— Согласен. Но меня это встревожило. Этот плантатор относится к тому типу людей, которые готовы сразу лезть в драку, хотя разумными путями можно этого избежать. И это заставило меня вглядеться в себя самого, и я увидел кое-что такое, что мне не нравится. Меня уволили из Йеля по той же причине, что и Стейнера.

— Слушай, Хорейс, ты же сын плантатора. И тебе не трудно понять точку зрения того человека. Что он необразован, не имеет значения. Ты же не можешь соглашаться с тем, как Север старается взять нас измором для того, чтобы забрать в руки Федеральное правительство! Правда, мы еще достаточно сильны, но если эти невыносимые поборы и дальше будут утяжелять тот груз, который Юг тащит на своих плечах, то экономика Хлопковых Штатов совершенно развалится. Ты ведь с этим согласен?

— Да, пожалуй, но...

— Но что?.. Северная теория управления по воле большинства вульгарна, основана на соображениях выгоды, — она неправильна! Настоящая политическая власть принадлежит здесь только людям из высшего класса. Мы, жители Хлопковых Штатов, чтим Союз за его высокий моральный принцип — права Штатов! Север поклоняется Союзу по принципу грубого коммерческого идолопоклонничества. Ты просто не хочешь пошевелить мозгами!

— Наоборот, я, кажется, только начинаю шевелить ими, — сказал Хорейс. Он понимал, что Алекс собирался спорить, исходя не из логики, а из своей эмоциональной точки зрения. — Может быть, нам лучше оставить этот разговор.

— Ни за что на свете! Я не собираюсь спокойно выслушивать, как ты не соглашаешься со мной по важнейшему вопросу прав Штатов!

— Разве я сказал, что не соглашаюсь?

— Ты веришь в высокий священный принцип прав Штатов, Хорейс?

— Да, конечно. Это основано на конституции. Но я также верю в Союз всех Штатов. И, вообще, я совсем не собирался заводить спор о политике.

— Он возник из-за твоего вопроса. Тирания есть тирания, не правда ли? Независимо от того, где она проявляется, — у Федерального правительства или у преподавателей в милом старом Йеле.

Хорейсу было не по себе. Он промолчал.

— Ты сейчас постараешься переменить тему разговора, Хорейс, но я все же хочу иметь уверенность в том, что ты не дашь обмануть себя всеми этими аболиционистскими разговорами лицемерного Севера. Ты умен, но в тебе сидит романтик. Вполне возможно, что они тебя вокруг пальца обведут своими речами. Это только кажется гуманным. Они кричат и распространяют памфлеты о том, как бесчеловечно с нашей стороны владеть рабами. Можешь быть абсолютно уверен, что они бы тоже завели себе рабов, если бы климат там был не слишком суров для сельской жизни. Не забывай, что торговля рабами ведется — и с большой выгодой — кораблями янки!

— Это рассуждение поверхностно, — сказал Хорейс. — Не все северяне имеют корабли для перевозки рабов и не все северяне аболиционисты.

Алекс вздохнул.

— Я только хочу, чтобы у тебя сохранилось четкое понимание относительно Хлопковых Штатов. Ты иногда слишком сентиментален. Это может исказить твой взгляд на вещи. Что бы делал твой отец без своих рабов? И, кстати, что они делали бы без него?

Хорейсу было неприятно, что Алекс заговорил на тему рабства. Работники в Сент-Клере были, казалось, так довольны и составляли такую необходимую часть жизни там, что он не мог себе представить Нью-Сент-Клер без них или их вне Нью-Сент-Клера. Они были едины. И, все-таки, в Йеле во время споров «за» и «против» рабства он был единственным южанином, не вступавшим в дискуссию. «Как бы то ни было, я теперь уехал с острова, — подумал он. — Я никогда не буду плантатором. Все это меня не касается».

— Ты не ответил на мой вопрос, Хорейс, — Алекс прервал его раздумья. — Что бы делал твой отец без своих рабов?

— У меня пока нет на это ответа. Я этого не продумал. Я не могу присоединиться ни к той, ни к другой стороне по вопросу рабства.

— Это невозможно! По такому жизненному вопросу, как право владеть тем или иным видом собственности надо быть или на одной, или на другой стороне.

Хорейсу совсем не хотелось попасть в безвыходное положение.

— Я могу хоть сейчас начать спор с эмоциональных позиций или согласиться с тобой, но все это было бы именно эмоционально. Признай за мной право думать, старина.

— Конечно, — Алекс засопел, — хотя мне этого не хочется. Мы — Южане, Хорейс. Хоть мы получили образование на Севере, мы — Южане, и гордимся этим, правда?

— Да, сэр, — горячо согласился Хорейс.

— У меня такое чувство, что хотя я неизвестно где буду жить, частичка меня всегда будет находиться под висячим мхом и вдыхать запах жасмина весной.

— Да ты поэт, и еще глупый, осторожный идеалист. — Алекс засмеялся. — Слушай, ты не думаешь, что нам следует возвращаться? Начинает темнеть. Хочешь наперегонки?

— Еще бы!

Они поскакали, как индейцы, кричали, увертывались от коров, от ручных тележек, и смеялись все время до самой конюшни.

— Неприятное соседство на Ист-Брод рядом с конюшней, — сказал Алекс, когда они завернули на Президентскую и подошли к дому Дрисдейлов. — Где моряки собираются, там сразу же появляются подозрительные личности. Не люблю бывать там вечером.

— А я бываю, — сказал Хорейс. — Часто хожу. Мне нравятся моряки.

— Присматривай за бумажником. Слушай, Хорейс, ты будешь навещать мою маму почаще, когда я уеду?

— Да, Алекс, раз ты хочешь. Но, конечно, мне, может быть, придется уехать неожиданно.

— Пока нет потерявшихся перевозок?

— Пока нет. Но я, может быть, не буду ждать, если найду место, куда мне захочется поехать и что-то, чем мне будет интересно заняться. И, пожалуйста, не читай мне лекций о ценности высшего образования.

— Не буду. Я это кончил. Я вижу, что ты пока ничего не решил, неизвестно, где ты будешь и чем займешься. Я не понимаю, что, собственно, беспокоит тебя, но я не возражаю.

Они стояли на углу Президентской и Булл, в круге света от фонаря, только что зажженного рядом с водяной колонкой. Алекс резко повернулся и положил руки на плечи Хорейса.

— Слушай, дружище, давай поддерживать связь время от времени. Omnes in uno.

— Omnes in uno. — Сказал Хорейс и они пошли дальше. На ступенях у входа в дом Дрисдейлов они пожали руки, но никто из них ничего не сказал, пока они не вошли в дом. Хорейс собирался только поздороваться с родителями Алекса и уйти в свой пансионат. Но с такими добрыми, гостеприимными людьми как Дрисдейлы это было невозможно. Его утащили в гостиную, полную людей, где пела красивая женщина в мягком голубом платье.

Прежде чем она кончила петь, Хорейс влюбился.

ГЛАВА VIII

Хорейс сдержал обещание заходить к матери Алекса. Невозможно было не заходить. Он был уверен, что, если он достаточно часто будет там бывать, в какой-то день — чудесный день! — женщина в мягком голубом платье будет там опять среди гостей, и он увидит ее и, может быть, даже недолго поговорит с нею.