— А ваша злополучная поездка была, если не ошибаюсь, в самом конце октября, — спросила Алена и быстро что-то записала в маленький изящный блокнотик ярко-красного цвета.

— Да. Двадцать шестого октября я выехал в Гетеборг, — подтвердил Потапов и, помолчав, поинтересовался: — Только я не совсем понимаю, какое это может иметь отношение к Марине Миловской.

— Да так. Пригодится, — уклончиво ответила Алена.

— И вот что еще тогда меня поразило. Такое вроде бы совпадение первых букв имени и фамилии — Марина Миловская и Мария Милованова.

— Ну, это, возможно, действительно совпадение. Или точно рассчитанный ход, чтобы обратить внимание. — Алена опять что-то пометила в своей книжечке и, взглянув на часы, испуганно ойкнула:

— Вы нарушаете режим, а нагоняй от сестры Моники будет мне. Давайте-ка скоренько на процедуры. Впрочем, я пойду с вами — погляжу, на что похож мой краснолицый брат.

Они двинулись с пляжа к гостинице. Когда уже миновали холл, Алена вдруг остановилась и, обескураженно покрутив головой, попросила Потапова вернуться к столику, за которым они только что сидели.

— Книжечку свою забыла, в которую записывала, помните? Ярко-красная такая.

Потапов кивнул головой и уже через несколько минут вернулся к Алене, расположившейся в мягком кресле, с пустыми руками.

— Представляете, Алена, ее уже нет. И главное, бармен не видел, чтобы кто-нибудь подходил к столику, — расстроенным голосом сообщил Потапов.

Довольная улыбка растянула рот Алены аж до самых ушей.

— Отлично, Ник! На это-то я и рассчитывала, — и, подмигнув Потапову, прошествовала в апартаменты сестры Моники.

* * *

Кристиан знал, что им с Марией никогда не разойтись в этой жизни, слишком тесной она была для них двоих... Но когда он узнал всю правду, вместе с невыносимой болью рвала на части мысль — что же она наделала для того, чтобы все же разминуться с ним под этим небом! Тот путь, который был уготовлен им двоим, оказался еще тесней, чем они предполагали. И она, посторонившись, оступилась в вечность... уступив ему удел, которого он не посмел теперь не принять...

Когда он, дрожащими руками стискивая журнал с фотографией Марии, осознал случившееся — было ощущение, что он сходит с ума. Непоправимость совершенной им ошибки была непереносима. Лихорадочно пульсирующая мысль искала выхода... и он уже видел себя мчащимся на запредельной скорости к карьеру, который зиял пропастью в нескольких километрах от дома тетушки Эдит... Но еще заманчивей вспыхнул сверкающей сталью образ маленького пистолета — до него было рукой подать... в сейфе на втором этаже... Что-то бессознательно бормоча изображению смеющейся Марии, он сделал стремительный шаг к своему спасению, но на пути возникло перепуганное лицо Алены. Кристиан вздрогнул и услышал, как кричит Ксюша. Тонкий слух врача сразу определил, что это крики от сильных предродовых схваток. Надо действовать! Теперь уже работал мощный профессиональный навык, тот дикий стресс, который переживал Кристиан, был задавлен отцовским инстинктом... Он присутствовал при родах, держал за руку испуганную Ксеню, уговаривал ее потерпеть и дышать правильно, сумел вовремя слегка надавить на живот, чтобы показалась головка ребенка и, лишь ощутив у себя в руках красный орущий комочек, осознал, что у него родилась дочь.

Ксюшу оставили на несколько дней в роддоме. Кристиан и Алена вернулись в дом тетушки Эдит. На следующее утро Алена с трудом растолкала спящего Кристиана. Он открыл мутные глаза, и она поняла, что он мертвецки пьян.

— Ты кто? — спросил он заплетающимся языком.

— Я — Алена, крестница тетушки Эдит. А ты кто? — со злостью сказала Алена, понимая, что привести его в чувство будет практически невозможно, а его ждет Ксюша. Она уже позвонила с утра, сообщила, что чувствует себя прекрасно, просила не будить Кристиана и передать, что они с маленькой Марией ожидают с нетерпением его приезда.

— Кто я? — переспросил Кристиан и, резко отвернувшись лицом к стене, пробурчал: — Я — никто.

