– Мы с Шадом решили остаться в городе, – вставляю я, когда она делает паузу, чтобы набрать в грудь воздуха после описания любимого ослика какой-то тетушки.

– И вы наслаждаетесь городскими удовольствиями? – Милая Энн. Она густо розовеет при этом вопросе.

Пока городские удовольствия, если не считать посещения парка и театра в день свадьбы, не простирались за пределы спальни. Так что я перевожу разговор на холостяцкие удовольствия Шада.

– Мы прекрасно ладим, но меня несколько удивила встреча с его детьми и бывшей любовницей.

– О! Да. – Энн опускает глаза в превосходной имитации девичьей скромности, этому таланту я часто завидовала. – Бирсфорд сказал мне о детях. Я рада, что ты знаешь о них, поскольку не хочу, чтобы у нас были тайны друг от друга.

– Дети чудесные, и мне кажется, он к ним очень привязан. – Я сама не понимаю, почему защищаю Шада, разве мне не следует выражать возмущение?

– А насчет любовницы... Я не знала, что Шад имел любовницу.

– Очевидно, имел.

– Но у него в Лондоне не было на это времени. Он здесь меньше двух недель. Бирсфорд всегда жаловался, что Шада не выманить в Лондон.

Я даже не думала об этом. Не знаю, сколько времени нужно, чтобы завести любовницу. Позже спрошу у брата.

– Она хорошенькая? – спрашивает Энн.

– Полагаю, да. И думаю, довольно глупа.

Энн потрепала меня по руке:

– Но теперь, когда у него есть ты, он с пути истинного не собьется. Не сомневаюсь в этом.

– Спасибо. – Хотелось бы мне быть такой уверенной. Я велю принести кипяток и подливаю в чашки чай.

Энн, вздыхая, вертит в руках чайную ложку.

– Что случилось?

– О, как хорошо ты меня знаешь. – Слезы снова катятся по ее щекам.

– Пожалуйста, не плачь. – Теперь я действительно встревожилась. Бирсфорд дурно с ней обращается или просто наскучил до смерти? Я пытаюсь сформулировать вопрос тактично: – Он... он хороший муж, я надеюсь?

Энн прикладывает к лицу изящный носовой платок.

– Я никак не пойму... он хочет это делать все время!

– Что делать?

Потом я сообразила, конечно. Но почему это заставляет ее плакать?

– Все время! – повторяет Энн. – Я уверена, что Шад не так эгоистичен.

– Это зависит от того, что ты подразумеваешь под словами «все время»...

– Через день! – шипит она.

Через день?!

– За исключением воскресенья. Он говорит, что церковь этого не одобряет. – Энн тихо всхлипывает. – И каждое утро его... ну, в общем, это упирается в меня, словно у нас в кровати черенок метлы. Я пытаюсь игнорировать это, но...

Я, наслаждавшаяся этим мужским феноменом час назад, слабо вставляю замечание:

– Ну, он ничего не может с собой поделать, я уверена, он очень тебя любит.

– Если бы он любил меня, он не использовал бы меня так!

– Он принуждает тебя силой? – Теперь я встревожилась. Не думала, что Бирсфорд сильный мужчина.

Она качает головой:

– Он всегда очень вежлив и просит самым деликатным образом.

Я нежно вспоминаю весьма неделикатные вещи, которым Шад научил меня, не говоря уже о невежливых словах, которые он употреблял.

Энн продолжает:

– А вчера вечером... вчера вечером он попросил... Я не могу... – Ее лицо пылает, голос превращается в неразборчивое бормотание. Я улавливаю только слово «рот».

– Ах это. Да... – Я подбираю слова. – Это не очень... – В ее оправдание могу сказать, что я тоже была шокирована. Сначала.

– Это все равно что на скотном дворе.

– Ну, не столь грязно, конечно.

Энн игнорирует мою шутку.

– Он смеется, когда выпускает воздух.

– Думаю, они все такие. Я имею в виду мужчин. Мои братья считают, что это самая забавная шутка на свете. – Я начинаю сердиться. – Послушай, Энн, тебе не кажется, что ты излишне чувствительна? Он любит тебя. Все это делают. И пукают, и занимаются... спальными утехами.

– Я надеялась, что ты поймешь. – Она снова разглаживает безупречно гладкие лайковые перчатки.

