— Да. Я пошла к берегу моря и бросила свисток в клокочущую волну.

— Вот, значит, как ты использовала его.

— Да, именно так.

Тут Беренгария встала с постели, в которой происходил этот разговор, подошла к одному из ларчиков, стоящих на ее столике, открыла его и достала оттуда костяной свисток на шнурке из переплетенных белых и красных шерстяных нитей:

— Вот он.

— Ты обманула меня?

— Нет, нисколько. Прошел январь, ты не появлялся и не появлялся, а я уже с ума сходила, тоскуя по тебе, готовая все простить, лишь бы ты был рядом. И вот однажды я, как безумная, отправилась на то место, где я бросила свисток Дагобера в пучину, и, представь себе, море выбросило его прямо к моим ногам.

— Быть не может! Да ведь это настоящее чудо!

— Вот видишь, они случаются не только во времена Дагобера. Я подобрала его, вытряхнула из него воду и, затаив дыхание, громко свистнула, мысленно моля Дагобера, чтобы он вернул мне тебя. На другой день ты приехал из Аскалона.

— О Беранжера! Иди скорее ко мне!

Потом он сказал ей:

— Послушай, львичка, я так не хочу покидать Святую Землю, но теперь, когда я уже объявил о своем решении, поздно менять его, иначе все снова вспомнят мой синьяль Уино и еще, чего доброго, снова станут так звать меня, забыв про Львиное Сердце. Единственное, что может сейчас отменить мой отъезд, так это внезапное появление Саладина. Ах, если бы султан осмелился прийти под стены Яффы, ища нового сражения со мною! Тогда не надо было бы никуда ехать. Слушай, Беранжера, давай свистнем Саладину в свисток Дагобера, а?

— Давай! — засмеялась Беренгария, радуясь, что муж ее именно таков, какого она любит. — Вот тебе свисток. Только когда будешь дуть в него, сосредоточь все свои мысли на том, как страстно ты хочешь появления Саладина.

Ричард так и сделал. Правда, когда он свистел, в мыслях его пронеслось и то, как он соскучился по Роберу де Шомону, и то, как хотелось бы снова повидаться с Аладилем и даже с Конрадом, которым все кругом восхищались, ибо он недавно напал в море на огромный дромон, принадлежащий ассасинам, и разграбил его, а самих людей старца Синана утопил в водах Медитерраниума. Редко кто осмеливался дразнить грозного шах-аль-джабаля, и многие теперь побаивались за Конрада, ибо ассасины умели жестоко отомстить за себя. В общем, свист получался посвященным не только Саладину, и Ричард со вздохом огорчения вернул свисток Дагобера Беренгарии.

Однако воля короля Англии, вложенная в свист, все же исполнилась, хотя и довольно своеобразно. На другой день, когда корабли Ричарда уже готовы были к отплытию, сам Ричард стоял на пристани и, морщась, говорил:

— О черт! Да я готов не только стать султаном Индии, но и царем Гога и Магога, лишь бы не возвращаться туда, где текут Сена, Луара и Гаронна!

Тут барон Меркадье подвел к нему какого-то человека со словами:

— Ваше величество, послушайте, что рассказывает этот араб-христианин, только что прибывший в Яффу из Иерусалима! Это потрясающе!

Ричард окинул взглядом сарацина в бурнусе и белой одежде, по внешнему виду которого никак нельзя было бы определить его христианское вероисповедание.

— Ну, что же там такое стряслось в Иерусалиме? — спросил король Англии, не ожидая ничего хорошего. — Рухнула мечеть Аль-Акса или Саладина осыпали прыщи?

— О неть, — заговорил сарацин-христианин. — Большой чудо! Салах-ад-Дин видеть суббота Господний Огонь[127] и много удивлеть… удивлиться. Он много люди заставлять уйти из Храм… Но, как сказать по-франки… Забыль слово!.. — Он страшно наморщился.

— Фхимти араби, — облегчил его мучения Ричард. — Мин фадлак ихки ала махлак.[128]

— Шукран! Шукран![129] — обрадовался араб и заговорил дальше на своем языке. Вот что он поведал.

