Корабль, увозящий Беренгарию, быстро удалялся, уменьшаясь в размерах. Вот уже видно было лишь, как сверкает золотая точка короны принцессы. Другие корабли, отчалив, устремились в плаванье, заслоняя собой заветный бюсс.

— Теперь можно бы и перекусить, — весело сказал Ричард. — Я два дня ничего не ел.

— Голодному легче переносить морскую болезнь, — сказала Элеонора.

— Я никогда не мучился морской болезнью, мама.

Он с каким-то особенным удовольствием произносил сейчас «мама», будто предчувствовал, что недолго остается ему называть этим словом живую женщину.

Прямо тут, на пристани, им поставили стол. Ричард, Элеонора, Амбруаз, Робер де Шомон, барон Меркадье и граф де Дрё уселись в последний раз позавтракать и одновременно пообедать в Мессине. К ним присоединился Танкред Лечче, явившийся пожелать крестоносцам попутного ветра. Словно и не было вражды из-за наследства Гвильельмо Доброго, словно и не было войны и кровопролития. Ричард ел вареные овощи, остальные позволили себе морских козявок — креветок и омаров, а Элеоноре подали даже рыбу.

— А ты помнишь, рыжик, как мы ходили с тобой в крестовый поход? — спросила Элеонора.

— Как? — удивился Танкред. — Разве эн Ришар уже был в крестовом походе?

— Разумеется, — отвечала Элеонора. — Может быть, вы не знаете о том, что я участница двух крестовых походов?

— Простите, ваше величество, — смутился король Сицилии, — я хорошо знаю о вашем участии в той несчастной перегринации, когда вы побывали в Святой Земле еще с вашим первым супругом, королем Франции Людовиком. Какой же был второй поход?

— Маримадленский! — возмущенно отвечала Элеонора. — Вы что, никогда не слыхали о Маримадленском крестовом походе? Безобразие! Ришар был еще тогда совсем маленький. Вместе с ним и его старшим братцем, покойничком Годфруа, я путешествовала по Лангедоку в сопровождении странствующих трубадуров, которых возглавляли граф Раймон Тулузский и Бернар де Вентадорн, и рыцарей тамплиеров, возглавляемых самим магистром Бертраном де Бланшфором. Де Вентадорн тогда образовал орден странствующих трубадуров наподобие ордена тамплиеров. Это было весело. Всю зиму мы развлекались в Тулузе, а по весне захотелось какого-то движения. Я и придумала тогда Маримадленский поход. Позаимствовала латы у одного молоденького рыцаря, Филиппа дю Плесси, и в этих латах явилась на очередную пирушку. В руках у меня был меч, поверх доспехов надето белоснежное блио, а на плечи накинут белоснежный плащ, и когда я повернулась ко всем спиною, то люди увидели на спине у меня две огромные красные буквы, вшитые одна в другую — М и М. Все так и разинули рты, ожидая, что будет дальше, а я заговорила, как некогда Папа Урбан, призывая к Первому крестовому походу. Только Папа Урбан говорил так, будто через него говорит Христос, а я говорила так, будто через меня говорит Мария Магдалина.

Элеонора весело набычилась и изобразила то, как она призывала к походу на Марсель:

— «Я — Мари Мадлен, Мария из Магдалы, единственная спутница Распятого на Голгофе, обращаюсь к вам устами грешной королевы Англии Элеоноры Аквитанской. Довольно вам попусту пьянствовать и распевать куртуазные гимны. Слушайте меня, рыцари странствующего ордена трубадуров! Много лет назад, вместе с Иосифом Аримафейским, я приплыла из Святой Земли в Марсель, где провела остаток дней своих, скрываясь под чужим именем и бережно храня обручальное кольцо, которое Иисус, жених мой, вручил мне после Тайной Вечери. Там, в Марселе, я скончалась и была похоронена глубоко в земле. Могилу мою долгое время бережно сохраняли, но потом участок земли, на котором она располагается, купил старый мошенник и вор Жозе Мэнмуат. Он поставил там свою грязную таверну, в которой моряки договариваются с гулящими девками о плате за свидание. Мало того, он назвал таверну моим именем — „Мари Мадлен“. И вот теперь я призываю вас, доблестных тамплиеров, и вас, рыцарей ордена странствующих трубадуров, и вас, гасконских ополченцев, отправиться в поход на Марсель, по пути уничтожить все винные запасы в городах, которые вы будете проходить, а дойдя до Марселя, разрушить таверну мерзкого Жозе Мэнмуата и откопать мою могилу. Итак, вперед, мои воины, под знаменем двух М!»

