Теперь ужъ онъ никуда не уйдетъ отъ нихъ, не будетъ лазить по крышамъ, ставить кресты на церквахъ и громоотводы на фабричныхъ трубахъ. Будетъ бродить у двора.
Въ погодiе дни сидитъ онъ на чурочкѣ, подъ окномъ избы, положивъ подъ руками новенькiе, жёлтые костыли, выданные ему изъ госпиталя, и глядитъ на тихую улицу. Сидитъ часами, покуриваетъ изъ фарфоровой трубочки, въ синихъ разводахъ, съ головой бородатаго старичка въ колпачкѣ. Эту трубочку подарилъ ему плѣнный нѣмецъ.
− Помѣнялись на разговорѣ. Далъ ему жестяную спишешницу, съ тройкой… дуга понравилась. Нѣмецъ ничего, деликатный…
При выпискѣ получилъ онъ вольное платье: новую хорошую тройку, хромовые сапоги съ калошами − одинъ сапогъ и одну калошу − и картузъ въ рубль сорокъ. Но боевую фуражку захватилъ на память: прорвана она пулей надъ правымъ ухомъ въ тульѣ.
Онъ сухощавъ, скуластъ; на воспалённомъ, сильно рябомъ лицѣ ни волоска: выѣла оспа; острые маленькiе глаза безпокойно выглядываютъ надъ скулами − что-то отыскиваютъ. Такiе глаза бываютъ у пойманной птицы. Да, теперь онъ прочно пришитъ къ землѣ костылёмъ. Ни лихости, ни былого задора. Не завьётся теперь подъ крестъ и не пойдётъ за бутылку водки по высоченному краю сквозного желѣзнодорожнаго моста. Не ударитъ картузомъ по рукѣ инженера-бельгiйца, все за ту же водку, что съ одной верёвкой, дощонкой да парой палокъ доберётся до маковки заводской трубы.
Сидитъ на чурочкѣ и смотритъ передъ собой на конецъ костыля: чего же теперь? Видъ у него, какъ у человѣка, котораго выхватили нежданно изъ горячей работы. То крутилъ его вихрь и грохотъ, а теперь страшная тишина, тихiя поля, умирающая избушка, которую онъ будто только теперь увидѣлъ. Да, теперь не накроешь.
Радъ ли онъ, что вернулся? По его лицу не узнать. Сидитъ, будто всё ещё не можетъ опомниться, и думаетъ, думаетъ. Ну, а что же самаго замѣчательнаго было съ нимъ на войнѣ?
− Самаго замѣчательнаго?.. Особо замѣчательнаго ничего не было.
− Ну, а какъ… жарко было, въ смыслѣ боя? − спрашивалъ его студентъ изъ усадьбы.
− Ничего. Погода была деликатная. А когда и дожди… Сады у нихъ замѣчательные, яблоки всякiя, больше кулака есть. Яблоки все ѣли. Свиней тоже много держутъ. Соленую ихнюю свинину ѣли… не переѣсть. А то разъ сливошнаго масла три бочки нашли, получили въ окопы болѣе четвёрки на душу. Которые непривышны къ нему − ноги мазали.
О бояхъ мало говоритъ. Разсказываетъ больше про мѣста, про разныя мелочи, которыя его поразили.
− Привезли разъ нѣмца, стали по-польски говорить. Нѣмецъ говоритъ: «вы хитрые, первые войну начали». А мы ему − «врёшь, вы начали!» − «Нѣтъ, вы! Вы, говоритъ, загодя всѣ дороги изгадили, никуда не годятся, ямы однѣ да грязь… всѣ дороги устранили!» − «Да у насъ, говоримъ, всегда такiя дороги, а то и хуже». Прищурилъ глазъ и посмѣивается: «Ахъ, какiе вы хитрые! Развѣ это дороги? И дома, говоритъ, всѣ поломали, оставили одни сараи». − «Какiе сараи?» − «А вотъ такiе, говоритъ, соломой покрыты». Ужъ смѣялись! Хитрые и хитрые! Втолкуй ему. Тутъ я ему и сказалъ: «Мы, говорю, подъ Богомъ ходимъ, небомъ укрываемся, чортомъ подпираемся!» Не понялъ! − «Съ дорогами-то, говорю, и слѣпой безъ горя, а ты вотъ безъ дорогъ сумѣй!» Такъ ничего и не понялъ. − «Нѣтъ, вы хитрые!»
