Вот так ходили они в кофейню.

У них был даже любимый столик.

19 июня 2010

Над терракотовым болотом

взошла зелёная луна.

Была удачною охота,

хотя она запрещена.

Та полногрудая русалка

была опасней, чем Тифон.

Она сама тебе писала

и обрывала телефон,

и хриплым голосом нездешным

она несла галиматью.

…Возможно, ты и был несдержан,

но оградил свою семью

от неуместных посягательств.

Пиф-паф! Ты крикнул: «Раз, два, три!»

И никакой ты не предатель,

а просто – взял и пристрелил.

Она писала. Слог был выспрен –

сплошное  «горе от ума».

Она сама пошла под выстрел.

Она сама, сама, сама!

Ты полагал: она же нечисть

и ей не будет ни черта!

Но нет. Лежит и смотрит в вечность.

И почему-то – без хвоста,

и руки белые упали.

Лежит, глядит перед собой,

весь твой ковёр забрызгав в спальне

своею кровью голубой.

30 июля 2010

В одном осеннем жёлтом доме

на кофе и пирамидоне

жил человек. Он был кораблик,

ходил по лужам и по граблям.

Мне объяснить вам трудно это.

Он жил всегда, как будто лето:

вокруг все спят, не просыпаясь,

а он налаживает парус.

Он жил всё время рядом с вами –

наполеонами, царями,

кричали вы, дрались на саблях.

А он считал, что он кораблик.

Он вам трубой гудел, сигналя,

но вы его не понимали.

На Старой утренней Басманной

он вытряс мелочь из кармана,

собаку встретил на Волхонке

и потрепал её по холке.

Потом дошёл он до бульваров.

И там исчез со всех радаров.

10 октября 2010

Воздух пахнет дубовым листом –

улетающим, мокрым…

Я скажу: «Джонатан Ливингстон…»

и стыдливо умолкну.

Я скажу: «Джонатан, джонатан…

Что-то хочется яблок».

Мир прожорлив, как рыба ротан.

Он не создан для слабых.

Свет фонарный неярок и жёлт,

дождь идёт, не кончаясь.

Этот занавес слишком тяжёл,

он не создан для чаек.

Джонатан – имя яблока. Дождь.

Я терплю, не взлетаю…

Ты, конечно, не переживёшь

отлученья от стаи.

Вызывает досаду и злость

каждый шаг за барьеры –

так на свете давно повелось,

от Адама и Евы.

Ветер вдруг переходит на свист.

Не кончается морось.

Я-то знаю, мы можем развить

сумасшедшую скорость:

нас поймал Джонатан Ливингстон,

нас всему научил он,

чтобы мы не влеклись, как планктон,

над поверхностью ила.

И с тех пор расстояния нам

не беда, не помеха,

как предзимняя ночь ни темна,

кто куда ни уехал,

мы летаем в эфире нон-стоп,

мы встречаемся мигом.

И кричит Джонатан Ливингстон

торжествующим криком.

14 ноября 2010

Все знают с детства: мальчики не плачут.

Они живут и терпят помаленьку.

Они не плачут, если неудача.

Не дуют на разбитую коленку.

Они спрягают сильные глаголы.

Они без страха думают о жабах.

Они болеют разве что футболом,

а прочие болезни – участь слабых.

Они мечтают о ракетах, домнах,

играют исключительно в войну,

а девочек при случае удобном

бросают в набежавшую волну.

Все мальчики с утра «на автомате»

пьют кофе, продвигаются по службе.

Они легко работают в команде,

форсируют колдобины и лужи,

болтают о политике, зарплате.

А девочек – в волну, так будет проще…

Они не плачут. Не о том же плакать,

что снова нужно ехать в гости к тёще.

Им мозговую кость дают со щами.

Они должны любить её – вот бред!

Но мальчикам заплакать запрещают

извечно доктор Спок и доктор Фрейд.

Однако есть какие-то другие,

всё время выходящие из строя,

хотя вокруг старухи-изергили

и сокол с буревестником в героях.

Есть мальчики, которые способны

увидеть в лужах солнечные блики.

Их, может быть, всего – один на сотню.

Они тайком от всех читают книги.

Они – из Красной Книги. Как драконы.

Слышней им звон капели, чем оков.

И я однажды встретила

такого.

И он заплакал

от моих стихов.

16 ноября 2010

Ему предложат сад и виллу в Пиренеях,

и денег миллион, и отдых, и гамак.

Он выберет меня, поскольку я важнее,

чем домик и ландшафт, и шелест всех бумаг.

Пусть все его друзья, все родственники, книги

начнут ему твердить: «Зачем судьбу менять?!»,

он выберет меня, а не свои вериги.

Он им отдаст ключи и выберет меня.

Он выберет меня в какой-то понедельник –

меня, а не долги, цейтнот, пожар, аврал!

Но шепчет мне зима: «Да что ты, в самом деле?

Ведь он уже сто раз тебя не выбирал».

И это так, увы. Всё правильно. И что же?

Когда подступит тьма и к горлу, и к глазам,

забудет он, что знал, что прожил, что итожил,

и выберет меня.

И выберется сам.

11 декабря 2010

Он не Толстый, не Тонкий.

Он ныряет в метро.

У него нет винтовки.

Есть последний патрон,

да и тот только в мыслях…

Надо ехать на пир,

но к Зелёному Мысу

он бы лучше уплыл.

Он не любит застолий

и не любит гостей.

С книгой про Муми-Тролля

он залёг бы в постель.

Он бы сам на Аляску

и забрал бы меня,

ритуальные пляски

навсегда отменя…

Надо ехать – осудят.

Ехать. Ordnung таков.

Есть трясущийся студень,

не прослыть чудаком

и фарфоровой ложкой

класть соседке салат.

Пить совсем понемножку,

потому что пригляд.

В разговорах до торта

не утрачивать нить,

после рюмки четвёртой

не решаясь звонить…

Он не дан мне, не сужен,

но родной человек.

Он в подземке всё кружит

и не хочет наверх.

Вовсе мне не обещан,

он всплывёт на Тверской,

как подлёдный подлещик,

подсечённый тоской.

Он билет свой магнитный

потеряет. Пустяк.

Он сейчас позвонит мне.

Позвонит просто так.

26 декабря 2010