Вечеромъ Максимъ заходитъ потолковать. Который уже разъ разсказываетъ про брата. Самое больное мѣсто. Придётся принять на себя все семейство, если братъ не воротится. Не взять его онъ не можетъ: человѣкъ онъ совѣстливый, хоть и очень скупой, къ тому же при всѣхъ на кухнѣ въ минуту прощанья торжественно объявилъ и даже перекрестился на образа, что въ случаѣ тамъ чего приметъ на себя всѣ заботы − чтобы не безпокоился. Можетъ-быть, это-то и томитъ Максима, и онъ не можетъ не думать о будущемъ и всё подгоняетъ подъ эту думу, всё подготавливаетъ себя и томитъ неизбѣжностью.
Онъ суевѣренъ страшно. Сегодня пришёлъ совсѣмъ сумрачный и заявилъ прямо, что дѣло плохо: совалъ письмо въ ящикъ, а оно застряло подъ крышечкой и сломалось, − не хотѣло пролѣзть.
− Такъ, должно, и не получить ему моего письма. Ну, да ужъ одинъ конецъ! Знаю я, что къ чему. Вонъ Нырятель сказывалъ про лещей… развѣ не правда? Богъ и скотинку умудряетъ. Лещъ-то эна когда ещё, по веснѣ выходилъ, подавалъ знакъ, а война подъ конецъ лѣта…
Съ войной Максимъ связываетъ и весеннiй, − дѣйствительно, небывалый, − выходъ лещей къ перекатамъ, и конопатчика, повѣсившагося прошлымъ годомъ на сѣновалѣ, и страшные лѣсные пожары, и сибирскую язву, и обильный урожай яблокъ − другой годъ под-рядъ. И на вопросъ, − при чемъ же тутъ конопатчикъ и яблоки, говоритъ глухо:
− Будто и ни къ чему, а думается такъ, что…
Всё смутно теперь и вокругъ, и въ немъ, и говоритъ онъ смутно. Онъ малограмотенъ, прочёлъ только недавно «про веткозавѣтъ» и очень сталъ много думать, − говорила его жена. Спрашивалъ, почему два ковчега было, и куда подѣвался первый; жива ли теперь гора Араратъ; нашей ли вѣры былъ пророкъ Илiя. У сявщенника всё просилъ библiю, чтобы «всё проникнуть». Жена ходила къ матушкѣ и просила не давать ему «икнижки» − и такъ толку отъ него не добьешься.
− Сколько тамъ годовъ пройдетъ, а кончится всё въ нашу пользу. А вотъ.
Онъ прислоняется къ печкѣ, морщитъ съ потугой волосатый лобъ и устремляетъ всегда, какъ-будто, что-то особенное видящiй взглядъ на тёмное окно. А за окномъ шумятъ и шумятъ деревья въ саду − не утихаетъ вѣтеръ.
− Показано было за много годовъ ещё, только что не каждый могъ достигнуть… − говоритъ онъ загадочно. − И не только что эта война, а и съ японцами которая. У батюшки вчера читали про исторiю. За много годовъ тому и въ какихъ мѣстахъ − неизвѣстно, но надо полагать, что въ нашей сторонѣ… поѣхалъ одинъ очень замѣчательный генералъ въ древнюю пустыню, какъ всё равно что скитъ, гдѣ спасаются отчельники… но тутъ женскiй полъ былъ… И тамъ вотъ и объявилось, только не знали, что къ чему! А теперь стало вполнѣ понятное знаменье. Ну, генералъ тутъ поговѣлъ, всё честь-честью, и сейчасъ, стало-быть, присовѣтовали ему разные мудрые люди потребовать старицу одну праведной жизни, а она слыла тамъ въ родѣ какъ не совсѣмъ у ней всё здѣсь въ порядкѣ, − стало-быть, находило на неё. И тогда только понимай. И вотъ, какъ объявилась она передъ нимъ, генералъ и спрашиваетъ сурьозно: «Скажи мнѣ, старица святая, какая ожидаетъ судьба ту жизнь, которая дадена мнѣ отъ Господа Бога? Человѣкъ я военный, мнѣ необходимо знать доподлинно, какъ есть. Какая судьба для моего славнаго вѣрь-отечества?» Въ книжкѣ, которую у попа вчера читали, очень такъ… внятно, нельзя слова проронить. Вспроси-илъ… А старушка ему ни слова, ни полслова! Что тутъ дѣлать! Онъ её другой разъ вспрашиваетъ: − «почему вы не сказываете, я затаю это на глубинѣ души! Скажите, если вамъ Господь исподобитъ. Я не изъ какого любопытства тамъ праздную, а необходимо очень». Тутъ старушка сколько-то подумала-повздыхала и сейчасъ съ её изошло. Сейчасъ живо отправляется въ уголушекъ, къ своему шкапчику, гдѣ у нее всякiй вобиходъ скудный, − хлопъ! − и вдругъ и выноситъ ему два предмета. Одинъ предметъ прямо подаётъ, а другой, за спиной прячетъ. Сперва подаётъ генералу − со-леный огурецъ! И лицо у неё тутъ стало грустное-разгрустное и печальное, и даже всѣ испугались. И потомъ вдругъ стала, какъ все въ ней тутъ въ порядкѣ, и даже какъ сiянiе отъ её лица − прямо, ласковая. И подаётъ генералу другой сокрытый предметъ − огромный кусокъ сахару, отъ сахарной головы. И опять ни слова, ни полслова! И вотъ тутъ-то и вышло знаменье. А вѣдь какъ всё сокрыто!.. А оказывается очень явственною Всѣ они образованные, всё понимаютъ, а тутъ, какъ стѣна имъ стала. И не могли прознать.
− А въ чемъ дѣло?
