— Я не ребенок, миссис Адней, и мне не нравится, когда со мной так обращаются.

Миссис Адней виновато кивнула.

«О да, — подумала Шарлотта, — мне в ней что-то положительно не нравится!»

— Я приказываю вам ответить на мой вопрос, — властно сказала Шарлотта.  — Вы знаете, почему мне не разрешают ездить в Монтэгю-хаус? Да или нет?

— М-м... да, Ваше Высочество.

— Тогда, пожалуйста, скажите.

— Ваше Высочество, мне придется нарушить мой долг.

— Долг перед кем?

— Перед теми, кто назначил меня на столь ответственную должность.

— Ах, будет вам... Ну, скажите... пожалуйста! — принялась упрашивать даму Шарлотта. — Я хочу знать. Почему я лишена такого права? Ведь это меня касается, правда?

— О да, Ваше Высочество. — Миссис Адней облизала маленьким розовым язычком губы; вид у нее сейчас был такой, словно ей все это очень даже по вкусу. — Но вы, Ваше Высочество, не должны меня выдавать.

— Выдавать? Но в чем дело?

— Если станет известно, что я с вами об этом говорила, то я попаду в немилость.

— А если вы не поговорите об этом со мной, то попадете в немилость у меня!

Миссис Адней приблизилась к кровати и сказала:

— Вы же знаете, что принц с принцессой не очень ладят. Они... не живут вместе.

— Ну, конечно, я это знаю! Принц живет в Карлтон-хаусе и в Брайтоне, а мама — в Монтэгю-хаусе. А приезжая в Лондон, она останавливается в Кенсингтонском дворце.

— Нет... я имею в виду другое. Они не живут... как муж и жена. Вы меня понимаете, Ваше Высочество?

— П-прекрасно понимаю. — Шарлотта начала слегка заикаться, потому что это была ложь — одна из тех, за которые ее так порицал доктор Нотт.

— Но это не мешает им иметь... м-м... друзей. — В улыбке миссис Адней было какое-то лукавство, и Шарлотте почему-то это не понравилось, хотя она и не понимала почему.

— Друзей? Ну, конечно, у них есть друзья! У всех есть друзья... я надеюсь.

— Это особые друзья, Ваше Высочество. А когда имеешь особых друзей, то иногда приходится сталкиваться с... последствиями.

— С последствиями? С какими последствиями?

— Вашему Высочеству этот мальчик никогда не нравился. Вы не раз говорили, что он вульгарный мальчишка.

— Вы про кого? Про мальчика, которого усыновила моя мама?

— Я говорю про Уильяма Остина, Ваше Высочество.

— И какое он имеет к этому отношение?

— Самое прямое.

Шарлотта была озадачена.

Миссис Адней приблизила к ней свое лицо, и все ее изящные манеры вмиг куда-то улетучились.

— Люди говорят, что принцесса Уэльская вовсе не усыновила этого мальчика. Говорят, он ее собственный.

— То есть сын моего отца? Какая чушь! Если бы он был... Грандиозность такого предположения совершенно потрясла девочку.

А миссис Адней продолжала:

— Что вы, он вовсе не сын принца Уэльского! Вокруг много других джентльменов, готовых стать... друзьями Ее Высочества.

Шарлотта не совсем поняла, на что она намекает, однако ей было ясно одно: на ее мать возводят чудовищный поклеп. Как смеет эта... эта... тварь смотреть на нее с таким лукавым, многозначительным и... да-да! довольным видом!

И Шарлотта в который раз проявила свой неукротимый нрав, приводивший в такое отчаяние доктора Нотта и леди Клиффорд.

Резко взмахнув правой рукой, она влепила миссис Адней хлесткую пощечину.

А потом, придя в ужас от содеянного и услышанного, выбежала из комнаты.

Миссис Адней не снесла такого обращения и немедленно пожаловалась леди Клиффорд.

— Но почему, миссис Адней? — вскричала Ее Светлость. — Что случилось, скажите на милость?

Глаза миссис Адней разъяренно сверкали, а на щеке алела полоса.

— С Ее Королевским Высочеством случился припадок бешенства, и она меня ударила.

Леди Клиффорд закрыла руками глаза.

— О нет, нет! Как это могло произойти?

— Принцесса явилась в мою спальню в дурном расположении духа. Она накинулась на меня с расспросами, а когда мои ответы ее не удовлетворили, ударила меня по лицу, словно вульгарная торговка рыбой.