— Надо же, — кашлянул Танкред, поглядывая на остальных сотрапезников. Ричард сгорал от стыда за свою мать, но не решался прервать ее рассказ. Глаза у Элеоноры горели от приятного воспоминания, и он хотел запомнить ее именно такой — весело-возбужденной, рассказывающей что-то очень для нее волнующее.

— Да, все так и было, — продолжала Элеонора, — Ну, тут трубадуры воскликнули: «Бонмо!», тамплиеры: «Босеан!», а гасконцы: «Ме-ме, Мари! Ме-ме, Мадлен!» Они ведь известные озорники, эти гасконцы. Как я люблю их гасконаду! Однако, помню, и вспотела же я под доспехами Филиппа дю Плесси. Куртуазно выражаясь, роза покрылась росой. Не понимаю, как вы, мужчины, можете подолгу носить на себе эти железяки!

— Теперь я припоминаю про этот поход, — сказал Танкред. — Вы, кажется, дошли до Марселя и не обнаружили там могилу Марии Магдалины?

— Еще бы! — хохотнула Элеонора. — Особенно если учесть, что все это я сама придумала и никакой могилы Мари Мадлен в Марселе отродясь не бывало. К тому же еще гасконцы притащили собачий череп и принялись утверждать, что это череп любимой собачки Иисуса Христа и Марии Магдалины. Якобы эту собачку звали Евхаристия и якобы Мари привезла ее с собою из Палестины в Марсель.

— Свят-свят-свят! — перекрестился барон Меркадье.

— Ничего не «свят-свят-свят»! — махнула рукой Элеонора, совсем уж забывшись, какая сейчас стоит неделя. — Сам Папа Римский благословил наш Маримадленский поход. Мы встретились с ним в Авиньоне, и славный магистр тамплиеров Бертран де Бланшфор объяснил ему: «Французы, ваше святейшество, оттого так славятся в битвах, что умеют хорошо повеселиться, и оттого так набожны, что умеют иногда и посмеяться над своей набожностью». Папа Александр смягчился и сказал: «Ну-ну, баловники. Ладно, не буду осуждать вас, развлекайтесь. Только смотрите не развратничайте. Помните, что говаривали древние римляне: „Развратом разрушается достояние отечества“». И мы пошли дальше в свой веселый поход. Добравшись до Марселя, устроили потешное взятие города. В таверне Жозе Мэнмуата моими людьми было заблаговременно припрятано сокровище. Когда таверну «Мари Мадлен» разрушили до основания, принялись рыть в подвале, и тут произошло чудо — был найден сундук с золотыми монетами общей стоимостью в пятьсот безантов, что тогда соответствовало пяти тысячам курских ливров. Десятую долю сокровища я взяла себе, а остальные деньги раздала участникам похода. Причем львиная доля досталась тамплиерам, особо отличившимся при разрушении таверны и раскопках. А трубадуры тогда сложили множество кансон, воспевающих прозорливый женский ум и сравнивающих неудачный крестовый поход Людовика Седьмого в Святую Землю с удачным походом его бывшей жены в таверну «Мари Мадлен».

— А что случилось с Жозе Мэнмуатом? — спросил граф де Дрё.

— Несчастному еврейчику не повезло, — вздохнула Элеонора. — Сгоряча бедняжку пришибли насмерть. Но я отвалила его осиротевшему семейству целых три безанта.

— Месячный оклад крестоносца, — заметил с улыбкой Амбруаз.

С окончанием рассказа Элеоноры о шутовском Маримадленском походе закончилось и последнее мессинское застолье. Хорошо еще, что епископ Бове уплыл вместе с Филиппом-Августом и не слышал, как взахлеб Элеонора вспоминала кощунственный поход на Марсель. Даже попустительство Папы Александра не смягчило бы его сердца.

Последние корабли короля Англии покидали мессинскую пристань. Готов был отчалить и легкий энек, на корме которого уже стоял знаменосец де Фонтеней со стягом Чаши, который бурно трепетал на сильном ветру. Подойдя к сходням, Ричард простился с Танкредом Лечче, затем в последний раз обнял свою мать.

— Прощай, сынок, — сказала Элеонора печально, глядя своими выцветшими зелеными глазами в его сверкающие двумя изумрудами очи. — Чует мое сердце, не увидимся мы больше на этом свете. Плыви и завоюй Святую Землю. Ты рожден для этого. А мне суждено вернуться к могиле твоего отца в Фонтевро и там окончить дни свои.