Г-жа де Бокенкур в одно из его посещений, смеясь, сказала о его пристрастии без обиняков. Милейший г-н де Гангсдорф, явившийся в оливково-зеленом сюртуке и желтых ботинках, покраснел до корней волос, затем вздохнул, положив на сердце свою толстую мягкую руку, и с чуть-чуть хитрым выражением лица простодушно признался, что очень любит красивых женщин.

Г-н де Бокенкур, знавший о проекте своей невестки относительно г-на де Гангсдорфа и девицы де Клере и присутствовавший при разговоре, испытал некоторое удовольствие, думая о будущем браке. Мысль, что у Франсуазы де Клере будет уродливый муж, приятно щекотала его самолюбие.

— Да, Жюльетта, вы должны знать, что барон — большой волокита!

Г-н де Бокенкур любил подшучивать над г-ном де Гангсдорфом и предсказывать ему, что в результате своих ухаживаний за женщинами он непременно попадет в какую-нибудь грязную историю и кончит тем, что даст себя поймать в ловушку. Тем более что его блестящие брелоки и карманы, полные звенящих при ходьбе червонцев, очень легко могут соблазнить разных темных лиц, которых так много на парижских тротуарах.

Г-н де Гангсдорф слушал и вид его становился тревожным.

— Вообще, дорогой мой, — продолжал г-н де Бокенкур, — многое переменилось со времени вашего последнего приезда. Преступность возросла, социализм распространяется. Близится революция, она угрожает нашему имуществу и нашей личности. Полиция бессильна. Даже среди бела дня в Париже небезопасно.

Г-н де Бокенкур, рисуя перед г-ном Гангсдорфом нынешнее положение, сам верил своим словам. Он смотрел на мир мрачно.

Он, который громко провозглашал свое презрение к современности и нынешним нравам, усиленно объявлял себя человеком прошлого, в сущности желал бы видеть общество не изменившимся, хотя на словах находил его самым пошлым и глупым из всех мыслимых. Каково бы оно ни было, он, в конце концов, желал, чтобы оно сохранилось и удержалось надолго, потому что оно как-никак позволяло ему жить удобно и более или менее по своему вкусу. Поэтому, когда бывали выборы, он отправлялся в мэрию подавать голос за кандидата умеренных, одинаково ненавидя как радикалов, так и реакционеров, которые, не понимая того, служили одному и тому же делу, делу переворота.

Г-н де Бокенкур поддерживал свою осведомленность в политике чтением газет всех направлений. Было удовольствием смотреть на него, когда он по утрам, полуголый, в своем огромном халате, читал анархические листки. Они вызывали в нем ярость и смутный страх, и он относил их в комнату своей невестки, куда входил, как всегда, без стука. Г-жа де Бокенкур обыкновенно пребывала еще в постели или совершала свой туалет. Он выбирал самые ядовитые статьи и обсуждал самые тревожные сообщения, а г-жа де Бокенкур в его присутствии надевала чулки или меняла сорочку со своей привычной непринужденностью и простотой, причем он не обращал внимания на красивую ляжку или прекрасное плечо, которые она спокойно являла его взору и которыми он интересовался гораздо меньше, чем петицией о семичасовом рабочем дне или какой-нибудь филиппикой против гнусного капитализма. Г-н де Бокенкур заключал из прочитанных статей о приближении великих бед.

Предсказания де Бокенкура довольно сильно пугали г-на де Гангсдорфа, который дорожил своими деньгами, хотя гораздо менее, чем своими вещицами. Не беда, если ему оставят только кусок хлеба, лишь бы ему позволили есть его в обществе его милых стекляшек. Он по-настоящему боялся только за них, но считал, что все-таки нужны очень великие потрясения, чтобы они могли отозваться в отдаленном Мурано, где дожидались его любимые вещицы, радужные и прозрачные, среди молчания гладких и сонных вод. Он часто думал, что для полноты счастья ему не хватало только любви. Но при таких словах г-на де Бокенкура любовь в Париже его пугала.

— Вам следовало бы жениться, г-н де Гангсдорф, — улыбнулась г-жа де Бокенкур, угадав его мысли, прибавляя несколько неуверенных мазков к цветку, который она воспроизводила на холсте.

Г-н де Бокенкур, стоявший возле своей невестки, бесцеремонно положил свою руку на ее прекрасные плечи.

