— Выпала тебе счастливая и почетная судьба, — сказал князь ксендзу. — Отец мой, да вечно живет в наших сердцах память о нем! — прислал мне письмо с плотником Лукьяном. Храм уже готов, ждет лишь своего служителя. И ты будешь им. Завтра же на коне из дыма и пламени ты отправишься на небо!

Мать Пресвята Богородица! Что тут исделалося с коварным ксендзом! Ведь едва не хватил его кондратий от страха великого, как услышал он энти слова…

На следующий же день прибыл князь со своей свитой, чтобы посмотреть, как набожный ксендз вознесется в небо.

Костер уже был приготовлен, огонь зажжен, да только ксендза не было видно, он точно сквозь землю провалился. Нигде и следа его не было. Удрал он из маетка и до сей поры еще улепетывает. Да так, добродии мои, что лишь пятки сверкають…

Выбрали как-то казаки Голопупенку в посольство к хану крымскому. Бо дуже крепко язык у Голопупенки подвешен был. Никто из казаков, либо ляхов заезжих, либо, скажем, послов от царя Рассейскаго, не мог Голопупенку переспорить. На каждое слово чужое у его было десяток своих припасено…

На што уж, панове, Шлемка-жид поговорить отнюдь не дурак будет — любому захожему в корчму и горилочки продасть, и бубликов связку в придачу обязательно всунеть, какие захожему и не нужны вовсе. А и тот, как только завидит Голопупенку, так враз мовчки кухоль горилки наливаеть да закусочку добру выкладываеть. Бо помнит Шлемка, как однажды заспорил с казаком, да едва без штанов не остался. Но только ту гишторию, панове, я вам как-нибудь другим разом поведаю…

Ну так вот… Приехали, значить, казаки с посольством в Бахчисарай, до хана Саип-Гирея. Начали про мир толковать, да чтоб Саипка-то полон русский возвернул. Бо дуже много он полонянников с земель Рассейских увел, да на рынок невольничий в Кафу-город отправил.

Да Саипка-то, не дурак будь, и говорит:

— А что если, казаки, мы с вами вот как поступим? Я свово отгадчика посажу супротив вашего. Да и зачну загадки загадывать. Коли мой отгадчик победит — восвояси уйдете и больше ко мне ни ногой. Не будет мне с вами миру, а людям русским покою. Пожгу городов ваших, сколь смогу. А только ведомо вам, что и до Москвы я доходил и жег Москву-то… Ну, а коли ваш отгадчик все мои вопросы разрешит, так и быть — заберете полон свой, да воротитесь в земли ваши без всякого произволу с моей стороны!

— Да вот только одно условие у мине будеть, — продолжаеть Саипка, ухмыляяся коварно. — Ответить надо верно на три вопроса подряд. Кто первым ответит правильно трижды, тот и победил…

А только что ж делать казакам? Саип-Гирей бо лютый был крымчак. Войска несметное число имел. Кажный татар вооружен был до зубов. Лошадей заводных по три-четыре имел, потому скакать могли татары сутками, все засидки княжески опережая.

Пригорюнилися казаки. И вдруг Голопупенко говорит:

— Да ништо, браты! Нехай ставит супротив нас свово отгадчика. Еще поглядим, кто из нас на язык хутчей окажется. А только не может татарин разумом казака победить, я так мыслю!

А Саип-Гирей таку каверзу казакам приготовил, что они себе и представить не могли… Послал он гонцов в далекий Самарканд, да привезли гонцы оттудова не кого-либо, а самого Насреддина — Ходжу — вельми известного в краях восточных мудростью своею да умом гострым. Согласился Насреддин-то умом с казаком потягаться, да и удовольствие поиметь от того не малое.

На другой день сели наспротив друга дружки Насреддин — Ходжа и Голопупенко. Ходжа глаз левый щурит, казака разглядывая, силясь понять, откудова у энтого руса, на вид шельмоватого, ума поболе евойного наберется. А Голопупенке все нипочем: сидить себе на подушке мяконькой, да мух на потолке сосчитать пытается. Чтобы, значить, ум размять.

Стукнул тута визирь ханский в медный тазик палкою. Звон тугой, тягучий тазик издал, тута Саипка и молвит:

— А вот скажите мине, мудрецы, что тяжельче будет — пуд железа или, скажем пуд ваты хлопковой?