Еще про «Саску-дерзысъ» разсказывалъ охотно.
− А это у насъ въ ротѣ былъ прапорщикъ. Соберутся къ ротному господа офицеры изъ другихъ ротъ, и батька придётъ. Какъ свободное время − въ карты хлещутся. Весело, всякiе анекдоты, смѣхъ… А прапорщикъ былъ за полуротнаго, Александръ Евгеньичъ, картавый. Бывало кричитъ: «на стыки!» Но былъ отчаянный. Придёшь къ ротному въ землянку, фельдфебель пошлётъ, а они подъ него задаются и говорятъ: «Саска, дерзысъ!» А онъ карту бьётъ и навариваетъ: «дерзусъ!» И вотъ такъ было. Прибѣгъ я разъ къ нимъ − «ваше высокородiе, казакъ отъ штаба!» Приказано второму батальону выбить нѣмцевъ съ бугра. Бросили карты, побѣжали. Правда, стоять надоѣло, цѣлую недѣлю въ окопахъ сидѣли. Какъ стемнѣло, вылѣзли изъ окоповъ, стали перебѣгать цѣпями… Ночь, тёмно, дождь прошелъ. А ужъ тѣ учуяли: сушатъ насъ пулями − засушили! Ротный, слышу, кричитъ съ праваго флангу, будто смѣется: «Саска дерзысь… натинается!» А прапорщикъ въ середкѣ шёлъ, возлѣ меня. Весело такъ ему гакнулъ: «Дерзусь!» И готовъ, въ лобъ прямо. Больше и слова не сказалъ.
Это было замѣчательно и ещё, какъ нѣмца воровали.
− Кузнецъ былъ у насъ въ полковомъ обозѣ. Вскрылъ посылки − поймали. Отдали подъ судъ, а покуда изъ обоза въ строй. А тутъ и приходитъ приказъ изъ штаба дивизiи − языка достать, что бы ни стало. Думали-думали − ничего не придумали. И батальонные думали, и ротные… Какъ его добудешь! А надо немедленно. А они колючiе, черти… живыми не даются. Вотъ тутъ самый тотъ кузнецъ-воръ и говоритъ ротному: «дозвольте, могу разстараться, только за меня отхлопочите на судѣ». − «Какъ можешь, объясни». − «А ужъ это, говоритъ, дозвольте мнѣ распредѣлить планъ». − «Ну, распредѣляй, говоритъ, а не достанешь − на глаза не попадайся». А кузнецъ говоритъ: «мнѣ судъ не сладокъ, а тогда мнѣ водки хотѣлось, искалъ попользоваться, Богъ не привелъ. Будьте покойны: либо голову сложу, либо нѣмца приволоку». Попросилъ выбрать двоихъ, которые отчаянные. Спросили, кто желаетъ. Довѣрился солдатикъ одинъ, Пиньчукъ, нашего взводу… ну, и я прикинулъ: можетъ, крестъ заработаю, а то всё равно скушно, рѣшайся моя судьба. Ротный насъ перекрестилъ, совѣтъ далъ: «ну, подлецы-друзья, заочно васъ цѣлую и благословляю. Заработайте себѣ кресты, а мнѣ славу!» Кузнецъ взялъ палку аршина три съ половиной, затесалъ, а на верхушку гвоздь вколотилъ. И ещё газету себѣ выпросилъ. Глядятъ − что будетъ? − «Вотъ, говоритъ, этимъ енструментомъ и выловлю». Подошла ночь, велитъ намъ за нимъ ползти. Поползли къ ихнему окопу шаговъ съ шестьсотъ до нихъ было. Приползли на серёдку, кузнецъ сейчасъ палку въ землю воткнулъ покрѣпче, а на гвоздь газету повѣсилъ. Велѣлъ назадъ ползти. Утромъ глядимъ − газета виситъ. На другое утро, глядь − нѣтъ газеты! Стой, былъ! Ночью опять полземъ, лопатки велѣлъ захватить. Опять газету повѣсилъ, глядь − сыгарка