— Всего хорошего.

Игорь подался за ними:

— Постойте! Прошу прощения за моего коллегу. День выдался тяжелый, и он перебрал…

Зазвенел звонок, и Наташа добавила, всем видом показывая, что разговор окончен:

— Нам все равно пора.

Когда обе женщины скрылись в зрительном зале, Игорь резко развернулся к коллеге:

— Какой же ты козел, Щекочихин!

— Нет, внешне этот Игорь, конечно, мачо. Брюнет, голубоглазый, высокий, — шипела в ухо Олька, когда они уселись в кресла. — А так, мужик как мужик, сидит себе бухает. А ты все — эстет, эстет… Эх, Наташка, когда ты перестанешь смотреть на мужчин в розовых окулярах? Сбрасывай давай…

— Уже, — буркнула Наташа. — Ты как всегда права.

— И чего ты на красивых западаешь? — возмущалась Олька. — По-моему, уже пора поумнеть. Только представь себе — иметь такого мужа: да с ним придется не вылезать из спорт-зала и все время держать ухо востро, неизвестно, когда и куда его занесет. И с кем. Знаешь, красоты для мужика — вообще не главное, был бы сильный и надежный.

— Что же ты тогда жалуешься на Алика? — вздохнула Наташа. — Он тебя вместе с машиной, по-моему, поднять может. И не бросит никогда. Ни в прямом, ни в переносном смысле.

— Нет, ну, пожаловаться — это святое, — со знанием дела заявила подруга и похлопала Наташу по полечу: — Ничего, Золушка моя. Послезавтра познакомлю тебя с Юрь Васильичем, вот кто человек нормальный. Кстати, не пьет. Почти.

Наташа лишь промолчала. Настроение стало ни к черту. В зале потемнело, и действие второе началось.

Впрочем, музыка Петра Ильича действительно была волшебной, и к Вальсу цветов Наташа решила, что за все надо платить — за прощание с заблуждениями тоже, а потому расслабилась, перестав кукситься на непонятного Игоря, его спутника, на зевающего с угрозой вывихнуть челюсть лысоватого соседа справа и на Ольку за то, что вечно права. Да, и позвольте, какие могут быть недовольства, когда под чарующие переборы арфы влетают над сценой легкие, словно розовые бутоны балерины, когда с нежнейшими трелями флейт и скрипок перед глазами разворачивается самая настоящая сказочная пастораль, светлая и немного трогательная, а музыка вливается, словно живая вода, прямо в открытое сердце?

— Я счастлива, — сказала она Ольке, когда прозвучали последние ноты Апофеоза, и зал разразился аплодисментами. — И буду окончательно счастлива, когда сниму твои сапоги.

Хлопая и улыбаясь, Олька мотнула головой к выходу:

— Тогда скорее, пока в туалете не начался аншлаг.

Олька побежала сломя голову к вызванному мужем такси, а Наташе торопиться было некуда. До дома недалеко, можно прокатиться на троллейбусе одну остановку или спуститься на нижнюю улицу и дойти пешком, ловя ртом снежинки и слушая поскрипывание снега под подошвами.

Во всём тёплом и шерстяном Наташа была столь же грациозна, как арктическая медведица, ступающая между льдов и сугробов. Сумка, которую она держала в руке, свисала к земле, играя роль полезного отвеса. На него в случае не элегантного падения можно было и присесть — всё лететь ближе и мягче приземляться.

Дорожка к остановке, расчищенная в стиле заполярного пэчворка, казалась скользкой и недружелюбной. Тучная, щекастая луна ленивым глазом следила с черного неба, как суетятся вкусившие культуры человечки в пальто и шубах у музыкального театра. Героически набрав морозного воздуха в грудь, наша героиня присогнула колени, чтобы как завзятый конькобежец пуститься по бугристому льду, занесла ногу… И тут ее окликнули:

— Наташа, постойте!

Это был Игорь. Во всей своей мачистской красе. Благо один. Он помахал рукой несколько неуверенно, словно сомневался, что медведица в пуховике и дама в палантине из театрального буфета — одно и то же лицо, но затем все же решительным шагом направился к ней. Наташа сжала пальцами перчатке ручки сумки и зависла: в его глазах она уже была бабушкой в ватнике, домохозяйкой в розовом халате, леди в норке, которую впору приглашать в гостиницу на интим, хм… Говорила же Ольке, не надо такую яркую помаду. А теперь это была просто она, Наташа. Такая, как есть. В своих валеночного типа сапогах, недорогом пуховике и с сумкой, набитой книгами. Она ведь уже решила, что разочаровалась. Вздохнула три раза и собралась жить дальше, как обычно. Так что ему нужно от нее?

