Я удивлена:

– Что?! Сэр, я не идиотка. Я сегодня собственными глазами видела свидетельство, что вы прекрасно знаете, как...

– Стоп. – Его пальцы обвивают мое запястье. – Я объясню вам, но сейчас не время. Я имел в виду, что для меня внове и женитьба, и постель с женщиной без опыта, с женщиной, которую я... знаю не очень хорошо.

– Вы хотите сказать, что не желаете меня?

Он усмехнулся:

– Я этого не говорил. Дайте руку.

Я сожалею, что недостойно взвизгнула и захихикала, когда ответ на один из моих невысказанных вопросов показался из-под одеяла. Он явно ожил. Как странно!

– Так-то лучше, – говорит Шад. – А теперь снимайте рубашку, мэм.

– Нет.

– Что ж, тогда мне придется сорвать ее с вас. – Он дергает ворот рубашки. – Боже милостивый, она сшита стальной нитью?

– Подождите, не рвите.

– Не думаю, что смогу.

– Мне придется объясняться с Уидерс.

– Вы ничего не должны объяснять слугам. Вы виконтесса Шаддерли. Если хотите я ее уволю.

– Нет, не делайте этого, Шад. Она не получит другое место, если вы прогоните ее через день.

– Как ни очаровательно это обсуждение домашнего хозяйства, боюсь, вы меня отвлекаете.

Судя по тому, что я держу в руке, он совершенно не отвлекся.

– Я оставлю одну свечу, – говорит он. – Это мое последнее предложение.

– Договорились. – В конце концов, это мой супружеский долг.

Когда Шад гасит одну свечу, крепко сшитая рубашка падает на пол.

– Вы действительно знаете, что я собираюсь делать? – Он говорит это мягко, почти касаясь моих губ.

–Да.

Во всяком случае, я так думала. Думала, что знаю.

Шад

– Мы можем сделать это снова? – говорит Шарлотта на удивление живо и весело. – И у меня не было крови. Мама сказала, что я испытаю большую муку.

– Через полчаса.

– Что? Вы невнятно говорите.

Закрыв глаза, я пытаюсь внести больше ясности:

– Повторим приблизительно через полчаса. Вероятно, ваша мать не обо всем вам рассказала.

– А что мне делать все это время?

– Читайте проповедь, вышивайте.

Фыркнув, она тянется за злосчастной ночной рубашкой и надевает ее, к моему большому разочарованию, не оставив ни дюйма нагой кожи.

– Без одежды вы выглядите гораздо лучше. Пожалуй, прикажу вам ходить дома голой.

Она снова фыркает: – Это очень оживит утренний прием визитеров.

– Куда вы?

Она обходит кровать и надевает мой халат. Жаль, что я не могу до нее дотянуться.

– Это неделикатный вопрос, сэр. Как вы думаете, куда? Но... ох! – Она делает паузу. – Вы сказали, что потребуется полчаса.

– Я ошибся. Горшок за ширмой.

– Конечно, я лучше схожу к себе. – Она торопится к двери, поворачивается и смотрит на меня. – Какая исключительная вещь.

– Спасибо. – Я не уверен, что это комплимент моей анатомии, которая единственным доступным ей способом воздала должное Шарлотте.

Никогда не замечал, что мой халат со стороны смотрится так очаровательно.

И я думал, что знал, что собираюсь делать.

Шарлотта

На следующее утро я проснулась одна в постели, но не в своей комнате. За пологом кровати топталась Уидерс, ворча на лакея, чтобы тот добавил угля в камин и не запачкал ковер.

Торопливо надев ночную рубашку, которую Шад предусмотрительно убрал мне под подушку, я задумалась, станет ли Уидерс инспектировать простыни и докладывать об увиденном всем в доме. Вероятно, нет, она слишком заносчива, чтобы общаться с теми, кто ниже ее по рангу.

Сдержавшись, я ухитряюсь не шлепнуть ее, пока она зашнуровывает мне корсет, осматривает мое утреннее платье так, словно это мешок (оно от мадам Белльвуар. Возможно, Уидерс, как и я, считает его слишком простым), и касается моих волос гребнем. Отмахнувшись, я расчесываю волосы пальцами, как делают мои братья, и спускаюсь к завтраку.

Шад уже в маленькой столовой, в бриджах и запачканных сапогах, читает газету. Должно быть, он до завтрака ездил верхом. Я искренне поражена, что у него были на это силы.