Алена купила огромную корзину цветов, якобы от Кристиана, повидалась с Ксюшей, вдохновенно сочинив историю о срочном вызове доктора на очень сложную операцию. Вернулась обратно и застала Кристиана сидящим у камина и с тоской взирающим на тлеющие угли. Выглядел он убийственно — щеки ввалились, глаза, красные, как у кролика, были опрокинуты в себя и горели сухим лихорадочным жаром. От жалости к этому рослому сильному ирландцу, выглядевшему сейчас загнанным раненым зверем, у Алены защекотало в носу. Она несколько минут сидела рядом с ним на пушистой шкуре, а потом низким властным голосом распорядилась:

— Значит, так! Быстро побриться, надеть костюм, белую рубашку, самый праздничный галстук... и ехать в роддом. То, что ты сейчас переживаешь, касается лишь тебя одного. Твои девочки не должны страдать от этого. Так нечестно и несправедливо!

Кристиан посмотрел на Алену больным, затравленным взглядом и встал на ноги...

Кристиан никогда не принимал утверждений, что время способно исцелить глубокие душевные травмы, примирить с потерей близких, вернуть прежний покой и безмятежность... Он рано потерял родителей, и эта зияющая рана все так же кровоточила, изматывала, подкарауливала в самые непредсказуемые моменты, чтобы перехватывать от боли дыхание и заставлять сердце съеживаться и леденеть.

После смерти тетушки Эдит к его скорби по родителям прибавилась еще и эта. Но тогда рядом была жизнерадостная, ликующая, переполненная любовью к нему Ксюша; ее, подчас до оторопи, схожесть с Марией, пусть отдельно от него, но ведь живущей под тем же небом, дышащей одним с ним воздухом и глядящей по ночам на те же самые звезды...

Кристиану всегда очень нравилась Алена, и ему было легче с ней после похорон тетушки. Тетушка Эдит тоже обожала Алену, так же, как ее бабушку — свою старую близкую подругу, с которой судьба свела их в годы оккупации. Тетушка любила рассказывать, какой невероятной певичкой была ее русская подруга. В годы войны такого сильного бархатного контральто не было ни у одной примадонны знаменитого «Мулен Ружа». Она напропалую крутила романы с немецкими офицерами. Когда же те окончательно теряли головы и контроль над собой, ее тщательно запрятанный в недрах роскошной гримуборной радиопередатчик без устали доносил ценные сведения о действиях и планах нацистской армии. После войны бесстрашная русская разведчица вернулась в Россию и десять лет провела за решеткой концлагеря. «Так-то ей отплатила родина за тот риск, которому она каждодневно подвергала свою жизнь!» — часто повторяла тетушка Эдит.

Первое, что тетушка осуществила, когда к ней в руки попала четырехлетняя Алена, — повела девочку в православный храм на улицу Дарю в Париже и покрестила украдкой от матери. Самое удивительное, что малышка Алена никому никогда не рассказывала об этом факте. До тех пор, когда уже в ее сознательном возрасте домашние стали сокрушаться, что девочка выросла нехристем, и теперь, когда наконец-то таинство крещения можно осуществить в любой московской церкви, неплохо было бы это сделать. Алена спокойно возразила: «Может, кто-нибудь в этой семье и нехристь, но только не я. Мы с тетушкой Эдит знали, чем заняться, когда отправили маму с ее командировочными коллегами посмотреть Эйфелеву башню. Мы времени зря не теряли».

Алена почти каждое лето проводила в Ницце в тетушкином доме. А когда поступила в институт на режиссерский факультет и свободного времени стало меньше — использовала любую возможность, чтобы повидаться с любимой крестной. Экстравагантность пожилой француженки воспринималась Аленой с восхищением и восторгом.

Когда тетушка Эдит была уже очень тяжело больна и понимала, что долго не протянет, она вызвала Алену, и они провели вместе три дня. Тогда Кристиану показалось, что они несколько раз уединялись для каких-то разговоров, в которые он не был посвящен.

— Посмотри, какая Аленка хорошенькая! — часто говорила тетушка Кристиану, любуясь своей крестницей. — На бабку похожа, такая же умная. Вот счастье-то, что ты с Тиной расстался! Раньше эта безумная в дочери тебе ее приписывала, а сейчас принялась бы ревновать к этому миниатюрному очаровательному созданию. Очкарик такой милый! Ты бы заказал ей линзы, Кристиан, нечего мордашку очками портить!