Кристиан еще раз проверил взглядом на картине наличие роскошной перламутрово-серой жемчужины, так ненавязчиво украшавшей дымчатого цвета галстук... Мария подарила ему эту жемчужину в день его рождения, сама проколола ткань галстука тонкой иголкой, на которой держалась эта перламутровая капелька, и с серьезным выражением на лице проверила ее надежность. На следующий день утром она первая обнаружила, что жемчужина потеряна. Они даже заехали в тот ресторан, где ужинали накануне, но пропаже, видимо, не суждено было найтись. «Не расстраивайся, я подарю тебе другую, — успокоила его Мария. — И возможно, совсем скоро. На День ангела». Но еще до обещанного дня она исчезла из его жизни... чтобы вот так, таким не поддающимся осознанию образом вернуть эту жемчужину его двойнику на портрете...

Заслышав шаги вернувшейся Алены, он поспешно задвинул папку под шкаф и вышел ей навстречу.

Отметив его бледность и крайне перевернутый вид, Алена лишь недовольно крякнула.

— Сейчас же соберись, Кристиан. Сева прислал по электронной почте фотографии. Могу я пройти в твой кабинет?

Кристиан молча кивнул и, предоставив ей самой разбираться с компьютером, направился к бару и, залпом осушив полстакана коньяка, решительно набрал мобильный номер Вероники. Ее голос насторожил его с самого первого звука.

— Вы где сейчас, Вероника?

— Что-нибудь случилось? — ответила она вопросом на вопрос. — Вы... никогда не звонили мне... Я даже думала, что вы не знаете мой номер.

— Я слышу шум машин. Вы куда-то едете?

— Да... Мы с Марией едем в детский городок на аттракционы.

— Потапов и охранник с вами?

— Да, да, все в порядке.

— Тогда скажите: откуда взялась жемчужина в галстуке... на моем портрете?

Послышалось частое дыхание, точно она задохнулась от его вопроса, но потом последовал ровный, прерываемый лишь гулом машин ответ:

— Я никогда не писала ваших портретов, Кристиан. Вы знаете это.

— Вероника, я знаю больше, но нет таких слов... Мне нужно видеть вас, — взмолился Кристиан. — Обещаю не мучить вас вопросами.

В трубке послышалась какая-то возня, треск, шум и наконец голос маленькой Марии:

— Это я, папочка, нарисовала, тьфу, то есть написала твой портрет по фотографии, которую мне дала мама. Тебе же Алена его передала? Это было в конверте «Сюрприз». А ты, между прочим, даже спасибо не сказал. Может, тебе не понравилось, что я тебе на плечо повесила врачебную сумку, как у Айболита? Ну а что здесь такого?! Ты же доктор!

— Да, детка, прости меня, мне очень понравился твой рисунок. Я его повешу над своим столом в рамочке. Хорошо?

— Ну ладно, — согласилась Мария. — Можешь вешать. Вот только знаешь что, мне сегодня приснился такой сон... Вероника говорит, что это мне приснилось, а мне что-то не верится. Если это во сне ее ранили, то почему у нее сейчас все болит?

— Что? — насторожился Кристиан. — Ну-ка, расскажи про свой сон!

— У нас здесь была целая история, — начала Мария, но тут же связь прервалась. Кристиан безуспешно пытался в течение нескольких минут прозвониться на мобильник Вероники, но телефон был отключен.

В отчаянии он влетел в кабинет, где Алена разглядывала кипу фотографий, полученных по электронной почте.

— Ты когда-нибудь встречался с женой юриста тетушки Эдит Мариной Эртен? — еще с порога настигла его непонятным вопросом Алена.

— Нет, не встречался, — отмахнулся он от ее всегда головоломных вопросов и тут же пересказал свой разговор с Марией, утаив все, что касалось Вероники и написанного ею портрета.

Кристиан с надеждой глядел на маленького Пинкертона, которому пришлась сильно не по душе его информация. Круглые очечки перекочевали с носа и, стиснутые тоненькими пальцами, полировались шейным платком с таким неистовством, точно готовилось какое-то чудо — сейчас она водрузит их вновь на нос и через незамутненные стекла отчетливо разглядит, где скрывается старина Жак, сном или явью был тревожный лепет Марии, и наконец, кто претендует на завещание, оставленное его сумасбродной тетушкой.

Алена протянула присланную по электронной почте фотографию. По роскошному, обтянутому черным бархатом с серебряными звездами подиуму шагала, запеленатая в подвенечное платье «шоколадка» Нэнси Райт, а прямо сквозь ее развевающуюся на несколько метров, вздыбленную ветродуем прозрачную фату улыбалось лицо Марины Миловской-Эртен, занимающей одно из самых почетных мест этого дефиле.

«Уж улыбкой-то она просто двойняшка Марии», — пронеслось в голове Алены, и она с любопытством взглянула на Кристиана.

На его измученном осунувшемся лице блуждала нехорошая улыбка. Если бы Алена не могла поручиться головой за стопроцентную надежность его психики, можно было бы предположить, что эти двое суток слегка помутили разум доктора и мозг его в любую секунду может начать работать неадекватно. Но Алена давно и довольно глубоко изучила Кристиана, его нервную, почти артистическую одухотворенность, способность мгновенно глубоко и ранимо реагировать на нюансы, которые другому, более толстокожему, покажутся лишь не достойной внимания досадной мелочью; его природную предрасположенность воспринимать мир если не надсадно трагически, то и никак не умиленно мажорно; его теплое участливое внимание к «униженным и оскорбленным» мира сего и сдержанное понимание библейского беззакония себе подобных — очень богатых людей, оправданием участи которых может быть только каждодневный труд неважно на каком поприще, но непременно приносящий пользу... Теперь она также понимала, что его участие в жизненной коллизии, которую она первоначально определила как мелодраму, разрастается, грозя принять очертания трагической участи корнелевских или расиновских героев. Изначальное мученическое начало в Кристиане Алена всегда ощущала обостренно и, с затаенным нежеланием убедиться в своих психологических прогнозах, знала, что рано или поздно на эту запрограммированную исполнительной бесстрастной судьбой почву свалится какое-то тяжкое бремя...

— Узнаешь кого-нибудь? — Задавая вопрос, Алена уже заталкивала обратно в сумку свои вещи, давая понять Кристиану, что рассиживаться они не будут.

Кристиан отогнул воротник рубашки и показал Алене шрам чуть выше левой ключицы.

— Эта темнокожая особа записалась ко мне на прием и, используя, можно сказать, мое же орудие труда... уж не знаю где она его раздобыла... скальпелем пыталась перерезать мне горло. Меня спасла только врожденная, ну и конечно профессиональная хорошая реакция. Но вообще-то с трудом отбился. Она отлично натренирована, и мышцы у нее, как у дикого мустанга. Когда поняла, что ей со мной не справиться, прокусила мне плечо.

— Провел курс лечения от бешенства? — не удержалась Алена.

— Не провел... — задумчиво ответил Кристиан. — Когда в Стокгольме мне рассказали историю этого Потапова, которого спасали мои коллеги со всего мира, мне грешным делом пришло в голову: уж не та ли самая мулатка выкинула его из поезда?..

— Что ж не сказал?

— Да уж слишком абсурдно это прозвучало бы! Какая связь?

— Она была под наркотиками, когда пыталась убить тебя?

— А ты откуда знаешь? — Кристиан устало и почти без удивления взглянул на Алену. Видимо, запас сил, работающий на прием потрясений, в нем катастрофически истощился.

— Знаю, что она наркоманка, знаю, что была знаменитой топ-моделью и именно она выбросила Потапова из поезда. За что, пока не скажу. Но за то же, за что пыталась убить тебя... Эта женщина никого тебе не напоминает? — Алена указала пальцем на улыбающуюся Марину Миловскую.

— Хватит, Алена, — тихо и серьезно попросил Кристиан. — Я не подопытный кролик, и у меня есть предел прочности. Десятки женщин могут казаться ЕЮ, но ни одна из них не может ЕЮ быть... Хотя и в этом я уже не уверен, — еще тише прибавил он и быстро вышел из комнаты.

— Я буду ждать тебя в такси, — уже из прихожей прозвучал его усталый голос.

Дом тетушки Эдит встретил их торжественной звенящей тишиной. Пока Кристиан снимал его с охраны, Алена выскользнула в знакомый с детства парк, насквозь пронизанный солнцем. Прошла по липовой аллее, под сводами сомкнувшихся верхушек столетних деревьев, с грустью отметила запустение, царившее на лужайках и цветниках хозяйства садовника Жака.