Если честно, хотелось развернуться и удрать к остановке. Но Игорь, с королевской осанкой и благородной улыбкой, шел к ней словно оживший герой рекламы Боско ди Чильеджи или какого-то дорогого мужского парфюма. Наташа со вздохом подумала, что для полноты картины сюда надо бы вставить белокурую нимфу в соболях поверх золотого вечернего платья, выпархивающую ему навстречу из Астон Мартина, а вовсе не учительницу английского языка в вязанной шапке. Но тут Игорь наступил на ямку в неровном насте и начал скользить, нелепо размахивая руками, коряво раскачиваясь и пытаясь не упасть. Он мгновенно растерял всю свою импозантность и стал похож на обычного человека. Наташа не смогла удержаться от смеха. Хохоча, она шагнула к мачо и схватила его за рукав дубленки. Совершенно бесцеремонно. И не изящно. Зато он не упал. Перелом шейки бедра или хрустнувший копчик даже таким мачо ни к чему. Вновь вернув себе вертикальное положение, Игорь тоже засмеялся, правда немного смущенно:

— Вы опять меня спасли. Кстати, уже второй раз за вечер…

— А? — изумленно взлетели вверх Наташины брови.

Игорь достал из кармана билет:

— Из-за вас я все-таки посмотрел второе действие балета. Вы так вдохновенно говорили о Щелкунчике, и я подумал: настроение ужасное, с пьяным кретином, простите, Щекочихиным проводить остаток вечера — значит, добить себя окончательно. Вот я и бросился в кассу, реабилитироваться.

Наташа с интересом посмотрела на собеседника:

— И как? Не пожалели?

— Ничуть, — удовлетворенно сказал Игорь. — Место, правда, досталось отвратительное — балкон, второй ряд, в самом конце. Но, знаете ли, это оказалось не помехой. Я больше не смотрел, а слушал. Закрыл глаза и слушал. Что-то есть в этой музыке… Искреннее. Очищающее.

— Это музыка для сердца. От нее на душе светлеет и становится чудесно. Она меня часто спасает от грусти, — оттаяла Наташа, внезапно понимая, что недавнее разочарование развеялось будто дымок от угасшего костра. Ну, вот разве пошел бы добровольно тот же самый плешивый сосед, страдающий по орешкам, или хамовитый коллега Игоря вслушиваться в гармонии Чайковского? А Игорь пошел… Ах.

— Верно, и сейчас уже не кажется день прожитым зря, — добавил он.

— Что же вас так расстроило сегодня? Если это не секрет, конечно, — сочувственно поинтересовалась Наташа.

— Не секрет, — пожал плечами Игорь. — Но это не интересно.

— И все же?

— На конференции нам сегодня презентовали торговые условия на следующий год. Совершенно оторванные от жизни. В хэдофисе хотят прибылей. Но все делают, чтобы получить их было нереально. Ни им, ни нам. Сплошная жадность и бюрократия.

— Сочувствую вам. А мне проще. Я живу без начальников, — Наташа радостно встряхнула сумкой, — несу английский в массы.

— Детей учите? Мне почему-то кажется, что человек с таким добрым лицом, как у вас, должен работать с детьми.

— И деток тоже. Но и взрослым язык нужен.

— Да, сам учу его всю жизнь, но все время оказывается, что знаю его недостаточно, — посетовал Игорь.

— Язык — не наука. Если что, обращайтесь. Объясню всё.

— Позвольте пригласить вас в кафе? А то мне так и не удалось угостить вас…

Наташа отрицательно мотнула головой:

— Поздно уже. Да и как-то застолье у нас сегодня не сложилось. Не будем повторяться.

— А можно тогда проводить вас? — склонил голову Игорь, и пока Наташа не успела отказаться, добавил: — Признаюсь, ужасно не хочется возвращаться в неуютный номер гостиницы или снова присоединяться к алкогольному заплыву коллег…

Наташа помолчала немного, затем ответила: