Безусловно, длительное проживание в тесном соседстве с другим народом оказывает большое влияние на формирование человека. Вот и я не стал исключением из этого правила. К тому же моей фамилии присущ национальный колорит, благодаря чему татары часто принимали меня за своего. Было приятно: мне всегда нравился этот жизнерадостный, трудолюбивый народ. А когда требовала ситуация, я и сам не раз успешно «косил» под татарина. И помогало мне в этом одно обстоятельство.
В крупных городах республики не все татары, особенно молодёжь, владели своим родным языком, некоторые вообще его не знали. Не припомню, например, чтобы мой друг детства Фархад, будучи чистокровным татарином, говорил на родном языке, хотя и понимал его. Даже своей родной бабушке, плохо говорившей по-русски и обращавшейся к нему по-татарски, всегда отвечал только на русском, несмотря на то, что мама его часто за это укоряла. Я, кстати, был с ней солидарен.
А я и сейчас под настроение изредка выдаю что-нибудь на татарском, хотя более чем за четверть века, прошедшую с момента моего переселения в Сибирь, почти всё забыл. «Ах, фремя, фремя». Старею…
Итак, в густых сумерках мы с Андрюхой добрались до долгожданного Сарманова. Не без труда нашли человека, показавшего дорогу на Иляксаз – конечный пункт нашего путешествия; мерцая редкими огоньками, деревенька служила надежным ориентиром. Но, пока мы чапали по грязи последние два километра, на улицах деревни не осталось ни души. Хорошо хоть знали, где искать студенток-ботаничек: их во главе с молодым преподавателем, ныне директором ботанического музея университета Сергеем Любарским, разместили в отдельно стоящем здании, используемом колхозом под общагу.
Уже в кромешной темноте мы постучали в заветную дверь. В ответ – тишина. Как так? Не та деревня? Или девчата успели, досрочно завершив работы, отбыть восвояси? Постучали громче, ещё раз. И ещё. Наконец, робкий голосок слабо вопросил: «Кто там?»
Оказалось, что один из местных «жегетляр», влюбившись в студентку по имени Адиба, слишком переусердствовал в проявлении своих чувств, за что был сдан местному участковому, мгновенно влепившему ему пятнадцать суток. И вот, за день до нашего приезда «пострадавший» от неразделенной любви, отбыв наказание, всё же наведался к Адибе. Присев на краешек табуретки, он, с глубокой укоризной глядя девушке в глаза, только и смог выдохнуть: «Ну, нарса (ну, что)?» Казалось бы, «ученье» пошло впрок. Однако вполне могла произойти смена настроения. Потому-то девчонки боялись не только открывать дверь, но и голос подавать. Но нам были несказанно рады даже ночью. А уж Лидуська сияла! Все ботанички, затаив дыхание, не сводили глаз с почти киношной сцены встречи влюблённых. Девчонки вообще обожают подобные зрелища.
Предполагалось, что на следующий день мы тронемся в обратный путь – по крайней мере, так мы договаривались. Какой там! Лишь на третий день, и то по моему твердому настоянию, мы, наконец-то, двинули обратно в «порт приписки». Лидуська провожала нас до конца деревни. Иляксаз запомнился двумя изюминками: над всеми водоразборными колонками были поставлены красиво раскрашенные срубные теремки; а традиционную доску почёта у правления колхоза украшали портреты ударников труда, умело нарисованные пастелью местным Суриковым.
Обратно мы добрались быстро и без приключений, удачно поймав попутный грузовик до Заинска. А в Алслободе нас ожидал «втык» от перенервничавшей Альфии Нурлимамовны за нарушение уговора о сроке возвращения. Но блаженно улыбавшегося Андрюшу, да и меня тоже уже ничто не могло серьезно пронять.
Всю оставшуюся неделю до конца сельхозработ Андрей, мучимый угрызениями совести, тягостно молчал. Да и после возвращения в Казань не меньше семестра всё ждал, что кто-нибудь из «доброжелательниц» нашей группы бдительно «сольёт» Лидуське компромат.
И основания для подобных опасений имелись, ведь та осень в колхозе вошла в историю нашей группы благодаря незабываемой поэтической дуэли…
Мы с Андрюхой и ещё тремя студентками оказались тогда расквартированными в доме гостеприимной пожилой русской пары – одиноких дяди Васи и тети Нади. В пристройке к дому квартировал молодой неженатый агроном Фарид, позже влюбившийся в одну из студенток – неприступную Ирочку Скипину, которую мы между собой звали «Скипа». Ну, а мы с Ширшовым попросились на веранду, чтоб иметь хоть какую-то независимость от хозяев. Сентябрьские ночи уже становились холодными, но мы почти не мерзли – выручали наша с ним неприхотливость и добротная туристская подготовка. По вечерам у нас на веранде постоянно сидели три наши подружки – собиралась такая милая дружеская общинка. Мы вели бесконечные задушевные беседы, травили анекдоты, пели под гитару песни Визбора и Никитина и, насколько это возможно, старались не тревожить хозяев, рано ложившихся спать.
Но однажды идиллия резко оборвалась. Был банный день, мы купили пару бутылочек красного винца, закуски и решили душевно провести очередной вечер, попарившись перед этим в баньке. Баня у хозяев топилась по-чёрному. Мы с Андрюхой великодушно пустили наших девчонок попариться первыми – меньше сажи, больше жара.
И вот, когда мы с ним, напарившись, в предвкушении небольшого пиршества вернулись на свою веранду, оказалось, что наши нечестные подруги всё выпили и съели, не дождавшись нас. Почему они так поступили, я уже не помню, но нас это возмутило до глубины души. Слово за слово, мы вдрызг разругались, а Скипа, в завершение крепкой размолвки, снисходительно выдала: «Спокойной ночи, «квадратные» мальчики!» «Оквадратить» или «квадратнуть» на сленге того времени означало: возбудить интерес и «кинуть» представителя противоположного пола. Наутро был объявлен взаимный бойкот. Точка!
Чем мы с Андрюхой могли отомстить своим «неверным» подругам? Только альтернативой им в виде новых пассий! Вот вам! А вы, голубушки, будете ложиться спать вместе с хозяевами в восемь часов вечера – деваться вам некуда!
Сказано – сделано. Вскоре с нами по вечерам на веранде стали сидеть две студентки: одна из нашей группы, «инкриминирования» которой со стороны Лидуськи так впоследствии боялся Андрюша; другая, типа, «моя» – из параллельной. Однако в глубине души и я, и Андрей сожалели, что рассорились с тройкой «Скипа и Ко». Но нужно было держать марку – гордость и юношеский максимализм не позволяли сделать первые шаги к примирению.
Дальше – больше. Как-то, хлебнув спиртного, мы устроили перед новыми подругами словесную «обструкцию» компании «Скипа и Ко», не особо выбирая выражений. «Бывшие» услышали, точнее, подслушали, и обиделись насмерть. Да и нам самим потом было стыдно за наш нетрезвый трёп, но, как говорится, «слово – не воробей…»
Бойкот со стороны девчат стал ещё демонстративней. Более того, триумвират обнародовал содержание нашего «базара». В результате, к бойкоту в отношении нас примкнули ещё некоторые девчонки.
Лидуськины письма всё не шли. От хандры Андрей предался довольно распространённому по молодости занятию – поэтическому творчеству, чего за ним никогда ранее не водилось. Свободными минутками Андрюша, грызя карандаш, то улыбаясь, то хмурясь, зачёркивая и переписывая выстраданные в муках творчества слова, строчил их в блокнот. Любительская юношеская романтическая поэзия почти всегда трогательна и примитивна, ее не стоит воспринимать всерьез. Она лишь отражает состояние души и настроение, присущие только той поре жизни. Но один стишок «за жизнь» мне понравился.
Известно давно всем, что жизнь – это море,
Бескрайнее море счастья и горя,
Бескрайнее море встреч, расставаний,
Безбрежное море разлук и прощаний.
Друзей и подруг, столь тобою любимых,