Султан Египта и всея Сирии Салах-ад-Дин ибн-Аюб ожидал, что к Пасхе войска крестоносцев наконец подойдут к стенам Иерусалима. До него дошел слух, что Конрад и Ричард дали клятву встретить Светлое Христово Воскресение в Храме Гроба Господня, а накануне Пасхи, в Великую субботу, наблюдать чудесное ежегодное явление Огня. «Не бывать этому!» — решил султан и принялся укреплять городские стены и устанавливать сильные заставы на дальних подступах к городу. Он отдал приказ своим полководцам привести под стены Иерусалима войска, разбросанные по Идумее, Самарии, Аджлуну и Эль-Аммону. Сарацины только о том и говорили, что грядет новый Хиттин. Тем временем Пасха приближалась, наступила Страстная седмица, а крестоносцы так и не появились. Глубокое разочарование постигло Саладина, когда он понял, что Ричард и Конрад так и не решились идти стремительной лавиной, дабы завоевать Аль-Кодс перед Великой субботой. Сомнение в истинности знаменитого Огня еще больше запало в его душу, а вместе с сомнением закралась мысль о том, что надобно раз и навсегда разоблачить сей обман, ежегодно устраиваемый назарянами, и тем самым доказать, что Иса ибн-Юсеф не был Сыном Божиим, как уверяют муктасиды, а явился в мир в качестве одного из величайших пророков Аллаха и предтечи Мохаммеда.

В Страстную пятницу утром весь Храм Гроба Господня был очищен от паломников, коих грубо выталкивали и даже били палками, если они не желали покидать место своего паломничества. Кувуклия [130] и ее преддверие были тщательно осмотрены на предмет того, нет ли там каких-либо хитроумных приспособлений для возжигания пламени. Ничего такого там не оказалось, и даже вату и пучки соломы, которые обычно заранее раскладывают на ложе Гроба, верующие еще не успели разложить. Приняв все меры предосторожности и убедившись, что Храм пуст, Саладин приказал закрыть двери Храма и бдительно сторожить их до самого полудня Великой субботы. Вечером того же дня сам Иерусалимский патриарх явился к султану с просьбой отменить все его приказы и разрешить христианам, как обычно приготовиться к приятию Святого Огня.

— Я глубоко почитаю ваш сан, — отвечал Саладин, — но осмеливаюсь отказать вам в вашей просьбе. Если сей Огнь возжигается волеизъявлением пророка Исы, то он будет гореть и без всякой ваты и соломы. Если же это обычное надувательство, то мы поможем вам избавиться от данного заблуждения, дабы скорее и легче вы смогли постичь великое учение ислама.

На другой день в полдень Саладин явился к дверям Храма Гроба Господня и увидел зрелище довольно трогательное: усиленные отряды войск окружали вход, а многочисленная толпа паломников, вопя и плача, старалась оттеснить сарацин от врат святыни, и Микал, как звали араба, рассказывающего обо всем этом Ричарду, находился как раз в той толпе. Тем временем патриарх со всем своим причтом заканчивал крестный ход вокруг Храма. Увидев Саладина, он не воспылал гневом и не проявил во внешнем облике никакого иного чувства, кроме смирения. Саладин казался несколько взволнованным и растерянным, но не отменял своих притеснений.

Патриарх и его причт остановились у одной из стен Храма чуть поодаль от двери и стали молиться. Двое из епископов заплакали, остальные выказывали завидную стойкость и смирение. Толпа, негодующая у входа, в которой стоял Микал, стала медленно успокаиваться — пример патриарха оказывал на паломников несомненное воздействие. По приказу Саладина стража образовала проход, по которому султан мог приблизиться к дверям Храма. Визирь Мирое Шаро с лязгом открыл замок и распахнул двери. В тот же миг ослепительное полуденное солнце стало меркнуть, все невольно обратили свои взоры вверх и увидели черную тучу, неведомо откуда набежавшую и накрывшую собою светило. Саладин тоже запрокинул голову, посмотрел на тучу и, несколько оторопев, остановился в пяти шагах от дверей Храма. Слышно было, как он сказал, обращаясь к визирю Мирое Шаро:

— Возьми пучок свечей и ступай в кувуклию. Как только вспыхнет Огонь, зажги им свечи и быстрее неси их сюда. Постой, возьми на всякий случай двух людей.