на ниточкѣ виситъ! Въ обмѣнъ на газету. Тутъ кузнецъ и говоритъ: «жалко тебя, товарищъ, а изловлю, вмѣстѣ лучше покуримъ». Велѣлъ отползти чуть впередъ и въ сторонку, шаговъ на десять, канавку рыть, а землю подальше раскидывать. А на пашнѣ было. Выкопали канавку, аршинъ десять, чуть чтобы лечь вровень, какъ по шнурку. Легли. − «Ну, говоритъ, спи-высыпайся, а я стеречь стану». Ночь проспали. Глядимъ − виситъ газета. Лежимъ, день бѣлый. Какъ зачали они палить! И наши, и тѣ! Зыкаютъ пули − вотъ-вотъ врѣжетъ. Иная совсѣмъ сбоку запашетъ, земля летитъ. А наши, говорили потомъ, безпокоились − куда мы подѣвались? Въ бинокль не могли усмотрѣть − поле и поле, знаку нашего нѣтъ. Ротный такъ и порѣшилъ: сдались, сукины сыны, либо нѣмцы забрали. А кузнецъ ругается − «только бы они мнѣ, такiе, шеста не сбили». Сухарика погрызли, пить смерть хочется, а не уползёшь. Пролежали до ночи. − «Можетъ, ещё заявится», − сталъ насъ кузнецъ уговаривать, − «крестовъ намъ приволокётъ, а мнѣ суда не будетъ». Нашла ночь, а нѣмца и знаку нѣтъ. Ужъ и сушилъ ихъ кузнецъ! − «Ладно − говоритъ, на газету не изловлю, − на огонь выйдешь; на голосъ выманю. У меня ещё планы будутъ». Мозговой былъ! Ужъ свѣтать стало, опять день лежатъ. А пить − прямо погибаемъ. А кузнецъ ихъ содитъ! Кофю у нихъ варить стали, по вѣтерку слышно. Вдругъ, слышимъ, − шагаетъ… А тума-анъ… близко не видать. Видимъ − идётъ такъ слободно человѣкъ, безъ ружья, здо-ровый. Два шага — и станетъ. И къ шесту… Кузнецъ знакъ намъ − ползи, не шуми. Винтовки оставили − какъ бы сгоряча не запороть… надвигаемся, какъ змѣи. А онъ къ шесту подошёлъ, газету снялъ, чего-то вѣшаетъ… Какъ кузнецъ его − цопъ за ноги! плати деньги! шинелью-то и накрылъ, навалился. Да мы ещё. Онъ вывернулъ голову да меня за палецъ зубами, вотъ рубчикъ остался. Кузнецъ ножъ ему показываетъ − позѣвай! Матушки − унтеръ-офицеръ! на петлицахъ пуговицы съ чёрнымъ орломъ! Орёлъ, рваныя крылья. Не даётся. Вывернулся да кузнеца въ ухо. Кузнецъ − брыкъ, а мы ужъ успокоили, сдавили подъ загривокъ, не скрипи. Ну, потомъ успокоился. Выбрали винтовки и поволокли его по-хорошему къ себѣ. Ротный всѣхъ насъ перецѣловалъ, нѣмцу папироску въ зубы, куриную ногу, шиколаду. Сперва посурьезничалъ, а то и улыбаться сталъ. − «Пишите, говоритъ, моему ротному записку, что принялъ всѣ мѣры, а то мнѣ казнь будетъ». Ну, ротный вызвалъ умѣющаго, написали записку: «поймалъ, говоритъ, вашего судака нашъ кузнецъ обозный, сдался геройски». Съ ракетой къ нимъ перекинули въ кошелькѣ. Сейчасъ его въ штабъ дивизiи − «На всѣхъ, говоритъ, рапортъ напишу, приставлю». Только ничего не вышло. Какъ зачали они по насъ шпарить съ обѣда, осерчали, а къ ночи въ атаку. Семнадцатаго ноября, ночью… Ротнаго убили, кузнецъ безъ вѣсти пропалъ. Всѣ офицеры наши выбыли. Рапортъ-то и не успѣли написать. А то бы съ крестами были.