Алена взяла в руки стакан с виски, хлебнула для храбрости и спросила, глядя прямо в мокрые от воспоминаний глаза балерины:

— У Марии была сестра?

Женевьева вздрогнула, и ее черные влажные глаза заметались, как два переполошившихся ночных мотылька. Она резко встала, прошлась по комнате, зачем-то выглянула за дверь, подошла вплотную к Алене и, что-то для себя проверив в глубине ее зрачков, негромко ответила:

— Да. Но в их семье это было тайной. Вы спросите, почему я явилась исключением и была посвящена в это? Только потому, что жила в одном городе с ее сестрой, умела держать язык за зубами, безумно любила Марию и всегда могла устроить им встречу. Ваша уродливая страна сломала столько судеб, исковеркала столько жизней, что за спасение хотя бы одной из них я согласна была быть связным до конца своей жизни. Потом, впрочем, это уже и не понадобилось. Когда рухнул так называемый «железный занавес». Но для многих поезд уже ушел.

— Она очень похожа на Марию? — нетерпеливо забегая вперед, спросила Алена.

— И да, и нет. Хотя, конечно же, понятно, что они сестры. Она сводная сестра Марии, родная дочь отца, профессора Милованова. Когда родилась Мария, ей было десять лет и она жила с матерью, первой женой профессора.

— Она взяла фамилию матери? Ее зовут Марина Миловская?

Женевьева отрицательно качнула головой.

— Нет, теперь она давно Марина Эртен. В семнадцать лет она познакомилась в Москве со своим будущим мужем Морисом Эртеном. Объявила отцу о решении выйти за него замуж. А у господина Милованова защита докторской на носу, он кандидат в члены ЦК и выдвинут на соискание Государственной премии. Бедный, его, наверное, чуть инфаркт не хватил от нарисовавшейся перспективы. Все это потерять из-за замужества дочери с иностранным гражданином! — Женевьева всплеснула руками, опрокинула в себя еще виски и прошипела: — Сколько же ненависти в вашей патологической державе к своим людям, уму непостижимо! Короче, он отказался от дочери, проклял ее — и публично под аплодисменты коммунистической партии, и приватно. Ее имя стало запретным в доме профессора Милованова.

— И Ксюша ничего не знала?

— И Ксюша, — подтвердила Женевьева. — Конечно же, останься Мария жива, со временем она свела бы сестру с дочерью. Но у нее не осталось для этого времени... Лично я после смерти Марии ни разу не общалась с Мариной, она тоже не появлялась. Да и зачем? Лишняя порция боли.

Женевьева мрачно покосилась на Алену и жестко отрезала:

— Я и с вами согласилась повидаться только ради Кристиана. Он как-никак когда-то спас мне жизнь... А все эти Марины, Ксюши, ее родители и многочисленные любовники — все и всех я вычеркнула из своей жизни. Навсегда!

Женевьева придвинула к себе стакан, и Алена поняла, что у нее осталось совсем мало времени. Балерину развозило на глазах. Порывистые движения становились все более заторможенными, а в черных глазах разгорался огонек ожесточения и протеста.

— А как вы думаете, Женевьева, это совпадение, что личным адвокатом тети Кристиана был Морис Эртен? Муж Марины Миловской, — осторожно спросила Алена.

Балерина опять приложилась к виски и, откинувшись в кресле, какое-то время молча буравила Алену черным неподвижным взглядом. Потом со злобной заинтересованностью спросила:

— Ваша профессия — тайный детектив?

— Моя профессия — режиссер.

Женевьева хмыкнула и, оглядев подробно Алену с головы до ног, пренебрежительно фыркнула:

— Впервые вижу такого режиссера! Ладно. Мне-то что до того? Вас прислал Кристиан... так пусть он будет доволен вашим визитом. Нет, моя дорогая крошка, конечно, не случайно Морис Эртен сделался юристом драгоценной тетушки господина МакКинли. Чтобы вы знали и доложили об этом в своем КГБ, Марина Миловская тоже замечательный юрист, и у них с мужем своя нотариальная контора. Другое дело, что она владеет еще и магазином антиквариата. Но это иная тема. Когда тетушка пожелала наконец-то отписать свои миллионы племяннику, с подачи Марии Кристиан обратился в контору Мориса Эртена. Легкомысленная была особа, царствие ей небесное. Всю жизнь имела любовную связь со своим садовником. Этого не надо докладывать в вашем отчете о проделанной работе. — Женевьева тяжело вздохнула и с сожалением повертела в руках пустую бутылку.

