Мэрианн нежно пожимает мне руку, и мы садимся в ее карету.

– Потом мы заедем в шляпный магазин, – замечает она, и я с внутренним стоном вспоминаю чудище, которое подарила мне Энн. Поскольку это подарок моей лучшей подруги, шляпу хоть раз придется надеть, но после этого я отдам ее Уидерс, которая, вероятно, продаст ее, и слава Богу.

Когда мы входим в гостиную матери, я замечаю, что приобретен еще один модный предмет мебели – стол с мраморной столешницей (думаю, это раскрашенное дерево) и позолоченными когтистыми ножками. Я не знаю, что хуже: отвратительная новизна этого стола или антикварный мрак мебели Шада, которая теперь принадлежит и мне.

– Шарлотта, миссис Шиллингтон! – возглашает с дивана мама. – Вы застали меня в самом плачевном состоянии. И только потому, что ты моя единственная дочь, и я не видела тебя со дня твоего бракосочетания, я поднимаюсь с ложа болезни.

Меня подмывает сказать, что она прекрасно выглядит, но вместо этого я бормочу сожаление, что ей нехорошо.

Взмахнув носовым платком, она, словно неумелый фокусник, вытаскивает из корсажа письмо:

– Прочитай это ужасное послание.

Я бросаю на Мэрианн извиняющийся взгляд. Письмо от Генри, оно не из тех, какими хочется делиться с гостями, поэтому я не стала читать его вслух.

Мэрианн с улыбкой объявляет, что, поскольку моя мать нездорова, она возьмет на себя труд разливать чай и сама пошлет лакея за кипятком.

Я разворачиваю письмо Генри и нахожу чудовищные ошибки, зачеркивания, путаные мысли и общую пустоту. У него ужасный почерк, и мне потребовалось некоторое время, чтобы добраться до конца. Как обычно, длинный пересказ неудачных событий и неожиданных расходов заканчивается просьбой авансом выслать содержание за следующий квартал, поскольку это обычная причина писем Генри. Я не удивлена. Однако в письме есть еще кое-что и другое.

– О! Какие замечательные новости! – восклицаю я. И объясняю Мэрианн: – Мой брат Генри, который со своим полком в Ливерпуле, собирается жениться.

Мать стонет:

– Мы даже не знаем девушку. Она из простолюдинов.

Прошло не так много лет с тех пор, как наша семья поднялась в приличное общество от торговли (со стороны матери) и конюшни, сдающей внаем лошадей (со стороны отца), так что на меня это не произвело впечатления.

– И так далеко, – с обычным пафосом жалуется мать.

– Я уверена, что мисс Клэр Дитеринг чудесная девушка, как пишет Генри. – Кроме того, женившись, мой братец ограничится тем, что сделает несчастной одну женщину, а не многих.

– Мое дитя должно принести себя на брачный алтарь ради золота! – Осушив стакан кордиала, мать обессилено падает на диван.

А я думаю, что Генри пора опустошать чужие карманы, а не карманы отца, но невежливо так говорить. Я совершенно уверена, что Генри не рассматривает предстоящий брак как жертву.

Тут в гостиную входят мой отец и Джордж, довольно грязные, и громким разговором заглушают причитания матери.

– Просто расцвела! – Отец звучно целует меня в щеку. – Прошу извинить, миссис Шиллингтон, вы так тихи, что я едва вас заметил. Наша девочка выглядит как бриллиант чистой воды, правда, дорогая?

Мама обмахивается, но усилие слишком велико для нее, веер падает на пол.

Джордж поднимает веер и энергично орудует им.

– Поднимайтесь, мэм. Нам следует отпраздновать помолвку Генри. Что скажешь насчет небольшой попойки, Шарлотта?

Я начинаю думать, что крепкий алкоголь может улучшить атмосферу в гостиной, но бормочу, что нам с миссис Шиллингтон еще нужно нанести много визитов. Так что мы сбегаем, и я с облегчением вдыхаю дымный лондонский воздух.

Мы отправляемся к леди Гортензии Ренбурн, крашеной старой ведьме, с которой я познакомилась в день нашей с Шадом помолвки, вернее, в тот день, когда я вынудила его обручиться со мной. В ее гостиной полно кошек и разодетых молодых людей с влажными глазами и тщательно завитыми локонами. Дама на свой манер явно знаменита: молодые люди ловят каждое ее слово и, похоже, благодарны за любое оскорбление.

Кошка вспрыгивает мне на колени и довольно мурлычет.

