– Робертс может ручаться за мое местонахождение. Если хотите, расспросите слуг.

– Которым вы платите!

– Еще бульона? – вставляю я во время короткой паузы.

Потупившись, Шарлотта качает головой.

– Рука болит?

Она снова качает головой. Я ставлю чашку с бульоном на ночной столик.

– Шарлотта, посмотрите на меня.

– Нет. – Голос у нее глухой, и тогда я вижу, что она плачет, пытаясь скрыть это от меня.

– Ах, милая! – Я притягиваю ее к себе и позволяю выплакаться в мой жилет. – Простите. Простите за все. За то, что усомнился в вас...

– И за то, что стреляли в меня. Не забудьте об этом.

– Да, и за это. Полагаю, мне не скоро позволят это забыть.

– По крайней мере, лет десять. И за то, что кричали на меня, после того как ранили.

– Я не кричал на вас, милая. Ну, признаю, кричал немного, потому что очень испугался.

Она кивает и сморкается в мой носовой платок.

– Мне ужасно больно от того, что вы решили, будто я неверна.

– Я думал, что вы любите Бирсфорда.

– Что я сделала, чтобы вы так подумали? – Она смотрит на меня с неподдельным удивлением.

– Честно говоря, эту идею вложил мне в голову Бирсфорд. – Я добавляю другие эпизоды: ее реакция на письмо, присланное из свадебного путешествия, ожидание возвращения Бирсфордов, визит в Камден-Таун и, наконец, эпизод в Воксхолле, результатом которого стали ее поврежденная губа и заметка в газете.

Шарлотта откидывается на подушку и тяжело вздыхает:

– Это все из-за Энн.

– Из-за Энн?

– Она мой друг. Мой лучший друг. Она знает меня лучше всех на свете. Когда она влюбилась, мне было одиноко. Я чувствовала, что потеряла ее и какую-то часть себя тоже.

Я молчу. У меня тоже есть друзья, я тоже их терял – неизбежное следствие времени, в которое мы живем, и моей прежней профессии. Но я никогда не чувствовал себя неполным без кого-либо из них, или, скорее, до сих пор не представлялось оказии понять, что я могу испытывать подобное чувство.

Поскольку теперь я полностью понял, что значит для меня Шарлотта, – моя вторая половина, моя любовь, женщина, которой я могу довериться и кто знает мою подлинную сущность. Потребовалось ее признание в любви к другому человеку (к Энн), чтобы я понял, как глубоко люблю свою жену. Странное дело, нечего сказать.

– Понятно. И Энн чувствует то же самое по отношению к вам?

– Не думаю, – поднимает на меня глаза Шарлотта. – Это не имеет значения.

Как ни странно, я понимаю. Я, насколько можно судить со стороны, часто замечал неравные отношения: один любим, другой любит. Бирсфорд, например, любит Энн, как и Шарлотта, но я не уверен, что Энн любит их так же сильно.

– Вы возражаете против нашей дружбы?

– Нет. Конечно, нет. Меня лишь заботит, что Энн, возможно, не отвечает вам тем же и может ранить вас.

– Приходится брать на себя этот риск. Думаю, любовь – рискованное дело. – Шарлотта пожимает плечами и вздрагивает. – Мне нужно научиться пожимать одним плечом.

Потянувшись к бульону, она доедает его, я придерживаю суповую чашку у нее на коленях.

Поскольку Шарлотта в исповедальном настроении, я должен кое-что выяснить.

– Если ответ не предаст вашу дружбу, могу я спросить, какова была реальная цель поездки в Камден-Хаус?

– Я больше ничего не могу сказать вам об этом. Как я и подозревал, Шарлотта оберегает доверие Энн, и мне приходится смириться с тем, что я никогда не узнаю правду.

Меня это не радует. Чтобы скрыть свои чувства, я поднимаюсь и зажигаю еще свечи.

– Вы сердитесь? – спрашивает Шарлотта.

– Немного. Я люблю вас, Шарлотта, и я ваш муж. Вы поклялись уважать меня и повиноваться мне. – Я вижу ее отражение в зеркале на туалетном столике. Она осторожно трогает пострадавшую руку. – Не делайте этого, рана снова начнет кровоточить. Полагаю, дело не дойдет до того, что вам придется выбирать между старой и новой привязанностью?