— Не правда ли, г-н де Гангсдорф, как хороша женщина с такой шеей?

Г-н де Гангсдорф несколько раз сам возвращался мыслью к словам г-жи де Бокенкур. До сих пор он никогда не думал о женитьбе, потому что никто при нем не говорил о ней. Его наружность, характер и образ жизни застраховывали его, если можно так выразиться, от брачных планов. Он почувствовал себя польщенным заботливостью г-жи де Бокенкур. Он даже подумал, не следует ли истолковывать ее слова как косвенное поощрение к ухаживанию за ней. Женитьба на г-же де Бокенкур с ее упругим и белым телом представлялась ему завидной. Поэтому он вновь заговорил о браке в следующий раз, как ее увидел. Она ответила, что не забыла о данном ему совете, но что найти для него подходящую жену — дело нелегкое, поскольку он не блистал ни красотой, ни фигурой. Г-н де Гангсдорф поглядел на свои желтые гетры, вздохнул и пролепетал:

— Но зато я богат.

Г-жа де Бокенкур воспользовалась его признанием, чтобы склонить его жениться на девушке без состояния. Значит, решил он, дело шло не о ней самой. Она думала только о его интересах. Слегка разочарованный, он все же испытывал к ней благодарность. Толстый Бокенкур поддержал невестку своим красноречием. Богатство! Да кто из нас останется завтра богатым при данном ходе вещей и обороте, который принимают события? Главное, иметь возле себя преданную жену, которая могла бы довольствоваться немногим. К тому же богатство и красота редко встречаются вместе, а красота — вещь редкая, человек не имеет власти над ней, и ей не страшны социальные революции. Г-н де Гангсдорф слушал внимательно и, казалось, внял убеждениям Бокенкуров.

Когда г-н де Серпиньи узнал о задуманном г-жой де Бокенкур, он произнес:

— Девица де Клере — разумная и достойная уважения особа, заслуживающая лучшего, чем ее теперешнее положение. Я буду счастлив, дорогая кузина, содействовать успеху вашего плана.

— Благодарю вас, Жак. Как вы добры! В таком случае я могу привезти сюда к вам г-на де Гангсдорфа послезавтра?

— Да, тем более что я заканчиваю при помощи моего мастера Вильрейля вещь, которая должна вам понравиться.

— Вы по-прежнему довольны им?

— Да, он очень смышлен и, если им хорошо руководить, может быть полезен.

— Он меня немного пугает, ваш Вильрейль, с его горящими глазами и всклокоченной головой.

Покинув мастерскую де Серпиньи, расположенную в конце так любимого ею лувесьенского парка, где помещалось ее имение, купленное для нее ее деверем еще при жизни ее мужа, она вздохнула. День стоял ясный и теплый. Деревья вырисовывались на нежном небе. Г-жа де Бокенкур за последние месяцы проявляла нервозность. Легкий ветерок ласкал ей губы и веки. Она чувствовала их отяжелевшими, давящими. Она на минуту закрыла глаза. Потом поднялась и направилась к ожидавшей ее карете.

Два дня спустя после посещения мастерской де Серпиньи г-жа де Бокенкур вновь подъехала к нему через парк уже с г-ном де Гангсдорфом. Г-жа де Бокенкур пошла вперед. Двое мужчин, беседуя, следовали за ней, как вдруг она остановилась и сказала г-ну де Гангсдорфу:

— Знаете ли, барон, мне кажется, я разрешила вашу задачу. Впрочем, я и забыла, ведь вы, Жак, не знаете, в чем дело! Я задумала женить г-на де Гангсдорфа.

Г-н де Гангсдорф изобразил глупый, растерянный вид. Он ожидал от Серпиньи презрительного взгляда, однако Серпиньи любезно ему улыбнулся и одобрительно кивнул головой.

— Да, — небрежно продолжала г-жа де Бокенкур, — я хочу его женить; довольно ему вести беспутную жизнь; пора уже остепениться. Я нашла для него особу, которая великолепно ему подходит. Очаровательная девушка, сирота двадцати четырех лет.

Г-н де Гангсдорф покраснел как от намека на свои подвиги холостяка, так и от нарисованного г-жою де Бокенкур образа будущей г-жи де Гангсдорф.

— Как ее имя? — спросил Серпиньи. — Мне кажется, я ее знаю.