– Вижу, вы Клеопатре понравились, – говорит тетя Ренбурн. – Том, покажи, что Клеопатра с тобой сделала.

Молодой человек любезно отворачивает бархатную манжету, демонстрируя многочисленные царапины.

– Символы любви! – взвизгивает тетя Ренбурн. – Теперь мы выпьем кларету. Джонни! Чертов мальчишка, где он? Ты будешь наливать. Я не стану беспокоить лакеев, они чистят серебро. Итак, милочка, сообщите нам новости. Я слышала, что вы с Шадом отвергаете город, чтобы ворковать дома. Крайне немодно, вы пожалеете об этом.

– Полагаю, ваша светлость в добром здравии, – комментирует Мэрианн, вынимая из бокала кошачью шерсть.

– Я у врат смерти, милая. – Тетя Ренбурн, обладающая стойким иммунитетом к светской беседе, отпивает глоток и рыгает. – Этот лук меня погубит.

Теперь Фрэнсис сыграет нам на спинете. Никаких новомодных иностранных штучек, он сыграет нам Плейфорда.

Один из молодых людей прогоняет с инструмента кошек и вытирает клавиши носовым платком. Спинет древний, как и его хозяйка, расстроен, и у него не хватает нескольких клавиш. Тетя Ренбурн слушает с восхищением, энергично постукивая в такт музыке тростью из черного дерева, и иногда подпевает.

– Шад уже нашел себе любовницу? – ни к селу, ни к городу кричит она на всю комнату.

– Думаю, нет, – отвечаю я.

– Найдет. А что вы думаете о бастардах?

– Очаровательные дети, – отвечаю я.

Она встает, сбросив с коленей парочку кошек, и хромает за ширму в углу комнаты, где, как я подозреваю, находится горшок.

Один из разодетых молодых людей вставляет замечание о погоде. Джонни подливает всем кларет, Фрэнсис и спинет продолжают мучить Плейфорда. Том стряхивает с себя модную летаргию, чтобы выразить восхищение моей прической.

Тетя Ренбурн появляется из-за ширмы. Добрых полчаса она развлекает нас повествованием о пороках, разложении и развращенности, охвативших практически каждое родовитое семейство в Англии. Даже Мэрианн озадачена, узнав о неосмотрительности юного лорда Л. со своим камердинером, сестрой камердинера, двумя офицерами и несчастным козлом.

– Им пришлось полностью заменить обои! – заключает тетя Ренбурн.

– О Боже, посмотрите, сколько времени! – Мэрианн поднимается. – Это было восхитительно, тетя. К сожалению, теперь мы должны вас оставить.

– Хорошо. Скажите вашему мужу, чтобы заехал ко мне. Да не ваш, Мэрианн, он скучный. Теперь можете ехать, и мы поболтаем о вас.

– А мы поговорим о вас, мадам. – Я не могу удержаться от прощального выстрела.

– Возможно, вы ему подходите, – кудахчет тетя Ренбурн. – Всего хорошего.

– Вы ей понравились, – говорит Мэрианн, когда мы садимся в карету. – Ей скучно с подхалимами и подпевалами. И она совершенно права, Шад действительно вас любит.

Я задумываюсь над тем, как можно это определить, и что Шад сказал ей обо мне, но мы уже останавливаемся у дома миссис Гарранд, которая оказалась полной противоположностью тете Ренбурн.

– Она кузина моей матери, – объясняет Мэрианн. – И очень отличается от моей дорогой матушки, но они были ближайшими подругами, так что мы должны нанести визит. Жаль, что я мало ее люблю.

Дом классически правилен, все в совершенной симметрии, даже миссис Гарранд вытянулась в струнку между двумя дочерьми. Гостиная столь же холодна, как хозяйка.

Дочери уставились на меня с едва скрываемой враждебностью. Миссис Гарранд с вызовом высказывается о погоде, словно кто-то из нас осмелился отрицать, что в последнее время шел дождь.

Мы соглашаемся, что погода действительно отвратительна.

Миссис Гарранд рассказывает нам об успехе дочерей на недавнем балу. Сидеть здесь – это все равно, что оказаться замурованным в куске льда. После обмена вежливыми фразами мы сбегаем.

– Какая ужасная женщина, – резюмирую я, когда мы оказываемся далеко от этого дома.

– Она воображала, что Шад женится на одной из ее дочерей, – отвечает Мэрианн. – Я очень рада, что он выбрал вас.