– Я тоже на это надеюсь. – Она зевает. – Где мой журнал мод? Ненавижу это состояние. Мне очень не нравится, когда за мной ухаживают. Даже вы.

Я нахожу упавший на пол журнал и подаю ей.

– Вы скоро поправитесь. Я не выстрелил бы в вас, если бы знал, какой сварливой вы станете. Хорошо, что я толстокожий.

Она перестает перелистывать страницы.

– Вы, может, и толстокожий, но в душе вы такой мягкий и нежный олух, каких я не встречала. Иногда я думаю, что я очередная неудача в вашей коллекции.

– Прекратите препираться со мной, мэм. – Позабавленный, я умолкаю. – Что за коллекция?

– Ваш глуповатый друг Бирсфорд, неспособный говорить разумно, Карстэрс, который вообще едва говорит, дети, Джереми. Кстати, вы заметили, что он еще на дюйм вырос за последний месяц? Шад, что вы думаете об этой шляпе? Мне заказать что-то подобное?

Я рассматриваю картинку: на женщине с маленькой головкой и крошечными ножками шляпа, изображающая птицу в корзине с фруктами.

– Нет, это слишком похоже на то чудище, что подарила вам Энн.

Она опускает журнал.

– Вы ее не любите, Шад?

Шарлотта теперь не пытается меня провоцировать, но я очень тщательно подбираю слова.

– Ради вас и Бирсфорда я пытаюсь полюбить ее, но она производит впечатление человека, который использует других в своих интересах, и я не могу восхищаться этим.

– Понятно. – Отложив журнал, Шарлотта зевает. – Я так устала.

Она устраивается в кровати и закрывает глаза. Я какое-то время наблюдаю за ней, спящей. Я так люблю ее, даже когда она ведет себя как капризный ребенок. Даже мои дети перенесли бы недомогание приличнее, чем Шарлотта. Я люблю ее без всяких причин.

Шарлотта

Проснувшись днем, я вижу в комнате Энн и ее горничную. Горничная покачивается от охапки цветов, груды книг и фруктов, следом лакеи несут вазы и чайные приборы.

– Мне пришлось устроить Шаду настоящий выговор, чтобы он впустил меня, – говорит Энн. – Он сказал мне, что ты спишь.

– Я спала, но это не имеет значения.

Она наклоняется поцеловать меня, потом принимается расставлять цветы в вазы, порхая по комнате.

– Рука очень болит?

– Нет, но мне скучно: Шад не позволяет мне вставать. Я так рада тебя видеть.

Энн по-хозяйски взбивает мои подушки, я позволяю ей это делать, несмотря на то, что меня это раздражает.

– Хорошо! – Наконец, устроив все по своему вкусу, Энн усаживается на мою кровать и принимается чистить персик. – Бирсфорд для тебя посылал за ними в провинцию.

– Очень любезно. – В качестве примирительного жеста с его стороны это вполне приемлемо.

– Боюсь, у тебя останется шрам.

– Шад тоже так говорит.

– С нынешней модой на короткие рукава это крайне неудачно.

– Возможно, я создам новую моду. Меня это не слишком волнует. Кроме того, думаю, что мы станем жить главным образом в деревне.

– Ужасно немодно. – Энн поднимает крышку заварного чайника и энергично помешивает его содержимое. – Где твоя горничная?

– Развлекает твою, полагаю. А что?

– Мне нужен твой совет. – Энн вручает мне чашку. – Я не даю тебе блюдце, поскольку у тебя только одна рука работает.

У меня сердце падает, когда Энн обследует гардеробную и, подозреваю, заглядывает через замочную скважину в кабинет Шада, чтобы удостовериться, что он не прячется там, прижав ухо к двери. Я боюсь, что меня снова принудят впутаться в какую-нибудь сомнительную историю.

– Ну? – не слишком любезно говорю я, когда она возвращается.

Подавшись вперед, Энн вытирает мой подбородок, мокрый от сочного персика.

– Обещай, что не скажешь Шаду.

– Мм... я... – Я знаю, что не следует давать такое обещание, но Энн выглядит такой невинной и счастливой, что хочется сделать ей одолжение. – Хорошо.

– Это связано с письмом, которое я получила.

– Да что ты!

Энн краснеет. Подозреваю, что она может вызывать румянец по желанию, как и слезы. В отличие от обычных красных пятен, появляющихся у других женщин, ее румянец красив, как нежный рассвет.