Из своих укрытий повыскакивали и другие катера. Они также ввязались в бой. Теперь уже не одна зенитная батарея, а вся бухта била по фашистским «юнкерсам» и «мессершмиттам». Грохот стоял такой, что, казалось, рушилось небо.

Степа также принялся строчить из автомата по бомбардировщикам, хотя понимал, что это бесполезное занятие. Но он не мог оставаться безучастным.

Дым обволок батарею, полз по воде, заполнял бухту. Самолеты больше не пикировали, они сбрасывали бомбы беспорядочно.

Взрывы поднимали со дна ил. Высокие зелено-мутные валы катились к берегу, разбивались в брызги о выступы скал...

В горячке боя юнга не заметил, как шлюпку подхватило и потянуло течением, созданным откатными волнами. Он прекратил стрельбу, только когда космы молочного дыма закрыли перед ним небо.

«Куда меня отнесло?» — не мог понять Степа. Дым клубился вокруг. Сквозь него трудно было что-либо разглядеть.

Пронзительный шипящий свист падавшей бомбы заставил юнгу инстинктивно присесть и втянуть голову в плечи...

Сильный толчок с глубины подкинул шлюпку... Слева выросла стена воды... В уши ударил грохот...

Степу накрыло волной и, закружив в водовороте, потянуло вниз. Стало темно. Лицо и плечи оплели какие-то водоросли. Стремясь освободиться от них, юнга замолотил руками и ногами.

Почти задохнувшись, он выскочил на поверхность моря и, отплевываясь, начал искать шлюпку. Но, кроме дыма, ничего не мог разглядеть. Под руки ему попалась лопасть сломанного весла. Потом пальцы наткнулись на скользкую дощатую поверхность. «Днище шлюпки? Нет, анкерок. Он не утонул, плавает! — обрадовался Степа. — Спасти, надо спасти воду! Но где же берег?..»

Толкая перед собой анкерок, он поплыл наугад. Мутная пелена окружила его. Степа не слышал ни выстрелов, ни гудения самолетов, ни плеска воды.

«Бой, что ли, кончился? Почему так тихо? — недоумевал он. — Не попала ли мне в уши вода?»

Юнга мотнул головой, и от этого движения в глазах его вдруг потемнело, уши наполнились звоном, к горлу подкатывалась тошнота... Боясь потерять сознание, он крепко вцепился в анкерок и подтянул его себе под грудь...

Когда самолеты улетели и дым рассеялся, катерники увидели почти на середине бухты перевернутую шлюпку и невдалеке от нее в полубессознательном состоянии юнгу, державшегося за плоский бочонок.

Они вытащили его вместе с анкерком и поспешили уйти в укрытие.

Скрыба с боцманом начали тут же на палубе ощупывать Степу. Ран никаких не было. Только от щеки к виску тянулась багровая ссадина.

— Оглушило, видно, или захлебнулся, — сказал Гвоздев. — А ну, расступись!.. Дай воздуху... не видите — человек обмер!

Боцман с таким усердием принялся растирать Степину грудь и налаживать дыхание, что юнга поневоле открыл глаза и, вцепившись в его сильную руку, попросил:

— Довольно... не надо! Я встану...

— Лежи, лежи, — придержал его Скрыба. — Сразу нельзя... Отдышись чуточку.

— А куда вы анкерок дели?— забеспокоился Степа.

— Тут он, — сказал сигнальщик Апушкин.

Матрос поднял бочонок и, услышав в нем плеск воды, в изумлении раскрыл рот. Затем он торопливо вытащил деревянную затычку зубами и, слизнув с нее капельку, закричал:

— Братцы, да тут вода... пресная вода!

— Молодец, Степа, доставил все-таки, — похвалил боцман.

У Каменного мыса, вблизи от наших коммуникаций, появилась неуловимая подводная лодка противника. Ее перископ несколько раз видели корабли и береговые посты наблюдения, но «морским охотникам» не удавалось захватить лодку врасплох: во время бомбежек она бесследно исчезала, словно растворялась в воде.

Подводная лодка до того обнаглела, что даже днем попыталась торпедировать госпитальный корабль. К счастью, капитан издали заметил сверкнувшую на солнце головку перископа и своевременно дал задний ход... Торпеда не попала в корабль, она пронеслась почти под его носом.

