В автобусе было очень много народу. Не только все места были заняты, но даже в проходе на мешках и чемоданах сидели дети, не поместившиеся на скамейках. Шофер отобрал у всех билеты, сел в свою кабину и погудел в гудок. Провожавшие замахали платками и кепками, автобус выехал с почтового двора и покатился по широкому шоссе.

Мы проехали по окраине города. Из-за глиняных заборов торчали ветки гранатовых деревьев, усыпанные большими красными плодами. Потом город кончился, и по обе стороны шоссе замелькали желтеющие уже виноградники. Я очень удачно устроился у окна и, не отрываясь, смотрел в него. Все-таки не каждый день едешь в автобусе, да еще в такое большое путешествие. Дорога шла вниз и вниз. Арбы отъезжали на край шоссе, уступая нам дорогу. Постепенно виноградники исчезли, и им на смену пришли рисовые поля. Рис уже был убран, и я увидел только желтую рисовую солому да канавы, по которым весной на поля спускают воду.

Это были когда-то самые малярийные места. Нам говорили в школе, что здесь из каждых ста человек девяносто три были больны малярией. Однако теперь, когда болота залили нефтью, малярии не стало и в помине. Рисовые поля сменились хлопковыми полями. Кое-где еще шла уборка, и колхозные бригады, вытянувшись лентой, шли сквозь зеленый кустарник хлопка. Несмотря на шум мотора, можно было услышать песню, которую они пели — веселую, хоровую песню. Не замедляя хода, мы проехали большую деревню. На окраине рабочие кончали кирпичный одноэтажный дом с большими, высокими окнами. Хотя дом еще не был кончен, над дверью уже висела вывеска, и я успел прочитать на ней слово: «Электростанция». Около больницы были привязаны оседланные лошади и лошади, запряженные в повозки. Это больные приехали к доктору. Когда мы проезжали мимо детского сада, малыши гурьбой выскочили на дорогу, чтобы посмотреть на нас, а две воспитательницы в панике бросились их уводить обратно. Седые старики стояли на домовых галереях и смотрели на нас, приложив козырьком руки к глазам.

Я сделал скучающее лицо нарочно, чтобы подумали, что мне неинтересно ехать и что для меня это обычное дело.

Потом мы выехали из деревни, и снова замелькали бесконечные хлопковые поля, так что мне даже скоро надоело на них смотреть. Тогда я занялся людьми, ехавшими с нами в автобусе. За время, пока я смотрел в окно, все уже перезнакомились, и шел общий, оживленный разговор. Пожилая армянка, ехавшая домой от сына, у которого она гостила, рассказала, что сын — шорник, живет со своей семьей в новом доме хорошо и безбедно. Она показывала шаль, которую ей подарила невестка, и угощала всех виноградом, который ей дал на дорогу сын. Скоро ее перестали слушать, но это не испортило ей настроения, и она, усевшись поудобнее, стала есть виноград и слушать, что говорят другие.

Молодой винодел, ездивший в наш район на консультацию в винный совхоз, рассказывал, как бывшие хозяева скрывали секреты виноделия и вместо знаменитых коньяков выпускали черт знает что. Теперь эти секреты раскрыты, и коньяки опять стали очень хорошими. Потом два хлопковода заспорили о преимуществах разных сортов хлопка, и многие вмешались в спор потому, что понимали в этом толк.

Время шло. Тряска и качка нагоняли сонливость. Кое-кто задремал, и один толстый старик стал так храпеть, что заглушал шум мотора. Его разбудили, и он, поворчав, заснул снова, но на этот раз храпел тише. Уже прекратились разговоры, и пассажиры стали зевать, а по обеим сторонам дороги все еще тянулись однообразные хлопковые поля. Автобус кренился на поворотах, скрипел и дребезжал. Молодой служащий, ехавший жениться и все время жаловавшийся, что автобус идет медленно, спросил отчима, куда и зачем он едет. Отчим, конечно, ничего не ответил, а мать объяснила, что он глухонемой, а едем мы в Мертвый город.

