— Он сказал, что всем сестрам придется снять юбки, потому как монастыри скоро закроют, — еле дыша, ответила Анна. — Как он смеет заявлять такое?

Настоятельница подошла к двери, которую Анна оставила открытой, и плотно ее затворила.

— Давай помолимся, — сказала она, обернувшись.

— Откуда ему это известно? — упорствовала Анна.

Настоятельница вздохнула.

— Нас это не касается. Это все политика. Они выбрали антихриста, который хочет закрыть все церкви и монастыри. Давай помолимся, чтобы до этого не дошло.

— Антихриста? — запинаясь, переспросила Анна. Мысленно по обеим сторонам от шрама она пририсовала леснику рожки.

Настоятельница положила руку ей на плечо.

— Адольфа Гитлера, — произнесла она тихо.

В голове Анны произошло короткое замыкание. Фотография. Бернд Мюллер, дядя Генрих — один за другим эти противоречивые, враждебные образы промелькнули в ее сознании. Защитник бедных и безработных оказался разрушителем церквей и монастырей. Дядя был прав (но оправдывало ли это его побои?). Как могла она так ошибаться? Ей стало стыдно. Одновременно она испытывала презрение к этому богоборцу: как смеет он быть столь заносчивым? Разве под силу ему справиться с христианством, существующим уже девятнадцать веков? Бог непременно вмешается — она знала это наверняка.

— Давай помолимся, — повторила настоятельница. — Сильная вера сокрушит любого агрессора.

Она встала у окна и выглянула во двор: вокруг ее чепца образовался нимб из пожелтевших листьев.

— Все, что мы здесь говорили. — сказала она спокойно, — не должно выйти за пределы этой комнаты. Не обсуждай это с другими, иначе у тебя будут неприятности.

Анна кивнула, хотя ни чуточки не боялась. Никого.

Первый месяц 1933 года уже подходил к концу, когда Анна, выглянув из окна второго этажа, заметила вдалеке, на перекрестке двух дорог посередине деревни, огромный флаг. Она тут же узнала паучьи лапки с загнутыми вправо концами. Если долго на них смотреть, они начинали вращаться перед глазами. Она помчалась по широкой дубовой лестнице вниз, непочтительно громыхая ботинками.

— Флаг! — закричала она, ворвавшись в трапезную, где две монахини расставляли на столе тарелки с такой точностью, словно те были шашками на игральной доске. — Они повесили флаг прямо в центре деревни, и никто не убирает его!

На шум пришла настоятельница. Ее лицо выражало спокойствие.

— Будь я парнем, — Анна сжала кулаки, — он бы там давно уже не висел!

— Но ты девочка, — напомнила ей настоятельница, — и должна вести себя подобающим образом.

— Но флаг… — не унималась Анна, указывая рукой в ту сторону, где развевался этот символ вопиющего нахальства.

Настоятельница покачала головой.

— Анна, ты не знаешь меры. Перед тобой два пути: либо ты станешь незаурядной личностью, либо найдешь свое пристанище в канаве. Третьего не дано.

— Но в Писании сказано, — пробормотала, задыхаясь, Анна, — если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл… то извергну тебя из уст Моих…[18]

Настоятельница одобрительно улыбнулась.

— Ах, Анна, мы можем снять этот флаг, но перед тем, что он олицетворяет, мы бессильны. Сегодня Гитлер стал рейхсканцлером.

Анна в ярости выбежала на улицу, слово «бессильны» из уст настоятельницы прозвучало как оскорбление в адрес Всевышнего. Ворота монастыря за ней с грохотом захлопнулись. Улица вела вниз, прямо к перекрестку. Оказавшись под флагштоком, она замерла и, закинув голову, посмотрела вверх. Какой-то жалкий кусок ткани. Если пойдет дождь, он намокнет, если поднимется ветер, его сорвет. От провокации, которую она углядела из окна второго этажа, почти ничего не осталось. Вблизи флаг разочаровывал. Она обернулась, чтобы издалека посмотреть на монастырь. Но тот, вместе с церковью, голыми деревьями, по-январски угрюмыми крышами и стенами, померк на фоне красно-бело-черного знамени, украшающего шпиль сказочного замка. Фон Цитсевиц тоже вывесил флаг.

