– Что это? – Коробка обтянута несколько потертой шагреневой кожей. – Спасибо, сэр, – добавляю я, как могу любезно.

Подняв крышку, я вижу блеск жемчуга и огненные вспышки рубинов в массивной старомодной оправе. Я снова смотрю на портрет умершей матери Шада и узнаю ожерелье и серьги.

– Позвольте мне. – Шад берет ожерелье с поблекшего кремового атласа и встает позади меня.

От его теплого дыхания, овевающего мой затылок, меня бросает в дрожь. Золотое ожерелье тяжело ложится на мои ключицы, согреваясь на коже.

– Посмотрите. – Он поворачивает меня к зеркалу над камином, и наши взгляды встречаются. Я не могу решить: то ли эти драгоценности – самые отвратительные из всех, что я видела, то ли – самые красивые. В них я сама себе кажусь незнакомкой, но это я. У меня новое имя, новый дом и очень мало волос.

– Дверь гостиной снова открывается, и Шад отступает от меня.

Что теперь? – Он чрезвычайно раздражен, не знаю почему. Это заставляет меня задуматься, не вышла ли я замуж за сумасшедшего.

– Просите, милорд, – говорит Уидерс. – Миледи нужно переодеться для прогулки. Горячая вода готова. – По тону ее слова больше похожи на приказ, чем на формальную вежливость.

Шад себе под нос проклинает парк, но кланяется, я выхожу из комнаты. Уидерс следует за мной. Мы идем вверх по лестнице, и меня осеняет, что я не знаю, где спальня. Заколебавшись у гостиной, я по высокомерному молчанию Уидерс понимаю, что от этой вредной особы мне будет мало помощи.

Мы поднимаемся еще на один лестничный марш, и я вижу открытую дверь и огонь в камине. Обрадовавшись, что не отвела горничную еще выше, в помещения слуг, продемонстрировав тем самым полное незнание дома и всего в нем, включая мужа, я вхожу в спальню и позволяю Уидерс переменить мою одежду.

Она, конечно, превосходная горничная, даже если ведет себя так, будто делает мне большое одолжение. Взглянув на мои наряды, даже те, которые я заказала под руководством Мэрианн, она неодобрительно фыркает и так смотрит на кончик своего носа, что рискует стать косоглазой. Я снимаю ожерелье. Уидерс убирает его в шкатулку и наказывает Робертсу запереть ее.

Итак, я готова появиться на публике в качестве леди Шаддерли.

Парк. Шад искусно управляется с поводьями, кнутом и красивой, серой в яблоках, парой, запряженной в быстрый стильный фаэтон. Мы привлекаем взгляды, слышится шепот, должно быть, люди знают, что мы поженились, и я напрасно надеюсь, что они восхищаются моим новым нарядом.

Хорошенькая женщина, правящая собственным экипажем, салютует Шаду кнутом и энергично подмигивает. Он приподнимает шляпу, но не останавливается, чтобы представить меня.

– Кто это? – спрашиваю я.

– Миссис Гандлинг.

– Разве мистера Гандлинга парк не интересует?

Возможно, впервые за этот день Шад одаривает меня долгим задумчивым взглядом.

– Думаю, мистер Гандлинг – это легенда.

– Правда? В смысле он не существует?

– Именно, мэм. – Шад щелкает кнутом и пускает серых коней в легкий галоп.

– Она ваша любовница?

– Очень нескромный вопрос для свадебного дня.

Я пожимаю плечами:

– Хорошо. Я задам его завтра.

– Завтра у вас на уме будут другие дела.

Я обдумываю это заявление, явно глупое и, возможно, неприличное.

Глава 6

Шад

Весь день я чувствовал себя не в своей тарелке, но предполагаю, что именно так брак действует на мужчин.

В парке и театре я демонстрировал свету свою новоиспеченную жену, приукрашенную моей респектабельностью. Она в том же платье, но длинные рукава сняты и видны ее сильные изящные руки, эта часть тела женщины меня прежде не очень интересовала. Я смотрю на нее с такими же неприличными мыслями, что лелеял днем в столовой: повалить ее на стол и осуществить брачные отношения здесь и сейчас.

Не думаю, что Робертс одобрил бы это, к тому же я, вероятно, сломал эти чертовы часы, единственную вещь, с которой ладил мой отец и которые начали барахлить после его смерти.

