пулемета. Надо использовать благоприятный момент. Командир вскакивает, за ним весь взвод:

— Ура-а, ура-а-а!..

Окопы белых заняты. Выстрелом в упор из нагана Андреев убивает высокого капитана, поворачивает вражеский пулемет и бьет по бегущим пепеляевцам. Из окон больницы стреляют раненые офицеры. В ответ летит несколько гранат. В больнице раздается треск, ломаются рамы, звенят разбитые стекла.

Взвод прорвал линию обороны белых, занял больничную ограду, рассыпался поперек широкой улицы, открыл огонь вдоль окопов по правому флангу противника. Горчаков на руках несет кольт, ставит у угла больницы и открывает стрельбу вдоль улицы по мечущимся белым. В то же время в деревню врывается национальная рота. Поднялся в атаку и дивизион. На самой околице выстрелом из-за угла убит Жарных.

Первым не выдержал правый фланг белых, побежал за речку, в кусты. Но левый фланг пепеляевцев упорно обороняется.

Андреев, вышедший со взводом в тыл белогвардейцев, видит, как рослый офицер спокойно, точно на охоте, не спеша целится и стреляет в наступающих. Смотри, какой выдержанный. Но что это? Оказывается, спокойствие сразу покидает его, как только сзади раздаются выстрелы красных. Теперь и на левом фланге пепеляевцы стали в панике покидать свои укрепления.

«Спокойный» стрелок, оказавшийся капитаном Медведевым, перепугался так, что забыл даже убежать. Озлобленные красноармейцы хотели было поднять его на штыки. Андреев вовремя подоспел и не допустил расправы:

— Товарищи! Вам известно распоряжение командующего — пленных не трогать.

А капитан совсем потерял голову и только истерично кричит:

— Братья, пожалейте, не убивайте!..

Красноармейцы опустили винтовки. Кто-то с презрением сказал:

— До чего ты дошел, господин капитан, дрался храбро, а кончил позорно!

Привели целую группу пленных офицеров и всех отправили в штаб к Байкалову.

Окопы были уже очищены, но в слободе пепеляевцы с упорством обреченных цеплялись за каждый дом, сарай и, только расстреляв все патроны, сдавались, поднимая винтовки прикладами кверху.

В Амге было захвачено более двухсот пепеляевцев. В числе пленных оказались Куликовский и полковник Суров. Взята была вся продовольственная база дружины и более двадцати тысяч патронов.

Вдохновитель контрреволюционного движения Куликовский в момент пленения успел отравиться морфием, и, как только его привели в наш полевой штаб, он умер. В походной его канцелярии были обнаружены всевозможные штампы и печати для будущего «Якутского управления» и визитные карточки с текстом на французском языке: «Губернатор Якутской провинции». Здесь же хранились псалтырь, порнографические открытки и морфий.

Полковник Андерс, убежав к устью р. Мили, послал донесение о сокрушительном разгроме белых и падении Амги. Это известие надломило волю незадачливого завоевателя Якутии. Видя свой неминуемый разгром, Пепеляев поспешил прекратить военные действия. Он отдал приказание всем частям дружины срочно сосредоточиться в районе Сасыл-сысы. Здесь, собрав старших начальников, он объявил им свое решение о прекращении борьбы с Советской властью и об отводе дружины в порт Аян, чтобы остатки навербованных им добровольцев смогли уехать за границу. О своем решении Пепеляев послал сообщение в Охотск Ракитину и Михайловскому.

Уцелевшим добровольцам генерал заявил:

— Я ошибся в расчетах. Борьба с регулярной Красной Армией невозможна. Наше дело проиграно. Кто может — пусть идет со мной, кто желает сдаваться — пусть сдается.

Третьего марта Пепеляев начал отход на Охотское побережье.

Наступил восемнадцатый день «ледовой осады». С утра противник вел слабый огонь. Когда стемнело, пепеляевцы дали несколько винтовочных залпов, выпустили ленту из пулемета, бросили десятка три шомпольных гранат, а после этого замолкли.

Подозрительная тишина. Все наши бойцы начеку. Пулеметчики проверяют свое оружие, выпускают очередь, другую, третью — ничего, пулеметы действуют исправно.

Но почему белые не отвечают? Никогда этого не было.

Вдруг с западной стороны из лесу выходят два человека. Идут прямо к нам. Кто бы это мог быть? Подходят ближе, кричат:

— Не стреляйте, товарищи! Мы — перебежчики.

— Идите, не бойтесь.

Минут через пять неизвестные перешагнули окоп, зашли во двор, положили наземь винтовки, сняли патронташи, отвязали по одной гранате.

Спрашиваем:

— Кто такие?

— Пепеляевцы, хорунжие конного дивизиона Сергей Михайлов и Ювеналий Ровнягин.

Они сообщают нам, что Амга вчера занята Байкаловым. Пепеляев после неудачных боев с Курашовым бежит на д. Петропавловское. В Абаге уже, наверно, красные отряды. Осаждавший нас генерал Вишневский по приказанию Пепеляева задержался до вечера и с наступлением темноты ушел.

Вести, переданные перебежчиками, слишком радостны и слишком для нас неожиданны. Но не ловушка ли это?

Приказываю всему отряду быть наготове и занять места у баррикад. Метлицкий с двадцатью бойцами оставил юрту и отправился на разведку. Четыре красноармейца взяли под охрану хорунжих.

Тревожно, напряженно ждем.

Метлицкий с цепью подходит к опушке леса. Оттуда ни звука, ни шороха. Через несколько минут связные сообщают:

— Окопы белых пусты, никого нет.

Но все как-то не верится. Выставили сторожевое охранение. Чересчур большая радость. Она распирает грудь, захватывает дыхание. От нее трясутся руки, дрожит голос.

Часть людей отряда начала таскать воду из озера, носить из вражьих окопов сено для раненых, разбирать на дрова пустой амбар. Во дворе развели огромные костры, в юрте и хотоне затопили давно остывшие камельки.

Раненые, кто мог ходить, высыпали во двор.

Имевшийся у перебежчиков табак раскурили мигом — не хватило даже по папироске на каждого. Разрубили на куски остатки лошадиных туш, ведра набили мясом, поставили варить.

Хорунжий Михайлов попросил отправить его в Абагу для связи с красными. Я согласился, снабдив его письмом следующего содержания:

Перед выходом Михайлов просит винтовку. Спрашиваю у него:

— Зачем вам оружие?

— Часть наших оторвались от дружины, идут группами по пять — шесть человек. Встретят без оружия — могут убить: сдаваться, скажут, идешь. А с винтовкой не будет подозрения. Я буду прихрамывать и отстану, так и доберусь до самой Абаги.

Мы вернули Михайлову винтовку, дали один патронташ, и он отправился.

В последнюю ночь никто из нас не спал. Все были слишком возбуждены. Со двора доносился оживленный говор красноармейцев и даже задорный смех. В хотоне и юрте, потрескивая, ярко горели дрова в камельках.