Аравия, Сирия, Месопотамия - всё позади. Голод, жара, дожди и сон под открытым небом - в прошлом. Камни и палки язычников остались далеко за краем земли. Никуда только не делись стёртые до крови пальцы и пятки ног. И болят рубцы от ударов хлыстом царя Великой Армении Традта. Но разве думали они, уходя из Рима, скрываясь от преследований трибуналий Императора Диоклетиана, что участь христиан в Вагаршапате[39], где проповедовал когда-то Фаддей, будет так же ужасна, как и в родных пределах Империи?

Разве думали они, что карие глаза, коралловые губы, шёлковая кожа одной из них - юной и весёлой Рипсиме - сведут с ума царя Армении, и он, после отказа красавицы стать его наложницей, прикажет своим телохранителям-римлянам предать христианок смерти[40]?

«О, господи! Лишь бы они не нашли нас, как нашли и казнили несчастную Гаяне с подругами, укрывшихся на окраине города у знакомых ассирийцев», - думали христианки.

Вольноотпущенницы прятались в южной части Вагаршапата в старом сарае, где милосердный каппадокиец-винодел предложил им в качестве убежища свою давильню винограда.

На улице слышались крики женщин и плач детей. Тяжёлые шаги солдат звучали всё ближе.

Рипсиме через щель в тонкой деревянной стене постройки со страхом смотрела, как легионеры обшаривают ближайшие дома. И вдруг, прямо напротив, близко, зрачок в зрачок она увидела глаз с красными прожилками сосудов.

- Эй! Сюда! Вот они где, христианские блудницы!

В сарай ввалились разгорячённые поисками солдаты.

Центурион, пропахший потом, кожей доспехов и чесноком, остановил товарищей.

- Черноглазая красотка в углу – моя, - легионер отстегнул мешавший ему меч и навалился сверху на дрожащую от страха девушку, разрывая на ней хламиду, ища слюнявым ртом приоткрытые губы. Рипсиме, чувствуя во рту его толстый горячий язык, от отвращения и ужаса стиснула зубы.

- А-а-а!

Громкий вопль римлянина, полный боли и злости, остановил возню товарищей с другими женщинами.

Солдаты, не поднимаясь с пола, оглянулись. Откушенный язык центуриона валялся на грязной соломе. Легионер грязными короткими пальцами растерянно щупал окровавленную пустую щель рта.

В бешенстве он быстро нагнулся, подобрал с земли оставленное кем-то из солдат короткое копьё и ударил несчастную девушку в сердце…».

Епископ, закончив повествование, вытер вспотевший лоб и вопросительно посмотрел на императора.

- История в духе небылиц о первых христовых мучениках, - Константин, терпеливо дослушав историю до конца, иронично улыбнулся. – И что, то копьё почитается армянами, как реликвия?

- Очевидно, мой император. Они даже начали возведение монастыря, названного «Гегардаванк», или Монастырь копья, а сам наконечник выдают за копьё, пронзившее тело Иисуса. – Евсевий суетливо перекрестился.

- Только у меня есть основания полагать, что реликвия, предназначенная монастырю, есть навершие посоха. Мне эту «святыню» показывали с большой торжественностью. Изгнание и ссылка тем и хороши, что можно посвятить время путешествиям. Сомнений своих я не показал, ведь местные прихожане христианской общины должны во что-то верить. Только железо наконечника – мягкое. По центру короткого широкого лезвия вырезан крест. Какой же крест может быть на копье римского легионера? Приписали бы этот посох личным вещам Андрея Первозванного, было бы ничем не хуже[41]. – Епископ замолчал, видя, что Константин обдумывает услышанное.

Император, заметив паузу в рассказе Евсевия, тут же спросил:

- А что ты скажешь насчёт наконечника, который я тебе показывал часом раньше?

