— В трубу.

— Так он не лезет в трубу, в кухню прётся.

— Это потому, что вьюшка закрыта была. Тебе чего намазать на хлеб, Леночка, масло или паштет вот есть ещё у нас печёночный? Тётя Зина вчера делала.

— Паштет? Вкусный, наверное. Давайте паштет.

— Или вот ещё смотри что есть.

— Чего это?

— Да вот. Видела когда такое?

— Вау!!

— Не ругайся. Не хочешь — не ешь. Оставь. Это у дяди Игоря на заводе давали такое, так он вместо того, чтобы две банки тушёнки взять, пять банок этого взял. Обалдуй.

— А… а Вы не едите это?

— Это? Ну… попробовали. Как-то не пошло.

— А мне можно? Немножко.

— Хочешь?! Конечно, бери, сколько надо, Леночка! Да хоть всё кушай, на здоровье (шёпотом в сторону: всё равно собакам выбрасывать).

— Ой, тогда я… бутерброд… два то есть. В смысле, три… пары… И погуще…

Я отвёл Вовку в детский сад и вернулся домой. Мне выходить нельзя из дома, я наказан. Ленка же к моему приходу доела-таки свои бутерброды, и спать завалилась. Конечно, устала она, пол ночи не спать. Надо же, потащилась в середине ночи чай себе готовить! Она, говорит, часто так дома делала. Ночью чай пила. Вот и у нас захотела.

А то, что огонь в плите не смогла развести нормально с первого раза, так то и не страшно. Я у них тоже с электрической плитой намучался поначалу. И Ленка ничуть не смеялась надо мной, когда узнала, и питекантропом всего пару раз и назвала, да и то совсем не зло и не обидно. И я не стану смеяться.

Оставил Ленку спать в кровати Вовки и вышел на кухню. Н-да, гарью всё равно воняет, хоть и помыли всё и проветриваем до сих пор. Посуду мамка помыть велела. Ладно, сейчас тёплой воды нагрею и помою, мне не сложно. Всё равно делать нечего, гулять-то идти нельзя. Конечно, я не заперт, но мамка с меня честное пионерское взяла, что без её разрешения я выходить не буду. Разве такую клятву нарушишь? Вот и сижу я дома.

Собрал грязную посуду и перенёс её к раковине. На плите вода греется, посуду мыть. Банки пустые выбросить можно, не нужны они. Ленка, однако, сильна покушать! Сразу две банки сожрала, ещё и облизывалась. А мамка нам с Вовкой эту дрянь в рот впихивать замучалась. Ну, не нравится она нам, не нравится! А Ленке, похоже, нравится. Вот и здорово! Пусть съест эту гадость, прежде чем в будущее возвращаться. Ну, хоть одну баночку ещё пусть съест! А то мне отраву такую вместе с Вовкой доедать придётся. Хоть одну баночку, а? Лучше две. Идеально — три. Больше трёх нет у нас, да и папка такого дерьма больше не принесёт никогда, учёный теперь.

Я взял со стола две пустые консервные банки из-под отравы и выбросил их в помойное ведро. Вот так! Ещё три таких же нужно в Ленку вкормить. Если она есть это согласится. Грязная этикетка на воняющих рыбой пустых банках сообщала, что когда-то тут была «икра белужья зернистая»…

(а в это время в замке у шефа)

[15.07.1940, 09:03 (брл). Берлин, Принц-Альбрехтштрассе, Главное управление имперской безопасности, кабинет Райнхарда Гейдриха]

… Гейдрих прекратил играть и положил скрипку обратно в футляр. Пятнадцать минут, которые он дал себе для того, чтобы немного отдохнуть и отвлечься игрой на скрипке, окончились. Он так и не ложился спать этой ночью.

То, что принёс ему вчера шеф гестапо Мюллер, было его, Гейдриха, приговором. Если бы это попало в открытую печать… Хм… Фюрер непременно поинтересовался бы, а зачем, собственно, нужна имперская безопасность, если такие вещи публикуются в газетах. Спасти Гейдриха не смог бы даже Гиммлер. Впрочем, тот и не стал бы его спасать, ему самому спасаться впору бы было. О, какой подарок для Бормана! План «Ост» в открытой печати! У Гиммлера и так серьёзные проблемы с гаулейтерами, особенно с Франком, да и армейские генералы имеют к нему претензии из-за излишних зверств СС в той же Польше. Действительно, Гиммлер не стал бы рисковать и пытаться как-то вытащить Гейдриха, скорее, сам бы ещё и верёвку ему намылил.

