— Постойте-ка. Я вроде как вас знаю. Вы не капитан Флэшмен, а?

Я кивнул. Он выругался и стукнул кулаком по двери.

— Герой Джулуулабада! — заорал полисмен.

Я скромно улыбнулся мисс Розанне, глядевшей на меня удивленными глазами.

— Защитник форта Пайпера! — продолжает констебль.

— Ну да, да, — говорю я. — Все в порядке, сержант.

— Гектор Афганистана! — не успокаивался полисмен, явно не чуравшийся прессы. — Проклятье! Вот это да!

Он весь расцвел в улыбке, что совсем не понравилось моему обвинителю, который злобно требовал моего ареста.

— Он беглец, — настаивал Отто. — Он забрался в наш экипаж без разрешения.

— Да заберись он без разрешения хоть в Букингемский дворец, я бы пальцем не шевельнул, — говорит сержант, поворачиваясь ко мне. — Капрал Вебстер, сэр, Третий гвардейский полк. Был под началом майора Макдоналда при Угумоне,[5] сэр.

— Для меня честь познакомиться с вами, сержант, — говорю я, пожимая ему руку.

— Это для меня честь, сэр, ей-богу. Но довольно, пора покончить с этим. — Он повернулся к блондину. — Вы ведь не англичанин, а?

— Я прусский офицер, — говорит Отто, — и я требую…

— А капитан Флэшмен — английский офицер, так что вы не можете ничего требовать, — говорит сержант. — И все, не стоит нарываться. — Он козырнул и подмигнул мне. — Доброй вам ночи, сэр. И вам, мэм.

Мне показалось, немца хватит апоплексический удар, таким разъяренным он выглядел, и настроение его вовсе не улучшилось, когда раздался безжалостный смех Розанны. Он с минуту стоял, глядя на нее и кусая губы, потом она овладела собой и говорит:

— Ну, хватит, Отто, залезай в экипаж. Ох, не могу… — она расхохоталась снова.

— Я счастлив, что повеселил тебя, — говорит он. — Ты выставила меня дураком, ты только этим и занимаешься сегодня вечером. — Вид у него был чертовски злой. — Ну, хорошо, мадам, не исключено, что вы еще пожалеете об этом.

— Не надо дуться, Отто, это всего лишь шутка. Залезай и…

— Я бы предпочел лучшую компанию, — продолжает он. — Я имею в виду настоящих леди. — И, отсалютовав шляпой, он отошел от двери экипажа.

— Ну так черт с тобой! — крикнула она, внезапно приходя в ярость. — Кучер, гони!

И надо же тут мне было раскрыть рот! Перегнувшись через нее, я крикнул:

— И как ты смеешь так обращаться с леди, ты, грязный иностранный пес!

Уверен, промолчи я тогда, немец бы про меня забыл, поскольку весь его гнев сосредоточился на ней. Но теперь Отто обратил свои ледяные глаза в мою сторону и принялся сверлить меня ими. На мгновение я почувствовал страх — в лице этого человека читалась смертельная угроза.

— Я тебя запомню, — пообещал он.

К своему изумлению я заметил в его глазах отблеск любопытства. Немец подошел на шаг ближе. Любопытство исчезло. Отто запоминал меня, и одновременно ненавидел.

— Я тебя запомню, — снова сказал он.

Экипаж тронулся, оставив Отто стоять у обочины.

Несмотря на мгновенный приступ страха, который он пробудил во мне, плевать я хотел на его угрозы: опасность миновала, я овладел собой, а все мое внимание поглощала несравненной красоты загадка, сидевшая рядом. У меня появилась возможность оценить ее профиль: широкая бровь, волосы цвета воронова крыла, маленький, но при том слегка изогнутый нос, пышные губки сердечком, твердый аккуратный подбородок, и дерзко выпирающие из-под алого сатина белые груди.

Аромат ее духов, бросаемые искоса взгляды и звуки хрипловатого, чувственного голоса — все влекло к ней. Любой скажет вам: оставьте Гарри Флэшмена наедине с такой женщиной, и неизбежно происходит одно из двух — либо звучат вопли и пощечины, либо леди капитулирует. Иногда и то и другое одновременно. Я с первого взгляда понял, что в данном случае воплей и пощечин не будет, и оказался прав. Когда я поцеловал ее, прошло не более секунды, чем ее губы раскрылись в ответ. Я тут же намекнул на свою больную ногу, заметив, что нежные женские прикосновения способны умерить боль в мышцах. Она с игривой улыбкой согласилась, а свободной рукой с удивительным искусством отражала все мои домогательства до тех пор, пока мы не добрались до ее дома, находившегося где-то в Челси.

