Но духу ей хватило, правда, при каждом стоне терзаемого нами раненого она крепко стискивала зубы. Нужно было извлечь застрявший наконечник сломанной стрелы из его живота. Брат надрезал рану маленьким серебряным ножичком и в несколько приемов захватил острие щипцами. Вынимая его, он разорвал какую-то вену, и кровь хлынула широким бурлящим потоком; проклиная нас, человек испустил дух. Только тогда Жанна согласилась присесть. Она была бела, как саван, и лекарь протянул ей склянку, висевшую у него на поясе. Один из братьев подозвал нас. Кузнечный подмастерье внушал серьезные опасения.

— У него сломана черепная кость.

Однако он был еще жив, несмотря на два тяжелых ранения — спины и головы. Жанна присела возле него, взяла его руки в свои — она не могла помочь ему ничем больше, кроме как молитвами своей безгрешной души:

— Господи, Боже мой, снизойдите к этому младенцу в великой милости Своей. Во имя славы Вашей, горя любовью к Вам, принял он на себя крест. Исцелите его во имя любви к Вам, но введите его в Царствие Ваше, если так угодно Вам.

Как только прозвучал колокол, сзывавший на полночное бдение, маленький кузнец скорчился на своем ложе и простонал:

— Я умираю за вас, госпожа моя!

И она поцеловала грубую руку, лежащую в ее ладонях, она согрела ее теплом своих нежных губ! Умиротворенный этим поцелуем и милостью Божьей он затих и погрузился в вечный сон, устремив на нее оставшиеся открытыми глаза. Мы отнесли его в капеллу и накрыли черным покрывалом. Один из госпитальеров произнес:

— Счастливый юноша, он умер за святое дело. Отцу своему небесному вручит он душу чистую, как голубица. Я завидую ему. Он не успел нагрешить.

Тою же ночью среди спящих случился переполох. Нас срочно вызвали. Господин Анселен был разбужен тем, что кто-то вытаскивал у него кошель со всем нашим состоянием! Человек этот скрылся, но он не мог никуда выйти из дома. Конечно же, он не был ни храмовником, ни жителем Молеона. С горьким чувством, при свете факела принялись мы за поиски. Кошель был обнаружен у одного из пилигримов, спасенных нами с таким трудом. Эта кража возмутила даже самых кротких. Они потребовали немедленного возмездия. Рыцарь Рено выхватил меч:

— Этого ему мало! — прорычал он. — Прежде чем его повесить, надо отрубить ему эту грязную клешню!

— Нужно, чтобы он сперва покаялся, — сказал старый Анселен.

Провинившийся встал перед ним на колени:

— Добрый господин, молю вас о снисхождении, ведь я — дурное семя, кающийся грешник, презренное отродье… Искушение пробудило во мне дурные привычки. Сто раз заслуживаю я смертной казни, ибо не смог искупить грехи, несмотря на все мои усилия…

— Веревку! — кричали вокруг. — Это лжепилигрим!

Но тут вмешалась Жанна и добилась его помилования.

