– Конечно, леди Шаддерли. – Джордж исполняет замысловатый поклон. – Кстати, где Бирсфорд?

– Здесь, дружище. – Бирсфорда сопровождает официант с подносом, полным бокалов и бутылок шампанского. – Я искал, чем нам еще подкрепиться.

Я прощаюсь со всеми, моя мать, как всегда, театральна, Джордж провожает меня к выходу.

– В чем дело, Лотти?

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

Брат жестом подзывает кучера наемной кареты.

– Ты исчезла, Бирсфорд тоже. К счастью, Энн не заметила. Не влезай между ними.

– Между кем?

Джордж подсаживает меня в карету и пригнувшись, садится следом.

– Между Шадом и Бирсфордом, конечно. Спровоцируешь Шада, и он вызовет Бирсфорда, своего лучшего друга. Он никогда тебе этого не простит.

– Не смеши. Что, по-твоему, я сделала?

– Будь осторожна, Лотти. – Джордж кладет ноги в сапогах на сиденье рядом со мной и немелодично насвистывает сквозь зубы.

– Извини, что тебе пришлось рано уехать.

– Не имеет значения. Я предпочитаю поехать в клуб и повидаться с приятелями. Воксхолл немного скучен, правда?

Я отвечаю уклончиво, карета направляется к дому. Брат нарушает тишину:

– Как думаешь, с мамой все в порядке?

– С мамой?

– Вы с Энн вышли замуж одна за другой. Думаю, ей одиноко, и папа тут не помощник. Он умеет только продавать лошадей, и то с убытком.

– На мой взгляд, она все такая же.

– Навещай ее чаще, Лотти. Возьми ее в магазин или куда еще женщины ходят вместе. Она безвылазно сидит дома с бутылкой кордиала.

– Хорошо. – Правду сказать, я не слишком беспокоюсь о маме. Ведь целью ее жизни было, чтобы я сделала достойную партию. – Но, Джордж, ты живешь дома. Почему ты не возишь ее по магазинам?

Брат в ответ делает испуганную гримасу. Жаль, что он не может взять мать к Джентльмену Джексону или в другие места, пользующиеся дурной славой, где часто бывает. Могу себе представить ее заявления при виде сливок общества, которые лупят друг друга до синяков.

Я тороплюсь домой, к Шаду. Дом Шада – мой дом. До этого момента у меня не было такого чувства. Муж ждет меня дома. У меня такое ощущение, будто я перекатываю во рту восхитительную конфету, ожидая момента, когда раскушу ее.

Карета останавливается у нашего дома, и я легко выпрыгиваю из нее. Манеры требуют, чтобы я пригласила брата зайти, но мы привыкли к взаимной невежливости.

Я мчусь в дом – лакей, наверное, подумал, что мне необходим туалет, – вверх по лестнице. Расстегиваю накидку, атлас скользит на пол, словно большое темно-синее перо.

Когда я открываю дверь в спальню, Шад шевелится под одеялом. Сидящий у кровати Робертс встает и кланяется.

– Вы рано вернулись, миледи.

Я стою в дверном проеме, в тени, так что он не видит мою поврежденную губу.

– Да. Можете идти, Робертс. Я посижу с его сиятельством ночью.

– Хорошо, миледи, – бормочет он. – Температура все еще высокая, но думаю, он чувствует себя лучше. Он очень зол.

Когда Робертс выходит из комнаты, Шад приподнимается на локте.

– Чего вы хотите, Шарлотта?

– Я была в Воксхолле.

– Я знаю. Почему вы вернулись так рано?

– Я хотела быть рядом с вами. Это мой дом, и я люблю вас.

Я сказала это! Для меня стало огромным удивлением и колоссальным облегчением, словно до этого момента что-то сдерживало меня. Меня даже не волнует, что Шад в ответ не говорит, что любит меня, он вообще ничего не говорит.

Он уставился на меня, его глаза горят от лихорадки. Лицо покрыто подживающими болячками и густой черной щетиной. Сейчас он совсем не похож на красавца. Он выглядит больным. Больным, но живым!

– Очень хорошо. Повернитесь.

Я подчиняюсь.

Он распускает шнуровку платья, и оно под шелест шелка падает к моим лодыжкам. Он явно более живой, чем я думала.

– Оставьте страусовые перья и чулки с подвязками, – говорит он. – Все остальное можете снять.

