тут же случилося быстро,

понял он смысл бытия,

деньги отдал машинисту

в руки мозо листыя…

Сиротским беспомощным детям

последний вручив миллион,

понял, что нету на свете

мужчины счастливей, чем он!

Серпухов. На станции в буфете

Женщина с тяжелыми руками

Водку отпуская на рассвете,

Шутит по привычке с мужиками.

Горькую и несмешную шутку…

Сдачу на тарелочку бросает.

Вроде как проснулась на минутку

И обратно тихо засыпает.

Снежинка ложится и тает

в единый практически миг.

Недолго она украшает

каракулевый воротник…

Ей в следуйщей жизни родиться

поможет наш северный бог –

прекрасной, как зверь, проводницей

Российских Железных Дорог…

Солдаты едут в вагонах,

веселые песни поют,

пыль оседает на новых погонах,

скоро их всех убьют.

Но им наплевать на это,

они продолжают петь,

и, как настоящих поэтов,

их не пугает смерть.

Со второй мистической войны

возвратились утром ветераны,

впечатлений ужаса полны,

золотом набиты их карманы,

на плечах наколки черепов,

всякие другие извращенья.

Жены, с них снимая сапогов,

просят не пойми за что прощенья,

те невесть за что их всех прощают,

моют с мылом потные подмышки

и идут, где в детской ковыряют

пальцем в нОсе ихние малышки.

Хорошо бы работать поменьше

И побольше сидеть у реки,

Наблюдая, как с помощью женщин

Превращаются в рыб мужики

Летом думать о зиме

так прохладно и приятно.

Флаг полощет на корме –

возвращается обратно

прямо к пляжу пароход.

И весьма поддатый, жаркий

из него идет народ.

А внизу, как в зоопарке,

на песке лежат мужчины,

рядом женщины лежат.

Позы их слегка картинны

и о многом говорят…

В море солнышко садится,

и фотограф норовит

уместить, чтоб в кадре лица

и прекрасный этот вид.

Ходят женщины по пляжу –

Шико ладные конфеты.

Я на бок на правый ляжу,

чтобы видеть силуэты

кораблей, везущих грузы,

и целлофановый пакет,

так похожий на медузу.

А медуз чего-то нет.

Ленин ненавидел лето –

летом пламенных идей

не внушить людЯм. За это

ненавидел он людей.

Потому что люди, гады,

любят летом отдыхать

и не могут авангардом

револютсы онным стать.

Белеет парус одинокий,

чернеют люди на пляжу,

мужчина пьяный в караоке

поет "Таганку". Я гляжу

на женщин, что лежат, сгорая

для пущей тела красоты…

Да! – Это что-то вроде рая

осуществившейся мечты.

Коробку папирос в одежде

найти. Валяясь на песке,

курить и знать, что, как и прежде,

белеет парус вдалеке.

А я бы, если б жил у моря,

купался в нем во всю бы прыть!

Зимою в головном уборе

и валенках – чтоб не простыть,

а летом просто так – без шапки,

а ночью даже без трусов!

Чтоб женщины с моралью шаткой

меня б влекли под сень лесов!

Я как все – люблю порою

ненароком так заснуть,

в простынях себя зарою,

и только дырочку чуть-чуть

для прохода кислорода

оставляю в ткани я,

чтоб осуществлять по ходу

в неё процесс дыхания.

Жизнь и прекрасна, и сурова,

в метро спускаюсь налегке –

с романом Саши Соколова

в похмельной трепетной руке,

с лица необщим выраженьем,

с эффектом очень красных глаз

я еду скромным отраженьем

почти что каждого из вас –

мужчин, которые беспечно

вчера добили до конца

по литру водки и, конечно –

чтоб насмерть! – пива и винца…

Когда не думаешь башкою,

а просто вниз бежишь с утра

по эскалатору с толпою

друзей ножа и топора,

которые в душе поэты

или прозаики хотя б,

и с ритма вдруг собьешься где-то,

и навзничь на ступеньки – хряп!

Лежишь на ленте транспортера,

который движется, хрустя

костями, как три мушкетера

когда им двадцать лет спустя…

И сразу люди великаны

становятся в твоих глазах,

таких, как ты, они в карманы

горстями складывают нах,

и там, среди табачных крошек,

в печали душной темноты

ты вспомнишь, гад, как мучил кошек,

таких же маленьких, как ты…

Когда закидывает в сон

неодолимой мягкой силой,

и вдруг безумный телефон

взрывается. И голос милый

на совещание зовет,

и ты идешь на совещанье…

В руках сжимая пулемет

и текст, что скажешь на прощанье.

Мы валяемся в траве.

Зырим в небо ночи.

"Вот он! Вот он чуть левей!"

Спутник! Ярко очень

Светятся его глаза.

Ловкий и проворный,

Пробирается и за

Постройкою надворной

Скрылся. И в углу в потемках

Хлебушек крошит,

И совсем-совсем негромко

Радивом пищит…

Мы нарядили ёлку,

фонарики зажгли.

И женщины иголкой

Ресницы раздели

ли, чтобы по отдельности

был каждый волосок,

подчеркивая прелести,

насколько только мог.

Мужчины в кухне курят,

немножко водку пьют

и ждут, когда в натуре

к столу их позовут.

И вот зовут торжественно,

и все идут к столу,

и тени их божественно

ложатся на полу.

В моей разбитой ракете

есть маленький-маленький бар –

портрет команданте в берете,

ром и коробка сигар.

Там я сижу вечерами,

пью алкоголь и курю,

и на закат за горами

бессмысленно, тупо смотрю.

По-прежнему твердо верю,

что помощь пришлют с Земли.

Такую, как я, потерю,

я думаю, что не могли

они на Земле не заметить!

Хотя я и сам порой

в сомненьях – а знают ли дети

какой ихний папка герой…