Шарлотта, похоже, замечательно хладнокровна. В театре она даже вовлекла Карстэрса в беседу и была почти... нет, не очаровательна, не думаю, что это слово подходит новой виконтессе, но она, безусловно, возбуждала интерес людей, которые заходили в ложу моей сестры.

Мы возвратились домой и за ужином, к которому оба не испытывали большого интереса, вели неестественную беседу. Потом моя жена удалилась наверх к заботам Уидерс, которая совершенно невыносима. Я стараюсь не думать, что они с Шарлоттой стоят друг друга.

Робертс суетится с моей одеждой – он, похоже, стал приложением к одежной щетке. Я отпускаю его и вхожу в спальню с намерением исполнить супружеский долг.

Чем раньше начнешь, тем быстрее закончишь. К моему удивлению, я более чем готов, но отношу это к вынужденному целибату, поскольку предсвадебные хлопоты чертовски мешали поискам любовницы. Я вхожу в комнату, захлопнув за собой дверь.

Шарлотта удивленно смотрит на меня с кровати.

Я знаю, что она собирается сказать что-нибудь неприятное. Я снимаю халат и бросаю его на пол.

Шарлотта смеется.

О Господи!

Шарлотта

– Простите, – говорю я, стараясь подавить очередной смешок, рвущийся из горла, как сосиска из шкурки. О Господи, что за сравнение! Нет, это никуда не годится.

–Хм.

Мой муж, кажется, не слишком озабочен своей наготой. У меня такое ощущение, что это мне надо беспокоиться, но я охвачена любопытством. Каким он окажется? Волосы у него на груди мягкие или грубые? А эта его... гм... часть, которая решительно указывает в дальний угол комнаты, мне будет позволено ее коснуться? Или этого от меня ждут? Или мне следует не обращать на нее внимания, как в гостиной я не замечаю урчание в животе и другие непристойные звуки, которые издают джентльмены? Похоже, я не столь невосприимчива к этому феномену, как думала. И почему книги по этикету не затрагивают исполнение супружеского долга?

Шад поднимает с пола халат – прекрасный синий шелк расшит драконами – и накидывает на себя.

– Что ж, это лучше, чем слезы.

– Извините. Когда вы вошли, я вспоминала историю, которую кто-то рассказывал в гостиной, и хотя тогда она не показалась мне смешной, я...

–Лгунья, – говорит он без всякого интереса. – Вы намерены всю ночь провести в середине кровати?

– Вы говорите точно как мои братья, – подвинувшись, ворчу я.

– Простите, что? – смутился он.

– В детской, когда мои братья спали вместе.

– Ах да. – Шад быстро раздевается и ложится рядом со мной, давая мне время заметить, что от его «грозного состояния» и следа не осталось. Интересно, что бы сказала на это моя матушка, которая с большой торжественностью, но минимальной ясностью читала мне лекцию о супружеском долге жены и унизительных, но необходимых обязанностях брачного ложа? Поскольку мама не входила в детали, как поощрить исполнение «недостойного, но все же необходимого дела», я растерялась и, помня ее предупреждение, что меня ждет «чрезмерный дискомфорт», не уверена, что хочу этого.

– Снимите ночную рубашку, – говорит Шад. Он так близко, что я чувствую его тепло.

– Что? – Я прижимаю одеяло к груди. Он на мгновение озадачен.

– Снимите рубашку, сейчас же.

– Нет.

– Мэм, несколько часов назад вы обещали повиноваться мне.

– Ммм... я уверена, что священник говорил не об этом. Это неприлично!

Он приподнимается на локте. И указательным пальцем легко поглаживает мое запястье.

– «Телом своим поклоняюсь тебе», – шепчет он. Меня осеняет, что супружеский долг жены, возможно, не так уж плох.

Мы смотрим друг на друга, Шад прочищает горло.

– Снимите рубашку, мадам.

– Хорошо. Но вы должны задуть свечи.

– Свечи останутся гореть.

Он снова поглаживает пальцем мое запястье. Мне нравятся его руки. Нравится, как он касается меня. Сама не понимаю, почему я упорствую.

– Послушайте, – говорит он, – все это ужасно неловко. И учтите, пожалуйста, что я не делал этого прежде.