Алена молча придвинула свой стакан Женевьеве.

— Спасибо, детка. Это тебе зачтется. Имей в виду, что мне уже пора.

— Женевьева, у меня последний вопрос. Вы же наверняка слышали о знаменитой топ-модели Нэнси Райт?

Балерина поперхнулась глотком виски и закашлялась. Потом схватила пустую бутылку и с размаху запустила ее в стену. Осколки со звоном разлетелись по гримерной, один из них больно царапнул щеку Алены.

— Эта наркоманка и низкопробная шлюха была любовницей Марии, чтоб ей сдохнуть! Тащилась от нее, служила верой и правдой, но ширялась безбожно. Не понимала, черномазая образина, что Мария — тоже сильнодействующий наркотик... Хотелось словить кайф и от того, и от другого. На меня покушалась дважды. Однажды вот в этой самой гримуборной. Я вошла в антракте, а она сидит вот в этом кресле... глаза безумные, видно, только-только дозу себе впиндюрила. Бросилась меня душить. Сильная, стерва, она культуризмом всю жизнь занималась. Хорошо, что костюмерша пришла на переодевание, иначе отправила бы меня на тот свет...

Алена вспомнила ту «египетскую ночь», когда ее что-то насторожило в вынырнувшем из тени пальм на лунную полянку облике мулатки. Глаза с немигающим полубезумным взглядом, качающаяся походка, странные подергивания шеи и смех невпопад... Ей тогда показалось, что мулатка пьяна... или находится под кайфом. Хотя ее речь была вполне адекватной. Если только она говорила то, что ей было поручено передать...

Женевьева с трудом выкарабкалась из глубокого кресла и поправила перед зеркалом сбившуюся густую челку.

— Давай, детка, мне пора.

И, задумчиво глядя на свое отражение, пробормотала:

— Так и передай в свои органы: вся жизнь балерины Женевьевы Превер полетела коту под хвост... А Кристиану скажи, что я завидую тому, что он мужик. У них... эмоциональная память, наверное, ни к черту. Подцепил себе какую-то русскую девку... и счастлив. Будто никакой Марии и в помине не было. Ладно! Это я так. Ничего не передавай.

Когда Алена увидела, что Женевьева полезла садиться за руль, она ужаснулась и предложила подвезти ее на такси.

— Не учи меня жить, дорогая! Подрасти сперва. Чтоб ты знала, я за рулем всегда на автопилоте. Чао!

Когда машина Женевьевы скрылась из виду, Алена зашла в первое попавшееся кафе и, сделав заказ, в изнеможении откинулась на спинку стула. Общение с французской балериной выкачало из нее все силы.

* * *

Ксюша уже два часа тряслась в экскурсионном автобусе по узкому шоссе, разделяющему горные массивы. Настроение у нее было самое паршивое. Вероника, можно сказать, насильно вытурила ее на экскурсию. Конечно, она планировала эту поездку и обязательно совершила бы восхождение на гору Моисея, но сегодня у нее почему-то было очень тяжело на сердце. Она страшно перепугалась обмороку Вероники, и каким-то непостижимым образом этот кошмар при виде ее бесчувственного тела соединился с тем ужасом, который она пережила при известии о смерти Марии. Она, практикующий врач, растерялась настолько, что даже не смогла оказаться полезной сестре Монике, которая, надо сказать, четко, грамотно и быстро привела Веронику в чувство.

Когда Вероника открыла глаза, Ксюша зарыдала в голос, к ней тут же присоединилась Мария, и уже гувернантке пришлось утешать их и успокаивать. И сейчас ее беспокоило даже не то, что Мария осталась с Вероникой, которая, возможно, только делает вид, что все позади и она прекрасно себя чувствует. В конце концов, за девочкой может присмотреть и Потапов, и сестра Моника, и тот же Сева. Просто... у нее давно уже было смутное ощущение, будто все что-то скрывают от нее. А сегодня она острей обычного испытала это чувство. И сразу свалилась жуткая тоска по Кристиану.