— Боже, где она научилась таким манерам?

— Как где? В Монтэгю-хаусе!

— Я очень боюсь, что она станет с возрастом похожа на мать. О Господи, как было бы чудесно, если б она больше походила на принца!

— Уверяю вас, она пойдет дальше своей матери. — Ярость миссис Адней немного поутихла, уступая место торжеству при виде столь ужасной перспективы. — Если б ее мать себя так вела, то в Карлтон-хаусе и Виндзорском дворце были бы постоянные драки.

— Ах, миссис Адней, об этом и подумать страшно!

— Я полагаю, до принцессы дошли какие-то слухи о происходящем.

— Вы думаете?

— Сейчас все только и говорят, что о дознании. И сходятся на мысли, что Уильям Остин — незаконнорожденный сын принцессы то ли от сэра Сидни Смита, то ли от капитана Мэнли, то ли от художника Лоуренса. Нельзя сказать, что малыш испытывает нехватку отцов, хотя личность реального отца не установлена.

— Миссис Адней, умоляю вас... Однако мне следует рассказать о выходке принцессы епископу. Нельзя допускать, чтобы она так третировала тех, кто ей прислуживает.

— Я искренне надеюсь, что принцесса толком ничего не знает, — с состраданием произнесла миссис Адней. — Ибо она может окружить эту историю Бог весть какими романтическими домыслами. Ей не следует рассказывать всю правду. Как вы думаете, может быть, лучше вообще не напоминать принцессе о матери и о той жизни, которую она ведет в Монтэгю-хаусе?

— Пожалуй, да, — вздохнула леди Клиффорд.

«По крайней мере, — подумала миссис Адней, — эта тема не будет затрагиваться, а Шарлотта, когда ее будут ругать за то, что она ударила фрейлину, не признается, в чем было дело, ведь это порочит ее мать».

Миссис Адней была уверена, что ей удастся дать внятное объяснение случившемуся и нисколько себе при этом не навредить.

Она пошла к миссис Кэмпбелл и заявила, что принцесса становится неуправляемой. В ней проявляются задатки матери.

Доктор Фишер, епископ Селисберийский, расхаживал взад и вперед по комнате в ожидании ученицы.

Когда она пришла, он сразу же обратил внимание на ее вызывающий вид. Поэтому принцесса догадалась, что до него уже дошли слухи о ее проступке.

Самодовольный, напыщенный, уверенный в своей правоте, епископ предложил Шарлотте помолиться с ним вместе о том, чтобы Бог даровал им смирение.

— Смирение? — воскликнула Шарлотта. — Разве это достоинство, когда речь идет о принцессе?

— Любой человек должен считать смирение хорошей чертой, Ваше Высочество. И особенно принцессы.

— А епископы?

— Любой человек, — повторил епископ. — Мы же, люди, облеченные властью — или готовящиеся получить власть, — тем более не должны забывать про смирение. Гордыня — величайший грех. Один из семи смертных грехов.

— Следовательно, смирение — это добродетель, да? Или эти свойства не противопоставляются друг другу? А что если можно быть и смиренным, и гордым? Человек ведь изменчив, епископ. Я, например, иногда бываю очень, очень смиренной. А иногда — гордой.

Епископ сложил ладони вместе и поднял глаза к потолку.

«Прямо-таки олицетворение набожности! — хмыкнула Шарлотта. — Эта поза означает, что он страшно шокирован. И понятно чем — тем, что я влепила пощечину Адней. Ничего, так ей и надо!»

— Вы обуреваемы гордыней, властны, несдержанны и ведете себя неподобающим образом. Леди Клиффорд обеспокоена тем, что вы не способны с собой совладать.

— Да, это правда, епископ. Ярость вскипает у меня в груди и вырывается наружу... а потом все моментально схлынет — и гнева как не бывало. Стоит мне сделать что-нибудь ужасное, и я тут же начинаю раскаиваться. Вероятно, на меня находит смирение. Я же вам сказала, бывает так, что в одном и том же человеке смертный грех соседствует с самой прекрасной добродетелью.

— Запоздалого раскаяния недостаточно.

— О, я знаю, человек должен пострадать за свои грехи. Но мне эта мысль никогда не нравилась. Если кто-то меня обидит, а потом начинает раскаиваться, я говорю: «Ладно, забудем об этом». И делаю вид, будто между нами ничего не произошло.