В подлинности текстов у Гейдриха не было никаких сомнений. Он сам участвовал в разработке решения по еврейскому вопросу и в разделе, посвящённом этому, вычитал несколько собственных цитат. Правда, они иногда немного отличались от того, что он на самом деле писал. Немного отличались.

Вообще, странные какие-то письма. Такое впечатление, будто всё кусочками надёргано из различных источников. Местами встречаются явные пропуски, что-то эти дети из «Трилистника», как они с Мюллером решили их назвать, иногда пропускали, не включали в текст. И с датами какая-то путаница. Гейдриху иногда даже казалось, что какие-то события из упомянутых в письме пока ещё даже и не произошли. Но Трилистник писал о них, как о свершившемся факте.

Мюллер тоже не спал всю ночь. Под утро он даже выехал к тому почтовому ящику, куда бросал письма неизвестный (неизвестная?) Бета. Удивительно, но ящик этот действительно нашли, причём нашли достаточно быстро. Почтальон, который с утра вынимал оттуда письма, говорил, что там и было-то всего шесть писем. И эти три он запомнил, так как они были одинаковые и необыкновенно толстые.

Когда Гейдрих услышал об этом, у него прямо от сердца отлегло. Три! Три толстых письма, их было только три! Бета отправил три письма, не четыре и не десять. Но Гейдрих всё равно не стал отменять своё прежнее распоряжение насчёт газет. Он ещё ночью приказал Мюллеру отправить по человеку в редакции всех крупных изданий, на всякий случай проконтролировать, что они там собираются опубликовать в ближайших выпусках.

Неожиданно на столе Гейдриха зазвонил городской телефон. Номер его городского телефона знали очень немногие и звонил этот аппарат достаточно редко.

— Слушаю, — поднёс трубку к уху начальник РСХА.

— Шеф, у нас очередной успех, — раздался голос Мюллера.

— Что там. Генрих?

— Это по делу Трилистника. Мы прошли по квартирам, из окон которых виден тот почтовый ящик. В одной нашли полупарализованную старушку, которая живёт с дочерью. Так эта старушка целыми днями сидит у окна, слушает радио и смотрит на улицу, других развлечений у неё нет. И она видела его, видела, как он опускал письма!

— Отлично. Она хорошо его разглядела?

— Да. Нам повезло, у старушки дальнозоркость. Вблизи без очков не видит, но вдаль видит неплохо.

— Кто это был?

— Действительно мальчишка, как мы и предполагали. В форме гитлерюгенда. Этого мальчишку старушка не знает, никогда раньше не видела его, но это не так важно. Сейчас мы привезём её к нам на Принц-Альбрехтштрассе и, думаю, через пару часов у нас будет портрет мальчишки. Заодно точнее установим время, когда он бросил письма.

— Великолепно, Генрих, продолжайте.

— Да, шеф.

Гейдрих положил на рычаг телефонную трубку и в нерешительности задумался. Следует ли доложить об инциденте Гиммлеру сейчас или подождать, пока Бета будет схвачен? То, что Мюллер в конце концов мальчишку найдёт, сомнений никаких у него не было. Шеф гестапо уже встал на след и лично ведёт это дело. Пожалуй, лучше подождать.

Запищал вызов внутренней связи, Клаус просит разрешения войти, он что-то нашёл. Секретарь Гейдриха тоже не спал всю ночь, как и его патрон. А в шесть утра Гейдрих послал людей закупить по экземпляру всех газет, какие только продаются в Берлине. На всякий случай. И посадил Клауса просматривать эти газеты, обращая внимание на все странные и необычные статьи. Что именно Клаус ищет, он не знал, но всё равно что-то нашёл.

Секретарь вошёл в дверь, подошёл к столу и молча положил перед своим шефом раскрытую на последней странице газету «Берлинский вестник автолюбителя». Едва лишь Гейдрих взглянул на неё, как сразу понял, что его приказ Мюллеру «отправить по человеку в редакции всех крупных изданий» был ошибочен. В приказе было одно лишнее слово — «крупных».

Бета всё-таки отправил четыре письма…

Часов в десять утра, когда Ленка уже проснулась, встала, оделась и умылась (при этом недовольно ворчала, что в кране вода лишь холодная, неженка), домой мамка вернулась. И не одна вернулась, с ней давешний лейтенант милицейский пришёл, Ленку пристраивать. Конечно, она никто ведь сейчас, у неё и документов-то нет никаких. Её как бы и не существует.