Я открываю рот, чтобы сказать, что его требования неприличны, но он опережает меня:

– И я вас люблю. Сам не знаю почему, но, черт побери, я прилепился к вам, Шарлотта.

Слава Богу!

Шад тянет меня на кровать и ясно дает понять о своих намерениях, однако мой здравый смысл поднимает свою уродливую голову.

– Не думаю, что это хорошая идея для человека в вашем состоянии.

– Ерунда. Любой врач посоветовал бы мне поднять настроение.

– Таким способом?

Он поднимает глаза от... гм... от того места, куда смотрит. Я нахожу, что его щетина в нынешних обстоятельствах совсем неплоха.

– Именно. Вы хотите, чтобы я остановился?

– Полагаю, врач порекомендовал бы вам кровопускание.

Он вульгарными словами поминает пиявок.

– Мне нужна горничная, – не к месту говорю я.

– Именно сейчас? И что, по-вашему, она должна делать?

– Уидерс ушла, когда мы подумали, что у вас оспа.

– Неисповедимы пути Господни. Садитесь сверху.

– Почему?

– Потому... – Он поднимает щетинистое лицо к моему. Его губы потрескались от лихорадки, тело горячее и огрубевшее от ста семидесяти пяти болячек. Рот тоже горячий, но это не назовешь неприятным. – Потому что я должен щадить свои силы. Не надо так изумляться, Шарлотта, англиканская церковь одобряет эту позицию, но не в дни Великого поста, разумеется. Я уверен, в молитвеннике где-то об этом говорилось.

– Да уж конечно.

В этой позиции есть особенное удовольствие, вначале она напоминает мне, как в детстве мои братья катались на пони, а потом я ничего не вспоминаю, поскольку Шад выбивает все у меня из головы.

Придя в себя, я обнаруживаю, что его твердая костистая грудь под моей щекой прохладная и влажная.

Природа – великий лекарь.

– Лихорадка прошла!

Он, как обычно после исполнения супружеских обязанностей, пребывает в расслабленном состоянии, даже при том, что на сей раз больше усилий потратила я.

– Ммм... – Он поднимает руку, чтобы почесать бороду. – Не говорите этого.

– Чего?

– Вы собираетесь сказать «прекратите чесаться».

Я слезаю с него. На кровати сбитые простыни.

– Нужно попросить Робертса сменить постельное белье.

– Нет, пока не надо. – Он зевает.

– Шад, когда вы влюбились в меня? Или прилепились, как вы изящно выразились?

– Дайте подумать. Возможно, когда вы напились и свалились со ступенек на вечере у моей сестры. Я не знаю, Шарлотта. Когда вы почти сказали, что любите меня, но вместо этого разглагольствовали о любви к лошади. Вы срослись со мной, как мох. В хорошем смысле. – Прикрыв глаза, он бормочет что-то про полчаса, потом поворачивается и засыпает рядом со мной, уткнувшись лицом мне в шею.

– Я люблю тебя, – шепчу я ему на ухо.

Он крепко спит и не отвечает. Но это не имеет значения.

Я снимаю то, что осталось от страусовых перьев, вытаскиваю из-под себя подвязку (одному Богу известно, где вторая) и, обняв Шада, накрываю нас обоих одеялом.

Значит, эта потребность защитить и найти приют, быть с человеком, который никогда не надоест, чьи бесконечные причуды, мысли и действия становятся твоими, и есть любовь?

Глава 15

Шад

Это чудо. Я жив, хоть и весь в пятнах. Робертс в крайнем смущении (должно быть, это он ночью задернул балдахин над сценой нашего разврата) заставляет меня подняться с кровати, чтобы поменять простыни, сильно пострадавшие от моей испарины и усилий Шарлотты.

Она, похоже, поднялась несколько часов назад разослать родственникам записки о моем выздоровлении, что означает очередной поток посетителей. Я же хочу лишь одного – побыть с ней наедине. Я хочу говорить с ней, узнать о ней больше. Мы как можно скорее уедем из Лондона, у нас будет настоящий медовый месяц. Какой я дурак, что подумал, будто она замышляет адюльтер с Бирсфордом, вообразил, что она любит кого-то, кроме меня.

Вымытый, прилично одетый в чистую ночную сорочку, уложенный на простыни, слабо пахнущие горячим утюгом, я завтракаю в компании Джона и Эмилии, которые бросаются на меня с большим энтузиазмом.