— Ты думаешь, первый?.. Впрочем, не наше дело, — сказал он и достал карандаш и бумагу. — Ты в городе где живешь? Далеко от меня?

Я сказал ему свой адрес и встал. За окнами начинало темнеть, нужно было уходить. К Вере теперь уже поздно, поеду завтра. Я хотел попрощаться с Екатериной Викторовной, но ее в комнате не оказалось. Вадим проводил меня до двери, и мы пожали руки.

На улице горели фонари, стрекотали мопеды, а где-то в стороне из репродуктора гремело: «Жизнь невозможно повернуть назад…»

Нет, я не мог примириться, чтобы в таком историческом месте, в Разливе, настолько обыкновенной и будничной казалась жизнь: гремят грузовики, снуют прохожие, а у забора, в чем-то убеждая друг друга, беседуют двое пьяных. Этот кусочек земли, это озеро знала вся моя Родина. Мне казалось, в таком месте каждый дом, каждый житель — взрослый и ребенок — должен сознавать свою исключительность, должен жить достойнее и лучше, чем люди в других местах… Может, вначале так и было, а потом они привыкли и теперь живут так, как проще? Да и что им в самом деле, на крыльях летать?

Но все же я не мог смириться, что в этом знаменитом месте проживал безрадостный человек Вадим. Избил парня да еще матери похвастал. И не подумал, что именно матери будет больно.

Мне надоело думать о новом знакомом, и я прибавил шагу. По дороге на станцию я снова вспомнил Петропавловку: отца, девушку, сыпавшую ему на спину песок, ее красивые волосы, и понял, что мне не хочется домой. Если бы там была Вера, а так… Сейчас приеду, отец откроет, улыбнется. И я улыбнусь. Пойду в ванную, вымою руки, а он в это время поставит чайник. Сядем за стол и, как в прежние времена, будем пить чай и рассказывать друг другу, как у нас прошел день. Весело, с улыбочкой. Сначала я расскажу, как случайно попал в Разлив, как познакомился с Вадимом — что тут особенного? Потом как со Степкой поехал на пляж. А там… Что же там?.. Ах, встретили знакомого кота: ходил на трех лапах, а в четвертой держал эскимо. И так далее. И что-нибудь еще, такое же веселое, необычное. Потом вижу… Ну да, вижу своего отца, а рядом с ним какая-то девица играет в песочек. Не просто играет, а посыпает тоненькой струйкой папину спину. Папа счастливый, тоже смеется… Я подхожу, протягиваю папе руку и говорю: «Тевирп, апап!..» Он понимает, здоровается за руку и отвечает: «Тевирп, ныс!.. Давай, садись-ка рядом, поиграем в песочек». И я сажусь. Мы начинаем сыпать друг на друга: девица на папу, папа на меня, а я на девицу. И так далее. А потом папа рассказывает, как прошел день у него: «Знаешь, приехал я сегодня на работу, а начальник отдела говорит: «Вот что, Батраков Паша, новую тему мы освоили, так что кончил дело — гуляй смело! Можешь идти загорать со своей знакомой, чтобы одному не скучно было. А мы тут управимся без тебя: будем осваивать новое… черт, что же новое?..»

Я пытался представить, что говорил начальник отдела, и не мог. Потому что мысли мои то и дело спотыкались о пляж Петропавловской крепости… Самое обидное было то, что он не сопротивлялся, когда она осыпала его песком. Даже доволен был. Разве можно быть довольным, когда есть Вера, и ей сейчас так плохо?

«Жалкий ты, батя. А я думал…»

— Эй, сеньор!

Я обернулся и увидел Макаку. Он стоял впереди, а чуть за ним еще трое.

— Он? — спросил кто-то у Макаки.

— Он.

Ко мне подошли двое. И тут в глазах у меня вспыхнуло так же ярко, будто я посмотрел на солнце.

Они долго били меня. Казалось, это никогда не кончится. Но это уже было не больно, потому что больнее всего было от первого удара — в лицо.

— Остановитесь! Что вы делаете?! — крикнул кто-то на них.

Они пошли по улице, голоса их стали удаляться.

Я лежал, прижимаясь щекой к теплому песку, и, может быть, впервые в жизни так отчетливо ощутил, что земля действительно вертится. И ощутил всю ее огромную скорость, с которой она преодолевала пространство. Мне стало страшно, что я не удержусь на ней и меня, как соринку, оторвет от теплого песка… А она, большая и круглая, помчится, поворачиваясь, дальше. Но уже без меня.

