Прошло, прошло, прошло и это – библейский мирный царь не врал – и увлечение брюнетом, и завихрения сюжета, и все вопросы без ответа, и близость судьбоносных жвал, давно желающих отведать, насколько крепок твой хитин.

Сосед за столиком напротив дымит крепчайшей сигаретой, и мир чужих, враждебных спин туманится, плывёт, отходит опять к задворкам бытия. Кривит соседка сочный ротик, но, слыша "лапочка моя…", с готовностью в ответ смеётся, и продолжается игра – с ленцой, бездумно, самотёком.

В окне крупицы серебра летят из тёмного далёка – зима, как никогда, щедра на запоздалые осадки. Кофейный бог, густой и сладкий, глотком последним нежит нёбо, вот-вот, и выходить пора туда, в объятия озноба, но я держу, держу момент, как держат паузу актёры, а вечер, прикорнув у шторы, глумливо шепчет: "Веры нет… Весь мир – театр, игра бездарна". Киваю: "Да". Коньяк янтарный преобразил бы интерьер, но, избегая полумер, предпочитаю в чёрно-белом. Ночь набирает децибелы и намекает на абсент. Спасибо, нет.

Бежать отсюда, где люди покупают чудо в бутылках тёмного стекла, на улицу, под фонари, живущие неярким светом, которым познаётся мгла. Нарушив прагматизма вето, бежать туда, навстречу лету, в свой личный маленький Тибет.

Но, между тем… Пройдёт и это, и мир откроется тебе…

____________________________

Справочно:

al niente – буквально «до ничего», до тишины

calando – «понижаясь»; замедляясь и снижая громкость.

crescendo – усиливая

decrescendo или diminuendo – снижая громкость

marcato – подчёркивая каждую ноту

morendo – замирая (затихая и замедляя темп)

perdendo или perdendosi – теряя силу, сникая

più – более

poco – немного

poco a poco – мало-помалу, постепенно

sotto voce – вполголоса

subito – внезапно

Ну вот и вызрели плоды, друг мой незримый, друг далёкий – крепки, красивы, яснооки, бездумны, суетны, горды. А, впрочем, стоит ли пенять на яблочки, когда у яблонь любовь по осени иззябла? Круг замыкается опять. Нет смысла потрясать листвой – того гляди, слетит и этот, последний лист, обрывок лета, и чем согреешься зимой, которая придёт, как смерть, когда к ней напрочь не готовы? И стой потом, скелет фруктовый, держи сереющую твердь на старых и скрипучих ветках, лелей надежду на весну: Господь корней, кротов, медведок, ещё одну, ну хоть одну…

Но всё кончается, мой друг, и мы закончимся дровами, и перепашет землю плуг – ту, занимаемую нами в коротком миге бытия так притязательно нелепо.

…Прости, меня забыло небо, и потому я не своя, и потому пишу не то. Не утаит язык эзопов гнилую злобу мизантропа, как не удержит решето воды, не знающей преград. Вот и сочусь – отнюдь не соком; мне неприютно, одиноко, и снятся бабушка и брат…

Цветы прельщения красивы, плоды познания горьки… Прости мне их, как я простила себе влеченье вопреки.

Всё, что не запрещено, обязательно происходит.

Давай рискнём не ограничивать момент обретения чуда рамками.

Пусть себе время, проходя, по асфальту подошвами шаркает –

сентябрь в последние дни категорически безысходен.

Пусть себе, пусть…

Грусть – грустящим,

журавлям, как водится, клины.

Нам же, пожалуй,

"немного солнца в холодной воде",

и парк дремотный, который наполовину раздет,

и твоя ладонь,

лёгшая

мне

на спину.

Мы оба знаем, что будет позже – позже будет отнюдь не поздно,

ведь преимущество среднего возраста в том,

что время можно не торопить.

Всё, что не запрещено,

постепенно собирается из крупиц –

и превращается в мир для двоих

или,

нередко, – в звёзды.

Говори…

Что угодно – мне важно тебя слышать,

как тебе важно накручивать на палец

шёлком текущую прядь

оттенка выспевшего каштана

и на мои ладошки дышать.

Вечер на нашей стороне – не торопясь, подбирается ближе.

Всё, что не запрещено, обязательно происходит.

Собственная вселенная подчиняется законам, придуманным для двоих.

Значит, в едином ритме двух тел, доверчивых и нагих,

момент обретения чуда предсказуемо бесповоротен…

Не люби меня по завету – как всякую ближнюю.

Я не знаю, зачем в этом будущем пахнет вишнями –

может, кто-то неловкий пролил рубиновый сок?

Я не знаю, зачем мы заполнены третьими лишними,

осторожностью слов и незрелыми полустишьями –

но, как следствие, вместо губ

ты целуешь меня в висок.

Ток…

Под губами твоими ток – ты чувствуешь, ближний мой?

Лихорадит обоих, но мера пока не превышена.

Да, мы оба несём в себе зрелую память выжженных –

догоревших дотла и восставших из пепла фениксов.

Знаешь, каждый из нас пожелезней иного феликса,

но ладони моей уютно дремать под твоей рукой.

Зной…

В этом будущем страсти по счастью варятся.

Слева дальний смеётся, зовёт чью-то юность Варенькой,

обнимает за плечи и греет к душе проталинки.

Видишь, время как время – ничуть не хуже других.

Идеалы недели.

Низверженные страдалицы.

Ты уже осознал привкус вечности, выпитой на двоих?

Тих…

Этот вечер тих, как и все, что сбудутся.

Я не знаю, зачем мои пальцы так пахнут вишнями.

Ты целуешь их поимённо, слушая кровоток.

Не люби меня отстранённо – как всякую ближнюю…

Ветер, к ночи уставший, всё тише шуршит афишами.

Прорастают дома на пустых безымянных улицах –

забавляется временем кем-то забытый бог…

Вечер шёлково и покорно спадает с плеч

Вечер шёлково и покорно спадает с плеч,

обнажая тонкость ключицы, стекает ниже.

Открывается в прикасаньях иная речь,

наливаются междометья, и жажда нижет

эти сочные ягоды смыслов в гортанный всхлип.

Эмигрируют пальцы в тайные ойкумены.

В жарком времени нет зазоров – прошиты встык

и тела, и минуты, дышащие вербеной.

Обнажённей, чем кожа, лишённая покрывал,

и весомей, чем долгое слово сакральных знаний,

только взгляд человека, который уже узнал

о твоём таланте легко уводить за грани.

В новом времени амазонок ярится стон –

бесполезно держать стихию, огонь не шутит.