«Sie waren so gut zu mir…»[19] Анна распрощалась с монахинями. Она завершила свое образование в монастыре, вылечилась от кашля и простуды, поправилась на пятнадцать килограммов; душевные раны покрылись тонкой корочкой. Осознание того, что она сумела подняться со дна, внушало ей немыслимое чувство уверенности. С холмов она спустилась в низину реки Липпе, домой. Отныне она не позволит издеваться над собой. За сдержанным приемом дяди Генриха скрывалась радость по поводу ее возвращения. Под напускным самообладанием тети Марты угадывались зависть к пышущей здоровьем падчерице и искреннее изумление ее неожиданному появлению. И как только она вообще выжила? Однако тетя Марта держала себя в руках: отныне за ней следили патер и совет по защите детей.

Во время добровольной ссылки Анны в деревне произошли изменения. С тех пор как сыновья фермеров — владельцы собственных лошадей — получили право вступать в гитлеровские элитные подразделения «Рейтер-СА», их авторитет в деревне рос с головокружительной быстротой. Кроме того, Гитлер возвел крестьянство в первое сословие Третьего рейха, на котором держалось все общество, Reichsnährstand.[20] Бывшие одноклассники Анны, братья и женихи ее прежних подруг — почти все они входили в СА. Никто им не перечил. Лишь несколько девушек из католической конгрегации дев, членом которой она была с четырнадцатилетнего возраста, негодовали наравне с Анной. Руководительница конгрегации фрау Тиле, их бывшая школьная учительница, спешно организовала кружки пения, танцев и театрального искусства, чтобы воспрепятствовать вступлению своих учениц в женское молодежное отделение национал-социалистической партии, Союз немецких девушек (СНД). Однако ее дни в качестве руководительницы конгрегации были сочтены. Новый декрет обязал ее стать членом национал — социалистического союза учителей; последующий декрет запретил членам этого союза участвовать в деятельности церковных организаций.

После мессы Якобсмайер отозвал Анну в сторонку.

— Послушай, Анна, — сказал он заговорщическим тоном, — на этот раз я хочу попросить тебя об услуге. Смогла бы ты взять на себя полномочия фрау Тиле?

— Я? — У Анны сорвался голос. — Но мне едва исполнилось восемнадцать, они не воспримут меня всерьез!

— Тсс, — прошептал он. — Я еще не закончил. Одновременно вместе с группой надежных девушек ты запишешься в СНД.

Анна разинула рот. Лукаво улыбаясь, Якобсмайер изложил ей свой план. Внедриться в женскую организацию гитлерюгенда, докладывать ему обо всем, что там происходит и, в конце концов, с Божьей помощью, разрушить местное отделение изнутри.

— Ты справишься, Анна. Я знаю тебя уже много лет.

Анна не верила своим ушам. Этот посланник Бога в пропахшей ладаном сутане, только что истово и с любовью отслуживший мессу, не останавливался ни перед чем! Ее переполняла гордость оттого, что для своего поручения он выбрал именно ее. Наконец-то она могла сделать что-то конкретное, а не утешаться фатализмом, который проповедовала настоятельница монастыря.

— Да или нет? — спросил Якобсмайер.

В одно воскресенье они пели и танцевали для католической церкви, в другое — для гитлеровского союза молодежи: в темно-синих юбках, белых блузках, коричневых куртках и с платками на шее, продетыми через плетеный кожаный ремешок. Якобсмайер ликовал. Девушки получали политическую подготовку и учились составлять печатные сообщения. Анну ценили за умение писать. Дядя Генрих сквозь пальцы смотрел на затею Якобсмайера. В один солнечный апрельский день на ферму приехал завуч школы, помнивший о выдающихся способностях Анны.

— Я тут кое-что тебе принес, — он выудил из портфеля тонкую книжицу. — