— Может, я чаю сделаю… — дернулся Мйар.

— Сидеть! — Камориль глянул на Мйара строго и тот утих. — Но мудрости нам бы отсыпать не помешало. Так, мы все еще не знаем, зачем им Роман.

— Ну, как «зачем?» Вестимо, их интересует его новоприобретенная силушка! Не на органы ж они его сдавать собираются? — пожал плечами Эль-Марко.

— Но мы не знаем, как именно им нужен мальчик и как они о способностях его узнали. Может, им и мертвое тело подойдет? — продолжал размышлять некромант. — Хотя, в бункере они держали его живым…

— Мотивы могут быть какими угодно, — заметил Мйар. — Как насчет кровной мести потомков? Даньслав Белый Коготь был колдуном, а значит, вполне мог иметь врагов. И оттуда же, собственно, информация могла просочиться. Не думаешь же ты, что это Ромку кто-то из департамента сдал, да каким-то антропоморфным химерам?

Камориль вознес вверх указательный перст:

— Вот! Департамент! Мйарчик, мы обязаны узнать, с чем столкнулись, и, я думаю, обратиться к инстанциям самое время.

— Кстати, да, — это сказал Эль-Марко. — Может, в департаменте знают, что творится в бункере? Вдруг наши гости проходят по каким-то статьям? Может, они переселенцы какие-нибудь, или эксперимент правительственный? Мйар, у тебя ж там связи, попроси малую о помощи!

Мйар сосредоточенно молчал. Очевидно, думал.

— В письме сказано, — продолжил Камориль, — что силушка потомков Даньслава может натворить бед и нуждается в контроле. И что Мйар знает ее «истину», то есть, понимает, что это такое. Мйар, так что ты об этом знаешь?

— Ничего я об этом не знаю. Видимо, это относится к той моей памяти, что хранится в шкатулке у тебя дома, Камориль.

— Ох, твоя память… — протянул Кападастер. — Я так и знал, что когда-нибудь нам это аукнется.

— Бусины памяти Мйара не пронумерованы, — медленно проговорил некромант. — Я не знаю, что в них. Уверен, Мйар так же не знает, иначе бы к чему вообще весь процесс затевать? Одно могу сказать точно: ритуал был произведен не по прихоти, а по большой надобности, — он поджал губы и произнес с сожалением: — Мы все знаем, что это болезненный вопрос, но ежели его не озвучивать, то мы будем не лучше семейки алкоголиков… — Камориль покосился на Мйара. Тот сидел неподвижно и не реагировал. — Так вот, Мйарчик, конечно, был прекрасен во всем своем демонически-злодейском величии, просто поразительно обаятелен, пытаясь вырвать мне кишки, и всячески прелестно мил в своем нечленораздельном сумасшествии, однако… меня, образно выражаясь, немало смутило все это буйство нерастраченной «нежности» нашего друга, и… неспроста меры были приняты.

Камориль задумчиво погружался в воспоминания. Голос его звучал глухо и размеренно, но чудилась в нем и тихая, затаенная тревога, невысказанная и для некроманта не характерная.

— Ритуал был проведен несколько спонтанно, — продолжал Камориль, — но было очевидно, что каждый раз, когда Мйар лишался очередного пласта своей памяти, чувство, заставляющее его рвать и резать, уступало место разуму. «Я хочу забыть кое-что еще. Довольно много чего еще», — вот что он тогда сказал, как сейчас помню.

Камориль замолчал.

— Мда, — протянул Эль-Марко. — То есть, ты все-таки уверен, что, используя бусины памяти, мы рискуем получить все того же свихнувшегося Мйара из прошлого, крайне агрессивного и мало невменяемого? Не вариант, я считаю.

— Во даете, — Мйаров голос прозвучал бесцветно. — Прямо истеричкой меня такой описали. Но, что уж. Если говорите, что это было, значит, было… А может, раскрошить какую-нибудь бусину на авось…

— Ну уж нет! — вмешался Камориль. — Ты там не был, а я был! Точнее, ты-то был, но, поверь мне — оно того не стоит. Да и, кроме прочего, нормальные герои не ищут легких путей, так?

— Ага, они их просто не замечают! — хихикнул Кападастер.

— Мне кажется, что на вопрос, что же такое охотится за Ромкой, память Мйара нам ответа не даст, — подытожил Камориль. — Настоящим надо жить, это я вам как некромант говорю! И вот сейчас я предлагаю отправиться в департамент, там глянем что и как, да может, поднимем архивы и посмотрим, кто из старых ведьм вероятностей все еще жив.

— Ведьм вероятностей? — переспросил Эль-Марко. — Но зачем? Я слышал, они… специфичны.

— Ну, а что делать? — пожал плечами некромант. — Все же лучше, чем к гадалке идти! Если мы найдем ведьму вероятностей, и она скажет, что нам может помочь — оно нам наверняка поможет! А иначе я лично не знаю, что делать!

— Все, решено, — это подал голос Мйар. — Я только домой зайду, у меня для Элви кое-что есть. Кстати, оказывается, я не так далеко от Ромки-то живу. И еще, — он взял со стола фотографию бабки Романа, — Варамиру, как и Даньслава, было бы неплохо тоже пробить по картотеке департамента, на всякий случай…

— Вот и молодец, — улыбнулся Камориль. — Значит, ты иди домой и в департамент. Мальчика бери с собой и глаз с него не спускай. Мы с Эль-Марко повторно зачаруем дверь, и окна заодно, где-нибудь пообедаем и присоединимся к тебе уже на месте.

Мйар сунул фотокарточку Варамиры в карман.

— Договорились.

Я рассматривал фотографию Варамиры. Пора бы уже выходить и идти в департамент, но чай-то надо допить. Я уже сложил шелковистую пряжу, сплетенную мною для Элви, в коробочку и прихватил свои документы, — я думал заодно проставить подписи где надо, раз уж я иду туда, потому что лучше сделать это сейчас — мне очень тяжко каждый раз выбираться в департамент исключительных дел, так как там, по-моему, слишком много людей, а это крайне неприятно.

Да, большие скопления людей меня нервируют. Кажется, это называется «социопатия». Моя же социопатия порою резко перетекает в мизантропию, и этот процесс злит меня еще больше.

Фото Варамиры не пахло колдунством ни капли, но как будто бы магически притягивало к себе взгляд. Варамира не казалась мне особо красивой. Она была из тех женщин, которые балансируют между бытием дурнушкой или красавицей, причем, состояние это зависит не только от прически, макияжа или возраста. Видение ее является прямым следствием отношения человека к ней. Если воспринимать ее фото бесстрастно — то и нос у нее большеват, и линия бровей смазана, и вообще, созерцание такой экзотической восточной внешности на фоне декораций тех времен не приносит какого-либо эстетического удовольствия. Но я знаю, что она была женой моего друга Даньслава, а дурного человека он бы рядом с собой не потерпел. Или это все — домыслы… Возможно, я зря стараюсь логически объяснить, что именно меня так зацепило в этой фотографии. То ли воловьи очи, черные, глубокие, гипнотизирующие и манящие, как две ледяные полыньи, то ли темные вьющиеся локоны, спускающиеся по плечам блестящими змеями, то ли тонкие длинные пальцы, унизанные массивными узорчатыми перстнями, а может быть, улыбка, посланная мне тогдашнему… Мне ли? Неужели может быть так, что этот снимок сделал я, и я пытался запечатлеть именно эти ее эмоции, эту ее улыбку, этот свет в ее глазах? Запечатлеть, чтобы показать — кому-то, кому угодно, кто сам не может видеть, — насколько гибельная красота живет в темном омуте этом?

— Мйар, а куда ты ходил? — спросил Ромка.

— А, что? — не понял я, с трудом отрываясь от созерцания старинной фотографии. Женщина, чей взгляд из прошлого так легко пленил меня нынешнего, наверное, уже давным-давно мертва.

— Ну, в письме деда написано… что ты ходил туда, где другое небо, и что ты знаешь слова, — разъяснил вопрос Ромка. — И речь шла обо мне. То есть, о том, что я теперь умею.

Я уставился в окошко. Воспоминания, как огромные ленивые киты, медленно ворочались в моей голове, а слова никак не хотели внятно ложиться на язык, казались пустыми и неподходящими.

— Я ходил… — начал я медленно, — я ходил на далекий Север.

Слова не желали выстраиваться в предложения. Я помню, там был снег, темнота, холод и редкие очаги жизни, а над всем этим — мерцающая пелена северного сияния… крепко натянутый кожаный бубен… варган и утробное пение шамана, и ледяная, черная вода.