- Благословен будь, император! Похоже, в твоих руках жертвенное оружие, принадлежавшее Юлию Цезарю. Ведь он был Великим понтификом Рима. Я что-то читал в хрониках периода Октавиана Августа о каком-то копье Цезаря, приносившего ему необыкновенную удачу и покровительство языческих богов. Но то, что это копьё, пронзившее тело Иисуса?.. Прости, не верю. Оно не похоже ни на один вид оружия, которое применяли римляне в Иудее и Египте. Слишком тонкая работа кузнечных дел мастера. Да и сталь очень высокого качества. Для легионов таких не делали. Это скорее редкий заказ редкому умельцу. Штучная работа. – Евсевий на минуту задумался и продолжал:

– Уж коли речь идёт о священных предметах для церквей Византии, позволь послать искусного, предприимчивого, не лишённого воображения человека в Иудею и Иерусалим. При известной ловкости и старании там найдётся не одна достойная столицы Восточной империи реликвия.

Константин кивнул, соглашаясь, улыбнулся и позвонил в колокольчик.

- Ты прав, епископ. А теперь - иди. Мне надо подумать.

О, терпеливый читатель! Нам с тобой пока рано думать о вечности. Оглянемся назад и окунёмся в прошлое. Быть может, уже этой ночью всадники в остроконечных шапках со свистом и криками сожгут жалкую лачугу бедного ассирийца или каппадокийца, жён их распнут на узких лавках и изнасилуют, а детей уведут с собой, чтобы воспитать из них новых воинов для новых набегов в будущем. Без содрогания и тоски о предстоящем времени без нас заглянем пока за стены Большого императорского дворца Константина. Не правда ли, это занятие более интересное, чем думать о будущей пустоте и ночи? Но… как странно! Всё знакомо и близко. Новообращённый христианин идёт с мечом на брата язычника. Сын, которого ещё совсем недавно отец целовал в розовые, пахнувшие молоком матери ладошки, составляет заговор против человека, семя которого подарило жестокому юноше жизнь. Время и жажда власти разрушают родственные связи, кровотоки, привязанность к близким, силу клеевых растворов, удерживающих камни фундаментов нравственных отношений и устои традиций. Иногда достаточно только звуков трубы, чтобы мощные стены дали трещину, зашатались и рухнули, погребая под своими обломками: династии и народы, города и храмы, реликвии и древнюю мудрость богов.

Вот и сейчас время глазами Флавия Валерия Аврелия Константина - Императора Восточной и Западной Римской империй - смотрело на Криспа, узника, прикованного цепями к стене в подвалах императорского дворца на холмах Византия. Допрос вёл лично император. В пыточной камере, кроме отца и сына, никого не было. Официальное обвинение было предъявлено Криспу на основании жалобы жены Константина Фаусты о попытке её изнасилования собственным чадом.

Но разговор без свидетелей шёл совершенно о другом.

- Где святыня, принадлежащая Империи? - голос императора срывался от гнева.

Упрямые глаза сына натолкнулись на суровый взгляд отца. После тяжёлого и долгого молчания прозвучал ответ.

- Она теперь моя. Я прочёл все свитки и собранные тобой доказательства о происхождении наконечника и его магической силе. Смирись, отец, отныне я его хозяин - и с этим ты ничего не поделаешь.

Крисп был так же необуздан в своих поступках, как его мать. Не было ещё такого желания, осуществления которого он не добился бы правдами или неправдами.

- Почему оно должно принадлежать только тебе и приносить к твоим ногам славу, новые земли, золото и женщин? - Крисп торопился и задыхался от возможности наконец-то высказать наболевшее своему царственному обвинителю. - Я тоже хочу строить города и храмы, покорять народы, иметь в наложницах знатных патрицианок и распутных жён царей-варваров. Я тоже хочу называться Великим, возводить высокие резные каменные арки и проходить под ними с триумфом в Риме, Никомедии, Аквилее, Александрии.

Крисп заговорил быстрее, срываясь на крик:

- Я бы убил тебя, отравил бы, подсыпав яд в вино. Но только - зачем?.. Ведь копьё теперь моё, и ты ничего мне не сделаешь. Покровительство богов на моей стороне.