— Уж не к Мехди ли вы едете? — сказал винодел улыбаясь. И так как мать страшно смутилась и покраснела, то все догадались, что мы действительно едем к Мехди. Все начали смеяться, переговариваться и дразнить нас, что вот Мехди помолится, и мать станет молоденькой девушкой, а у меня сразу усы вырастут. Мать сидела красная и жалобно улыбалась, и мне тоже было очень неловко. Я отвернулся и сделал вид, что смотрю в окно. Скоро уже весь автобус говорил о Мехди, и даже усатый старик проснулся, спросил, о чем речь, буркнул, что все это вздор, и захрапел снова. Все вспоминали святых, которые раньше объявлялись очень часто и всегда оказывались жуликами, а пожилая армянка сказала, что она тоже верила, а теперь видит, что все это глупости и что жить хорошо стали, когда отказались от бога.

В это время заговорил седой, почтенный человек, сидевший в углу и до сих пор слушавший, что говорят другие.

— Вы, гражданка, — сказал он, — едете с сыном в Мертвый город. Это очень полезно будет для молодого человека, если, конечно, вы сумеете обратить его внимание на то, что в этом городе интересно и поучительно.

Мать была очень рада переменить разговор и спросила, на что же именно надо обратить внимание.

— Позвольте, я расскажу вам, — сказал седой человек.

Мать ответила, что будет очень рада. Винодел сказал, что догадывается, о чем речь, но послушает с удовольствием, а молодой служащий, ехавший жениться, заметил, что будет благодарен, потому что под рассказ, быть может, время пройдет быстрее.

— Так вот, граждане, — начал седой человек, — позвольте сначала обратить ваше внимание на одно обстоятельство. Едем мы сейчас все в автобусе и мирно разговариваем о наших делах. Между тем, я думал о том, что лет, скажем, двадцать пять назад такое мирное путешествие было бы невозможно. Мы вот слушали сейчас гражданку, которая ездила навещать своего сына, и вместе с нею радовались тому, что все у нее хорошо и счастливо сложилось и она так спокойна в старости. А между тем, если бы лет двадцать пять назад она ехала по этим местам, уж наверное бы нашелся человек, который бы ей сказал грубость, а то и толкнул бы ее, как будто случайно. И все это только потому, что она армянка. И даже больше того: может быть, некоторые из нас, сидящих здесь, отнеслись бы к ней плохо, потому что были так воспитаны — в ненависти и презрении к людям другой национальности. Так вот, для того чтобы нам жить еще дружнее и лучше, нам надо помнить и изучать историю и причины прошлой ненависти. А Мертвый город является в этом отношении очень ярким напоминанием.

Седой человек откашлялся, вытер усы большим красным платком и продолжал:

— Я помню его лет тридцать тому назад. В то время это был большой и богатый город, и он назывался не Мертвым, а Соколиным городом. Улицы его были шумные и оживленные, и ничто не предвещало приближения ужасных событий. Соколиный город расположен на вершине высокой горы. Я не знаю городов, где бы был такой чистый и свежий воздух, полезный больным людям. Летом там всегда прохладно и никогда не бывает пыли и духоты. А какие там красивые места! Город стоял над ущельем. И с балконов многих домов можно было увидеть огромные обрывы, чудесные нагромождения скал, а внизу бурную речку, красивые деревни на берегу, мельницы и водопады. Поистине чудеснейшей красоты места! Сам город, построенный много веков назад, был тоже красив и благоустроен. Все улицы и площади были вымощены каменными плитами, отполированными ногами десятков поколений. Большие дома, построенные из камня, были украшены красивыми орнаментами. Лепные фонтаны стояли на перекрестках, и из львиных пастей всегда текла чистая, освежающая вода. Сюда, в этот город, персидские купцы привозили товары, продавали их и меняли на произведения русской промышленности, в шашлычных весело играли оркестры, ткачихи ткали ковры замечательной красоты, и сотни ремесленников дубили кожу, шили сапоги, мастерили седла и пояса. Если бы днем вы прошлись по улице нижней, ремесленной части города, вы бы услышали стук сотен веселых молотков и пение, всегда помогающее всякой работе. И тем не менее город этот был обречен на страшное кровопролитие и разорение.