Он встает и кланяется.

Я делаю реверанс.

О, черт, после непристойностей прошлой ночи мы вернулись к этикету?

Мы садимся.

– Чаю, сэр? Какой милый чайник. Это?..

Газета шуршит в его руках.

– Шарлотта, умоляю, не беритесь так за носик. Лакей может войти в любую минуту.

– Как «так»? Ох. Вы имеете в виду...

– Именно, – улыбается Шад.

Я намазываю маслом кусок хлеба, стараясь не слишком ласкать рукоятку ножа, хотя испытываю большой соблазн сделать это. Это очень ободряет – знать, что я могу взволновать Шада самым простым жестом.

Он кладет газету на стол и разглаживает складки на скатерти. О, мне действительно нравятся его руки.

– Я должен объяснить вам про Джона и Эмилию, – говорит Шад и откашливается.

Я не уверена, что хочу слушать рассказы о его бурном прошлом, но киваю.

– Сьюзен Прайс, женщина, которая сопровождала детей, жена моего кучера, – говорит он.

– Она их мать?! – пугаюсь я. – Я думала, она их няня.

– О Господи. – Шад качает головой: – Нет. Их матери, вернее, матерей, здесь нет. Мать Эмилии покинула деревню несколько лет назад. Не знаю, куда она отправилась, наверное, в какой-нибудь промышленный город. Мать Джона умерла при родах. У Сьюзен и моего кучера Мэтью Прайса детей нет, так что все хорошо устроилось. Я ожидал, что они придут, но, уверяю вас, не хотел, чтобы они вторглись на нашу свадьбу таким способом. Они живут в помещении над каретным сараем, но дети вас не будут беспокоить. Их появление, должно быть, потрясло вас, и я...

Робертс входит в комнату с письмом для Шада. Я ожидаю, что Шад отложит письмо в сторону, но он распечатывает его и улыбается:

– Превосходные новости. Бирсфорд вернется в Лондон со дня на день. – Шад передает письмо мне.

Я читаю, пораженная ужасными ошибками Бирсфорда и скучными описаниями мест, которые они посетили, однако рада коротенькой приписке Энн.

– О! – восклицаю я. – Энн передает мне привет и пишет, что заедет ко мне, когда они вернутся.

– Понятно.

– Что вы хотите этим сказать? – Порой иметь дело с этим человеком – все равно, что справляться с животным или маленьким ребенком, так склонен он к нелогичным утверждениям. Я как-то особенно держу письмо, и это наводит Шада на размышления?

– Думаю, вы знаете. – Шад задумчиво смотрит на меня.

– Конечно. – Решив не реагировать на его загадочное замечание, я сворачиваю письмо и возвращаю ему, несколько раздраженная, несмотря на восторг от приписки Энн и новости о ее возвращении. В конце концов, это он наплодил бастардов и, по уверениям моего брата, ищет любовницу. – Вы рассказывали о ваших детях. Умоляю, продолжайте.

– Как я сказал, они живут со Сьюзен и Мэтью... Робертс, в чем дело?

– Леди, милорд. Вернее, не леди, сэр, но... – Он смотрит в направлении входной двери, где слышны громкий женский голос и умиротворяющий тон одного из лакеев. – И с вещами.

– Что? Проклятие. – Шад поднимается, отодвигая стул. – Я забыл... Шарлотта, останьтесь здесь, пожалуйста.

Он выходит вместе с Робертсом. Естественно, я следую за ними.

В холле, в окружении коробок и саквояжей, стоит красивая пышногрудая женщина. Она рыдает в большой носовой платок.

– Вы обещали, сэр! Обещали! – говорит она Шаду.

– Прошу извинить, миссис Перкинс. Я...

– И теперь у меня нет дома, поскольку владелец сказал...

– Я прослежу за этим, – перебивает Шад. – Прекратите шуметь. – Он поворачивается ко мне: – Что вы тут делаете? Прошу, уйдите, мэм.

– Нет, не уйду. Кто она?

Женщина обращается ко мне:

– Спросите его, миледи. Он вам скажет.

Я действительно боюсь того, что скажет мне Шад или откроет она. Но и без того ясно, что она отвергнутая любовница. На миг у меня закружилась голова. Эта женщина явилась в его дом на следующий день после нашей свадьбы и устроила сцену, и все потому, что Шад не заплатил ей!