— Ах, да ладно. Это же только игра. Кроме того, ты бросил мне вызов на озере, не отказывайся.

Я ухмыляюсь.

— Прекрасно, как хочешь, я тебя предупреждал.

И мы начинаем игру: пускаем по три стрелы с тридцати шагов, затем три с пятидесяти, и наконец, один раз с семидесяти. На тридцати шагах Эмма стреляет великолепно, но на пятидесяти ее стрелы начинают отдаляться от цели. С более дальнего расстояния она промазывает полностью, и все три стрелы приземляются на землю рядом с целью. Мои выстрелы гораздо лучше, хотя я и не стараюсь. Мы собираем наши стрелы и садимся на траву. Пот выступает на наших лицах.

— Ладно, ты был прав, — подтверждает Эмма. — В стрельбе ты полностью ме-ня обскакал.

— Я же говорил тебе, — я глотаю воды из фляжки и протягиваю ее Эмме, замечая, как капли пота катятся по ее шее и ключицам, исчезая в вырезе рубашки.

— Если я что-то тебе расскажу, обещаешь никому не говорить? — спрашивает она и возвращает мне воду обратно.

— Конечно.

Для нее я сделаю все.

— Ты уже читал свитки из библиотеки, в которых написано, как все здесь началось?

— История Клейсута? Да, я прочитал ее.

— Тебе не кажется она странной?

— В каком смысле?

— Во-первых, их воспоминания после первого шторма, когда Клейсут был разрушен, были с такими пробелами. Многие помнили, например, как работать в поле, но забыли имена своих соседей, и их собственный город и все, что они делали до того, как пришел шторм. Как такое могло случиться? И где были их родители? В рукописях нет ничего о том, что они должны были хоронить мертвых, и если взрослые не погибли во время шторма, тогда это значит, что их не было там, когда он начался.

— Ты думаешь, что родители были где-то в другом месте? — спрашиваю я.

Заявление поставило меня в тупик.

— Возможно? Я не знаю. Здравый рассудок подсказывает мне, что дети были рождены в Клейсуте матерями, которые должны были здесь жить, так как никто не пережил попытку перебраться через Стену. Но при этом это кажется невероятным, что все матери погибли во время шторма, который пережили маленькие дети.

О таком я еще никогда не думал, но она могла быть права.

— Это невероятно, — повторяю я ее слова. — Но возможно.

Она хмурится.

— Это все равно кажется смешным.

— Вероятно, мы никогда этого не узнаем. Манускрипты могут быть неполными и с пробелами. Возможно, они пропустили погребение взрослых, потому что это для них было слишком сложно записывать.

— Да, может быть, — говорит она, но я слышу сомнение в ее голосе. Слова Эммы возвращают меня к письму и словам мамы о том, что жизнь полна загадок. Как и мама, Эмма замечала детали, которые были необъяснимы.

Я делаю еще один глоток воды. Она стала теплой, но приятно смочить губы.

— А почему я никому не могу рассказать об этом? — спрашиваю я.

— Ты же знаешь, что Совет выходит из себя, как только кто-нибудь начинает твердить, что за Стеной что-то есть. Но там просто должно что-то быть. Иначе я не понимаю, откуда взялись все эти дети. Каждое живое существо внутри этих стен имеет мать. Это невозможно, чтобы во время шторма все взрослые вымерли, дети должны были где-то иметь матерей, даже если не здесь.

Снова хороший аргумент.

— Ты так молчалив, — произносит Эмма. — Держишь меня за сумасшедшую?

Я смеюсь.

— Я не считаю тебя сумасшедшей. Совсем нет.

— И ты никому не расскажешь?

— Со мной твоя тайна в безопасности.

— Спасибо, Грей.

Она улыбается кривоватой улыбкой, которая приподнимает только один уголок рта, и с глубоким вздохом опускается в траву.

Сегодня безоблачное небо, огромная голубая поверхность, на которой нет ничего, кроме яркого солнца. Эмма устраивается поудобнее и ложится ближе ко мне. Я чувствую, как ее бедра прикасаются ко мне. Каждый мускул в моем теле кричит о том, что нужно перевернуться, прикоснуться к ее лицу и поцеловать, но я по-прежнему лежу неподвижно. То, что у нас есть сейчас, так прекрасно, что мне страшно это нарушить.