К этому моменту я находился уже на такой стадии возбуждения, что едва мог удержать руки в покое, пока она отпускала служанку и провожала меня в салон, весело щебеча о том и о сем и действуя со спокойствием опытной шлюхи. Едва закрылась дверь, я положил этому конец, стиснув ее груди и препроводив даму на кушетку. Ее реакция была неописуемой: она обхватила меня руками и ногами, вонзив мне в спину свои ноготки. Ее яростный способ заниматься любовью вызывал почти что ужас: мне приходилось встречать страстных женщин, и немало, но мисс Розанна скорее напоминала дикое животное.

Второй раз, уже ночью, получился еще более горячим, чем первый. Теперь мы оказались в постели, и на мне не было одежды, способной защитить от укусов и царапин; я протестовал, но это было все равно что говорить с сумасшедшей. Она даже начала колотить меня чем-то тяжелым и твердым — видимо, расческой — и к моменту, когда ее стоны и дерганье прекратились, мне показалось, что я совокуплялся с мотком колючей проволоки. [VI*] Я был избит, исцарапан, изранен и искусан с головы до пят.

В промежутках же она была совершенно другой: веселой, остроумной, и мало кто мог бы сравниться с ее очаровательным голосом и манерами. Выяснилось, что я имею дело с Мэри Элизабет Розанной Джеймс — вот так, не меньше, — женой одного офицера, так кстати отсутствующего в городе по делам гарнизонной службы. Подобно мне, она лишь недавно вернулась из Индии, где он служил. Жизнь в Лондоне казалась ей смертельной тоской — все ее знакомые скучные снобы, нет и намека на тот размах, к которому она привыкла. Ей хотелось попасть обратно в Индию или хотя бы чем-нибудь поразвлечься. Вот почему мое появление в экипаже было воспринято столь благосклонно: ей пришлось коротать невыносимо унылый вечер среди друзей мужа в сопровождении немца Отто, которого она нашла редкостным занудой.

— Одного взгляда на человека, который делает вид, что в нем есть… ну, искорка, что ли, — для меня было достаточно, — говорит она. — Дорогой, я бы не выдала тебя полиции, будь ты хоть убийцей. А еще это был шанс сбить спесь с этого прусского осла: можешь ты представить, что у человека, имеющего столь шикарную внешность, в жилах течет ледяной уксус?

— Кто он такой?

— Отто? А, один из немецких офицеров, совершающих турне по загранице. Иногда мне кажется, что в нем сидит какой-то бес, только хорошо прячется: Отто ведет себя так безупречно, потому что, как и все иностранцы, желает произвести на англичан впечатление. Сегодня, в надежде вдохнуть хоть искорку жизни в это собрание педантов, я предложила им продемонстрировать испанский танец — так тебе бы показалось, что я ляпнула нечто неприличное. Они даже не сказали: «Ах, дорогая!». Просто склонили головы на бок, как делают эти английский дамы, желая показать, что им дурно.

И она наклонила головку, изогнувшись на кровати, словно нагая нимфа.

— Но в глазах Отто я заметила блеск, хоть и на мгновение. Сдается мне, что со своими немецкими девицами у себя в Шенхаузене, или как он там называется, парень вовсе не так застенчив.

Я подумал, что для Отто это слишком, что и высказал.

— Ах, так ты ревнуешь? — говорит она, дразня меня высунутым язычком. — Ты нажил себе смертельного врага, дорогой. Или прославленный капитан Флэшмен не боится врагов?

— Мне наплевать на всех: немцев, французов, ниггеров, — отвечаю я. — А про твоего Отто я и думать забыл.

— Напрасно, — насмешливо говорит она. — Поскольку придет день, и он станет большим человеком — он сам мне сказал. «Я избран», — говорит. «Для чего?» — спрашиваю я. «Чтобы править». В ответ я ему сказала, что у меня тоже есть амбиции: жить как мне угодно, любить кого мне угодно, и никогда не стареть. Не удивлюсь, если это никогда не приходило ему в голову. Он заявил, что я легкомысленна и ничего не добьюсь. «Только сильным, — говорит, — подвластно достигать цели». На что я ответила, что у меня есть гораздо лучший девиз.