Я неэлегантно фыркаю. Как ни странно это может показаться, я завидую ей. Ей не приходится иметь дело с внебрачными детьми, отвергнутыми любовницами, с мужчиной, который едва говорит с ней и не хотел жениться на ней. Проще говоря, муж Энн ее обожает, а мой муж учит меня непристойностям. И все же она несчастна, а я – нет. Не могу сказать, что купаюсь в непрерывном безграничном счастье, но я вполне преуспеваю, и мне удивительно, что Энн любит мужа, однако не может вынести его общество в постели. Тогда как мы с Шадом в основном безразличны друг другу везде, кроме спальни. Я беру подругу за руку.

– Энн, возможно, тебе нужно поговорить с Бирсфордом. Я знаю, он хороший человек и хочет иметь наследника, поэтому... Энн, разве ты не хочешь иметь ребенка?

Ее реакция меня удивила. Энн, выдернув руку, вскочила.

– Как ты узнала?

Я озадачена:

– Что?

– Запри дверь! – истерично шепчет она.

– А если нам понадобится уголь? Хорошо-хорошо. – Моя лучшая подруга явно помешалась на почве чрезмерных интимных требований Бирсфорда. (Подумать только, через день! Наверное, с Шадом что-то не так. И со мной тоже).

Отпустив лакея и заперев дверь, я прошу Энн объяснить.

Она не садится. Сжав кулаки, она расхаживает по комнате. Я встревожена. Жаль, что мы не в большой гостиной, там я могла бы предложить ей бренди.

– Я впервые попала в ваш дом после смерти моих родителей.

Я киваю.

– Но я жила не с ними.

– Я рада, иначе ты, несомненно, подцепила бы гнилую лихорадку. – Я не понимаю, что Энн пытается мне сказать, но стараюсь говорить сочувственно. – Я помню, какая ты была печальная.

– Я служила экономкой у моего дяди Падджетта, дальнего родственника, чье состояние и унаследовала. – Это тоже мне известно. – Когда я была там, я... я родила ребенка.

Я ошеломлена.

– Но, Энн, почему ты мне не сказала? Почему...

– Я не хотела, чтобы ты скверно думала обо мне. Скажи, что ты так не думаешь, пожалуйста.

– Конечно, нет. Я... ммм... я удивлена. Я...

У Энн на лице такое отчаяние, что я не знаю, что делать. Я боюсь обнять ее, и не уверена, что она этого хочет. Надеюсь, лицо не выдает мои чувства. Я потрясена, что у женщины хорошего происхождения оказался такой опыт, хотя, возможно, это случается гораздо чаще, чем об этом говорят. Я не знаю, что сказать. У меня на языке вертится масса вопросов: что случилось с ребенком (надеюсь, он не умер, хотя многие сказали бы, что так было бы лучше для всех), кто отец?

– Опережая твой вопрос, отвечу: джентльмен умыл руки. Он не женился бы на мне. Обещай, что никогда не будешь спрашивать о нем.

– Но... – Ужасно бессердечный тип. – Хорошо, обещаю.

– Дядя Падджетт оставил деньги, чтобы поддержать ребенка. Он был самым щедрым и благородным из мужчин.

Это наводит меня на мысль, что дядя Падджетт, которого я всегда считала дряхлым инвалидом, вполне мог быть отцом ребенка.

– А ребенок? Что случилось с твоим ребенком?

Энн перестает шагать по комнате.

– Она жива. Она... ох, она... – Энн садится так же резко, как и шагала, и, кажется, сжимается. – Я не знала, как все будет. Акушерка сказала, что девочка дольше года не проживет, как и многие новорожденные. Она сказала, что я должна выбросить Эмму – так ее зовут – из головы. И я пробовала! – Энн охватывает прежнее волнение. – Но я не могу. Я все время думаю о ней. Я не могу видеть маленьких девочек, они напоминают мне о ней. Эмма была слишком мала, чтобы улыбнуться мне, когда я оставила ее кормилице, но, клянусь, она это сделала. Ей теперь почти год, и я так по ней тоскую!

Меня пугает, что Энн так долго держала эту тайну в себе. И к своему стыду, я сержусь, что она не доверяла мне и не сказала раньше.

– Что ты будешь делать? – спрашиваю я. Энн пожимает плечами:

– Буду жить как прежде. У меня нет выбора. Если Бирсфорд узнает... это был бы конец. Я действительно люблю его, несмотря на... дела в спальне. – Понурив голову, она шепчет: – Иногда я думаю, что умру, если снова не увижу мою дочь.