Обрадовался тут Насреддин — Ходжа да и говорит:

— Да энтот вопрос легкий. Одинаково весит, что пуд ваты, что пуд железа.

— Э-э, нет, — говорит Голопупенко. — Пуд железа тяжельче будет.

— Да как же? — изумился Ходжа. — Ить и то, и это весит ровно пуд!

— Раньше я тожить так думал. Пока с жинкой не поскандалил. И вот мине моя жинка враз доказала, что кочережка железна зело тяжела. А того ж весу пучок ваты, ну, не в пример полекше будеть! Ежели схочешь, поедем в мой курень, она и тебе докажеть!

Посовещалися тут хан с визирем, да хан рукою в сторону Голопупенки и указал — мол, за казаком первый вопрос…

Хлопнул визирь снова по тазику, звон тягучий издав, и Саипка вопрошаеть:

— Вот вам другой вопрос, мудрецы: что исделаете вы, коли прийдеть к вам товарищ ваш, да попросит на короткий срок денег взаймы?

Ответствует Ходжа:

— Я денег дам, ежели на короткий срок. Но только не в тот день, а на следующий.

— Почему так? — спрашиваеть хан.

— А чтобы должник прочувствовал цену денег, какие ему даю.

Хан головою одобрительно кивнул, да к Гололопупенке обратил взор свой.

— Что ж, — говорит казак. — А только я так отвечу товарищу свому: денег тебе, любый друже, я дать, пожалуй, не смогу. Но срок могу дать тебе любой, какой схочешь!

Тута хан едва в ладоши не захлопал — так ему казацкий ответ понравился…

В третий раз прозвучал тазик звоном своим тягучим, и снова вопрошает хан:

— Ну, теперя вам третий вопрос. Что будет делать кажный из вас, коли зять поколотит дочь вашу, и та в слезах прибежит к отцу?

Задумался Насреддин — Ходжа и молвит:

— Я, пожалуй, пойду да отлуплю зятя, чтоб руки на мою дочь не поднимал боле!

Хан внимательно на Голопупенку смотрит.

— Я, пожалуй, поколочу в ответ дочь свою, — говорит.

— Да как же это? — у Саипки дажить челюсть отвисла от изумления, а Ходжа довольный уж и руки потираеть.

— Да так вот, — говорит Голопупенко. — Я дочке скажу, вишь ты, зять-то мой поколотил мою дочь. Ну, а я вот на его жене отыгрался… Так, мол, и передай ему…

Не удержался тута хан, в ладошки свои пухлы захлопал, бороденкой затряс в хохоте неудержном, да и двумя руками на Голопупенку указываеть — выиграл, мол, спор.

Ну, а казаки, те уж покатом лежали — как же, одержал верх Голопупенко над мудрецом восточным. Да и кличють Ходжу отпраздновать сию викторию в шинке греческом, где вино подавали.

Да так отпраздновали, что Ходжа говорит Голопупенке:

— А вот, гляди, казак, ты-то уже пьяный, а у мине, мол, ни в одном глазу. Вот видишь кошку, что в шинок заходить? Так вот — у ей почему-то четыре глаза и два хвоста… Видишь ты это?

Захохотал тут Голопупенко:

— И что ж ты мне рассказываешь, Насреддин, что я пьян? Вот ты, мудрец, точно пьян! Не видишь даже, что кошка в шинок не входить, а выходить из него!…

На том и рассталися великий мудрец восточный Насреддин — Ходжа да казак Голопупенко… А гиштория та, паны добрые, доселе по запорогам живеть…

А было то, добродии, так…

Одного разу собралися казаки в садочке около хаты Миколы Шпака повечерять. Кто хлебну краюху прихватил с собою, кто пяток огиркив малосоленых, кто пару цибулин, кто шматок сала из необъятных штанов выудил. Ну, а Микола, втихаря от бабы своей, из погреба штоф горилки прихватил.

Как водится, выпили за Сичь, за атамана кошевого выпили, братов, кто в боях несчисленных голову сложил, помянули. Ну, а дальше пили уже за все, что глаз бачил, да ухо слышало…

И, как положено, по казацкому звычаю, дедами запорожскими заведенному, что пошли дале в дело побасенки казацки. А тема возникла, панове, такая, что поведать надобно было о выдающихся размерах существа там какого, либо растения, а хоть бы и фортеции какой, что видали казаки в походах.