После этого нападения на поиски подводной лодки ходило несколько «морских охотников». Они сутки дрейфовали в море у мыса и только раз акустической аппаратурой уловили шум винтов под водой. «Охотники» строем фронта прошли над подозрительным местом и пробомбили его так, что даже лежащая на глубине камбала всплыла вверх брюхом, а подводная лодка почему-то осталась невредимой.

Ночью, за милю от Каменного мыса, береговой пост видел, как она, всплыв, удирала в море. Артиллеристы обстреляли ее, но утопить не сумели: лодка ускользнула из-под луча прожектора и скрылась в темноте.

Решив, что после такого угощения подводной лодке не захочется вернуться на старое место, «морские охотники» вернулись в базу. А через день стало известно, что невдалеке от Каменного мыса зазевавшемуся буксиру торпедой оторвало корму.

Наше соединение получило приказание во что бы то ни стало найти подводную лодку и уничтожить.

На второй поиск пошло пять МО. Среди них был и катер младшего лейтенанта Шиманюка, прозванный матросами «Глухарем».

Этот катер не имел акустической аппаратуры и не мог прослушивать морские глубины, поэтому его не посылали в далекие дозоры, а держали в базе как посыльное судно. Он почти все время сновал из бухты в бухту по вызовам, охранял на рейде прибывавшие танкеры с горючим и безоружные транспорты.

Младшего лейтенанта Шиманюка, конечно, не устраивала такая неприметная и суетливая работа. По натуре он был человеком отчаянным и рвался в море, в бой, но его пыл охлаждал осторожный и уравновешенный начальник штаба нашего соединения.

— Успеете, навоюетесь еще, молодой человек, — говорил он ему. — Слишком у вас кровь горячая. Пусть остынет на рейде. В бою хладнокровные нужны.

Шиманюк и вправду был горяч и порывист. Он мог вспылить по любому пустяку. А когда волновался, то начинал немного заикаться. Волосы у него росли какого-то огненно-рыжего цвета; твердый подбородок был раздвоен, а востроносое лицо — сплошь усыпано золотящимися веснушками.

Меня прислали к Шиманюку дублером. По очереди с ним я должен был нести командирские вахты и приучаться самостоятельно водить катер.

Предстоящее дело нас обрадовало. Приняв солидный запас глубинных бомб, мы со всем отрядом двинулись к Каменному мысу.

Придя на место, катера разошлись на видимое расстояние друг от друга и целый день дрейфовали, не запуская моторов.

Наши соседи чутко прислушивались к звукам под водой, а мы ограничивались лишь наблюдением за поверхностью моря. Занятие это довольно утомительное и однообразное. Наши наблюдатели то и дело протирали глаза и прятали в ладони зевоту.

В последние дни у нас было немало вызовов и тревог, катер почти не стоял у стенки. Мы больше недели питались всухомятку. Поэтому Шиманюк не замедлил воспользоваться длительным и спокойным дрейфом. Вызвав на мостик катерного кока матроса Сапурова, он приказал приготовить флотский борщ, макароны, а на третье — компот.

Эти блюда Сапуров готовил отменно. И вот, когда мы в сумерках расположились на палубе поесть сапуровского борща, проклятой подводной лодке взбрело всплыть прямо под нашим катером. Вначале мы услышали металлический стук в днище, потом крик трех наблюдателей:

— Перископ! С правого борта перископ!

Тут, конечно, полетел хлеб, покатились миски с борщом, зазвенели ложки по палубе...

Шиманюк, как на крыльях, взлетел на мостик. Он дал ракету соседям и, боясь, что лодка уйдет далеко в сторону, не набрав еще полной скорости, принялся бомбить ее.

От близких взрывов катер подбрасывало, обдавало брызгами и кренило.

Все четыре МО заметили сигнальную ракету и бешеную пляску нашего катера. Они моментально отрезали подводной лодке путь отхода в море и, сжимая полукруг, стали прислушиваться к шумам под водой.

А я в этот момент ясно различил на воде масляные пятна, расплывавшиеся широким кругом, и показал на них Шиманюку. Младший лейтенант обрадовался и поспешил передать семафором капитану-лейтенанту Корневу, что лодка нами потоплена.