Я не мог встать. Не мог ползти. Даже пошевелиться не мог. И тогда я сказал «отлично» и прочитал наоборот: «ончилто». И засмеялся. Мне показалось, что я вернулся в прошлое, в то время, когда все вокруг было таким привычным, ясным, радостным. Когда Вера была здоровой, а отец был единственным человеком, с которого я брал пример.

Земля больше не вертелась. Она остановила свой полет. Я гладил ее шероховатую спину и благодарил за то, что она не сбросила меня.

Соскреб со щеки песок и двинулся за ними — они только завернули за угол. Догнал. При свете уличных фонарей пытался узнать, кто ударил меня первый. Узнал: это был высокий, на полголовы выше меня парень. Взял его за руку и повернул к себе.

— Надо рассчитаться, — то ли спросил, то ли подумал я и стукнул его кулаком в лицо. И сразу же второй раз. Так что он сел на дорогу и на четвереньках пополз к забору.

И меня снова били. Потом на них закричали.

Какие-то женщины помогли мне встать.

— Вот паразиты! За что они тебя?

— За то, что я один, — бодро ответил я.

— Пойдем с нами, мальчик. Хоть обмоешься, а то на тебе живого места нет.

— Не надо, — сказал я и пошел от них под какие-то деревья.

Лицо горело, будто иссеченное крапивой. Глаза слипались. В носу и в горле что-то хлюпало, я то и дело глотал тяжелые комки.

Нужно было вымыться. Я снова пришел на пляж. Запахло рыбой и свежими досками. Песок насыпался в босоножки и высыпался из них. В воде отражалась луна, а над берегом поднимался чуть различимый туман.

Разделся и вошел в воду. Вымыл шею, руки, а потом поплыл, держа лицо в воде. Оно было большое и тяжелое. Что-то мешало смотреть. Я закрыл левый глаз и смотрел правым. Потом наоборот. Оказалось, что правым я почти не вижу — так он распух.

«А все-таки я смог пойти и треснуть по его лошадиной морде! Все-таки треснул. Пусть только одному, но все-таки смог! Я бы себе не простил, если бы не встал и не пошел за ними. А раз пошел, то все-таки смог!..»

Вылез из воды. Оделся и поплелся по берегу к большим деревьям. Я знал, что иду совсем в другую сторону от станции — двинуться к электричке с побитой физиономией не решился. Нужно заночевать где-нибудь здесь, а утром будет видно.

Вошел на зеленый островок. Тут расположились кусты и деревья, а под ними — несколько скамеек. Сел на одну из них и сложил руки на груди. Впервые захотелось покурить. Это я остро почувствовал: как голод, как жажду. Закрыл глаза и представил, как вдыхаю сигаретный дым, — даже голова закружилась.

Я притрагивался пальцами к ссадинам на лице и к шишкам под волосами и не мог понять, за что меня побили? Не трогал же я этого Макаку. Даже сказал Вадиму: «Хватит». Даже пожалел его. Неужели он настолько дурак и скотина, что не понял этого? А может, и понял, но ведь нужно согнать злость на ком-то. Главное же, все оправдано: я был с Вадимом, значит, я был на его стороне.

Ночью у озера совсем не жарко. Я забрался на скамейку с ногами, подбородком уткнулся в колени. Меня стало трясти мелким противным ознобом. Темно, холодно, сыро и жутко.

Отец уже давно дома, ждет меня. Конечно, ждет! Ему поговорить надо, поспрашивать. Я сейчас приду. Вот встаю со скамейки и плетусь на станцию. Еду в электричке — посторонись, народ, Батраков домой плывет… Да, папа, я теперь не скоро вернусь. Ты уже там к Степке сбегал, поинтересовался насчет меня. А при чем тут Степка? При чем тут Степка, если дело касается одних нас? Нас и Веры. А Степка тут ни при чем!.. Зря купался. Нужно было по колено войти в воду, помыться, и все. Ужас, какой холод! И ночь впереди. Будет еще холоднее. Нужно уснуть. Когда спишь, не холодно.

Я лег на бок, подобрал колени и закрыл глаза. И снова передо мной была Петропавловская крепость — золотая игла собора, коричневые стены и пляж, на котором я видел только двоих — отца и белокурую.