Весна наступала вместе с нашим продвижением. Путь из Ангулема в Суйак, а оттуда к Муассаку с его прекрасным аббатством был не чем иным, как прогулкой среди зеленеющих лугов и виноградников. Каким миртам и ясным было все вокруг! Разбуженные весенним теплом расцветали цветы на лугах и на деревьях, и насколько же они были ярче, богаче и разнообразнее, цветов скудной земли Молеона! Леса были светлыми рощицами, в которых приморская сосна росла бок о бок с ивой и каштаном. Своими воздушными кронами они осеняли прекрасные жилища с белыми стенами, нежнейший ветерок играл их ветвями. Жалкие хижины с темными стенами из гранита, крытые порыжелым от осенних ливней камышом, сменились нарядными просторными домиками под круглой черепицей, уютными и приветливыми, с гроздьями винограда над окошками и цветущими полянками перед дверьми. Их свежевыбеленные известкой стены и наличники радовали глаз. Они сияли так же ярко, как и зеркало пруда, игравшего отблесками отвесно падавших лучей. Все было залито этим волшебным светом, преображавшим живые существа и мертвую природу: кровли деревенских построек, башни замка, возвышавшегося над излучиной реки, зеленые кроны деревьев. Ворон здесь было гораздо меньше, чем голубей. Тут и там собирались они стайками и о чем-то ворковали между собой. В людях не было никакой подозрительности, напротив, для каждого встречного была у них в запасе приветливая бесхитростная улыбка, говорившая о великодушии, ироничности и веселом нраве. Их мелодичную речь приятно было слушать. Чувствовалось, что они любили людей и жизнь вообще. Казалось, главная их забота состоит в том, чтобы странник надолго запомнил их деревеньку. Все дома в деревне были щедро изукрашены, но в этой чрезмерности угадывались хвастовство и дух соперничества: каждый стремился устроиться богаче, просторнее своего соседа. Нельзя сказать, чтобы хромала их вера, но эти ясные сумерки, жемчужные зори, благостные небеса отнюдь не способствовали глубокому самопогружению.

— Добрые люди, — говорили они в простоте сердечной, — Господь Бог не хочет смерти грешника. Для того чтобы заслужить Его милость, надо только заботиться о своей жене и о своем винограднике, воспитывать детей в трудолюбии, добывать хлеб свой в поте лица, жить в добрососедстве и добродушии, быть верным товарищем в несчастии, помогать бедному да скончать дни свои в мире и довольстве самим собой. Ведь если ангелы пребывают в веселье, отчего же не радоваться и нам всему тому, что мы имеем?

В этом и заключалась вся их философия. Если их спрашивали:

— Что такое, по-вашему, рай?

— Добрая земля, дающая два урожая винограда в год, без заморозков, с ласковым морем, полным рыбой, с солнечными днями и долгими, безмятежными ночами. Вот и все, друзья! Что может быть лучше? Чего еще желать человеку?

При всем том они были красноречивы, чутки, смекалисты; предприимчивы в делах, хоть и отрицали это; хитры в торговле, хотя вполне вероятно, сами не сознавали этого. Как бы хотел я иметь столь беззаботный характер и провести свои дни в одном из этих беленьких домиков! Но при моем темпераменте я не просидел бы на месте и месяца.

— Разве вы торопитесь? Не остаться ли вам на недельку? Говорят, что скоро прибудут еще паломники, а вас теперь слишком мало, чтобы пускаться в дорогу!.. Доблестные воины, неужели вы не выпьете винца? Вам надо подкрепиться и взять с собой запас…

Они были растроганы, когда прощались с нами. Однако я уверен, что в глубине души они посмеивались над нашей одержимостью: ведь Господу Богу угодна оседлая жизнь человека, среди добрых соседей, в окружении жены и детей, с запасами вина со своих виноградников, в этом зеленеющем крае, в милом свежевыбеленном домике!

Немного не доходя Суйака мы нагнали процессию пилигримов. Они направлялись в Сантьяго-да-Компостелла. Это были уроженцы облачной Гаскони, искусные певцы, охотно подыгрывающие себе на дудках:

Песня их повествовала о юном паломнике, добравшемся до берегов Эбро в Испании и оказавшемся без денег, за что он и был утоплен сборщиками дорожной пошлины. Но святой Иаков воскресил его и доставил живым и здоровым в Компостеллу.

Эти веселые пилигримы попросили проводить их до Тулузы. Когда мы согласились, они изъявили желание идти через Рокамадур, церковь которого во имя Пресвятой Девы гордо возвышается на отвесной скале. Анселену о ней говорил один из его бретонских родственников. Он решил, вопреки нашей воле, отправиться туда, чтобы вознести Господу славу за избавление наше от разбойников. Что можно было возразить на это? Разве не было известно, что смерть с наточенной косой ожидала нас в той долине? Анселен говорил:

— Мы помолимся о душах наших погибших и о здравии раненых, оставленных в Пранзаке.