— Все в порядке, теперь моя очередь. Я хочу у тебя кое-что спросить, и ты должна пообещать, что никому не расскажешь.

— Договорились, — говорит она, все еще глядя в небо.

— Что бы ты сделала, если бы узнала, что кто-то что-то скрывает от тебя?

— Наверное, спросила бы, глядя в глаза.

— А если это невозможно? Если этого человека больше нет здесь?

— Тогда попыталась бы найти кого-то другого, кто, возможно, знает ответ. Или попыталась сама найти ответ.

— А если ты ничего не найдешь?

— Значит, ты плохо ищешь.

Я презрительно фыркаю и думаю о моей перевернутой спальне. Если объяснение и есть, оно находится не в моем доме. Но я мог бы поискать где-то еще. Возможно, как говорит Эмма, я недостаточно хорошо ищу.

— Ведет больница записи о пациентах?

— Что за записи?

— Не знаю. Что-то. Роды? Смертельные случаи? Что сказал пациент во время посещения?

— Конечно, — говорит она и поворачивается набок, чтобы смотреть прямо на меня. — Но эта информация не разглашается.

— Послушай, Эмма, мне нужно хотя бы взглянуть на эти бумаги. Это всего на пару минут.

— Какие бумаги?

— Моей матери.

— Это она что-то скрывала от тебя?

— Да. Она и Блейн.

Я знаю, что могу доверять Эмме, поэтому вытаскиваю из сумки пись-мо, которое преследует меня последние дни, и протягиваю ей. Ее мысли где-то далеко, пока она внимательно читает, и когда дочитывает, переворачивает лист в поисках продолжения.

— Где остальное? — спрашивает она.

— Не знаю.

— В ее бумагах этого нет, я могу сказать тебе точно.

— Но, возможно, мы найдем какой-нибудь намек.

Я беру письмо, складываю и убираю назад в сумку. Чувствую, что между глаз начинает появляться боль и пощипывание во внутренней части носа.

— Я, правда, не думаю, что мы что-то найдем, — говорит Эмма и садится.

— Все равно мы должны попробовать. Я должен знать, о чем она там пишет, иначе я потеряю еще и рассудок.

— Понимаю. Рано утром у моей матери осмотр на дому, и мы можем посмотреть, но надо все делать быстро.

— Спасибо, Эмма.

Она встает и протягивает руку.

— Нам нужно вернуться назад. Сегодня вечером церемония для Мохассита, и банкет скоро начнется.

— Ах. Я совсем забыл.

Еще один юноша, которому исполняется восемнадцать, еще одна жизнь будет потеряна. Я не друг Мохассита, но я хорошо его знаю по рынку. Он работает на полях, пасет коров и овец. Мохассит худой и болезненный, он болеет чаще, чем другие в Клейсуте. Ему не везло с самого начала, и все равно он смог все преодолеть. К сожалению, я знаю, что предстоящее сегодня он не преодолеет.

Мы собираем наши вещи и идем назад в город. Когда мы добираемся до моего дома, солнце уже клонится к закату. В то время как мы приближаемся к колоколу Совета, становится ясно, что что-то не так. Люди как обычно собрались, но в группе царит молчание. Никто не сидит у огня и не наслаждается едой. Вместо этого все стоят там как вросшие и смотрят вниз туда, где заканчивается охотничья тропа. Эмма и я следуем за их взглядом и застываем.

Двое подростков идут из леса с носилками. На них лежит черное обугленное тело того, чье лицо сожжено до неузнаваемости. Но мягкое, тощее тело, без сомнения, того, кто сегодня испытал счастье за Стеной. Вероятно, он не появился к банкету, и тогда послали поисковую группу. И она нашла его где-то у подножия Стены, там, где появлялись и остальные, кто пытался перебраться через Стену. Мертвые. Сегодня начнется не Похищение, а траурная церемония.

Проходит немного времени, и начинается траурный праздник. Мод разжигает костер, и юноши, которые принесли тело, один из них брат младший брат Мохассита, положили тело в огонь. Эмма стоит рядом со мной, взяв под руку слева. Саша должна быть где-то рядом, так как Кейл нашла нас в толпе и взбирается по другой моей руке. Я прижимаю ее к груди, и она утыкается лицом мне в шею. Люди опускают головы. Друзья и члены семьи плачут. Когда встает Мод, замолкают все.