− А вотъ. Огурецъ… значитъ, война! Потому что огурецъ, всё равно какъ войско, очень много, конечно, въ немъ сѣмечковъ. И война нещастливая, потому − со-леный огурецъ − къ слезамъ! Японская-то война и была. А сахаръ-то, огромаднѣйшiй кусокъ, это − нонѣшняя война, огромадная. Значитъ, какъ разгрызешь его, − сладко будетъ. Такъ и надо толковать. И если всё понимать, что къ чему, то и на небѣ, и на землѣ не безъ причины. Надо только прикидывать!
− Значитъ, крестъ-то съ колокольни снесло…
− Съ батюшкой говорили и про крестъ. Колокольня здѣшняя − стало-быть, потерпятъ здѣшнiе. Значитъ, становьте себѣ крестъ! Такъ батюшка и говоритъ, − все понесемъ, примемъ на себя крестъ!
Говоритъ онъ глухимъ, предостерегающимъ голосомъ, точно хочетъ и себя напугать, и слушателя. Ждетъ уясненiя и откровенiя и боится. Жаждетъ знаменiя и указующаго Перста. И не одинъ онъ. Ступайте по дорогамъ, войдите въ пустыя деревни. Подъ тысячами прогнивающихъ крышъ, за укутанными мутными окнами, не видя ничего и не постигая великой и страшной сути, ждутъ, страстно ждутъ знаменiя и указующаго Перста. Истинныя вѣсти идутъ и сочатся, но развѣ скоро идутъ онѣ и скоро ли проникаютъ? Не прошла еще старая Русь, которая находитъ вѣсти своими путями.
Вотъ повалилъ къ сентябрю дружный, артельный рыжикъ − къ войнѣ. И долго держался: пойдутъ наборы. Но тутъ и безъ рыжика явственно. А вотъ бѣлянки… тѣ показали − эна, ещё когда! Ещё въ половинѣ iюля − съ чего бы такъ рано? − повалили бѣлянки, − цѣлыми полками такъ и сидятъ подъ мохомъ. А сила мака у стрѣлочника! Два года не родился какъ слѣдуетъ − и не въ вѣтренную погоду сѣялъ! − всё выходилъ кусточками, а нонѣ не налюбуешься. Теперь-то и оказалось. Это ужъ всякому должно быть извѣстно − къ войнѣ. Въ каждой-то маковичкѣ − какъ цѣлый полкъ, хоть нарочно считай. Это стрѣлочникъ еще хлопцемъ слыхалъ, а тутъ невдомекъ.
А такъ прямо и вышло, какъ вылилось.
Какъ-то зашёлъ Нырятель, мужичокъ-рыболовъ изъ-подъ Щетинина омута, напомнилъ:
− Помните, лещъ-то? Бабы-то наши учуяли, а?! Да и то сказать, − Богъ и скотинку умудряетъ.
И вспомниается теплая iюньская ночь на Щетининомъ омутѣ и разсказъ о рыбахъ.
− …Какъ оттёрся, выпростался, вся тешуя съ его соплыветъ и соплыветъ − до крови. Слабость на его нападетъ и нападаетъ, бѣда. Сейчасъ первое ему удовольствiе − лѣчиться. Воды ему, стало быть, свѣжей и песочку… Онъ тебѣ не пойдетъ куда въ глыбь тамъ, это ужъ онъ знаетъ… знаетъ, гдѣ ему польза окажетъ. Первый ходъ ему, чтобы безпремѣнно на Кривой Бродъ. Сейчасъ, первымъ дѣломъ, Господи баслови, − на Кривой Бродъ поползетъ, стѣна-стѣной! Такъ и валитъ, такъ и валитъ рядами, головёшками въ одну сторону, чисто тебѣ войско его идетъ. Тыщи миллiоновъ его тутъ, а нонче бы-ло!!… Мать твоя сковородки! Засыпалъ и засыпалъ весь бродъ! И вѣдь чего − не боится! Мужики ѣдутъ прямо на его, онъ тутъ возля стоитъ − дави, на! Истинный Господь, не вру. Пожмётся такъ, малость самую, чтобы только по ёмъ не ѣздили, и стоитъ. Ахъ, ты, лѣшiй!. Да-а… Ну, теперь подходи къ нему съ намёткой, съ берегу − вотъ онъ, накрывай! Ладно. То-олько завелъ… врёшь. Сейчасъ снизится, пододвинется и почнётъ клониться къ тому краю… ни-какъ! Продвинется, сколько ему полагается, чтобы недостать, опять подымется и стоитъ. Заходи оттеда − опять сызнова разговоръ. Притрафлялись сѣтью, − только станешь подбираться издаля, во-онъ откуда портки спустишь, − въ омутъ сплылъ и сплылъ, какъ по командѣ. Чисто у его тамъ распоряжается кто. Не вѣришь? Чтобъ мнѣ его никогда не поймать, истинный Богъ − не вру. Спрашивай у тресвятскихъ, у болотинскихъ − ѣздятъ они черезъ Кривой Бродъ, видали. Изъ годовъ годъ. Вотъ бабы разъ… ужъ и смѣху было! − идутъ гуртомъ, а я тутъ, подъ тѣми вонъ устиками, у подмоинки, на судачка жерлицы разставлялъ… ка-акъ заверещатъ, да ка-акъ шарахнутъ! Его, стало-быть, и увидали, въ смый-то полдёнъ. Вода-то чё-орная отъ его, − весь песокъ укрылъ, перья поверху шумятъ, играютъ, на спинкахъ-то… горбушками-то чёрными такъ и выпираетъ весь вонъ. Креститься начали. Къ войнѣ, што-ль, онъ это? − говорятъ. Истинный Богъ!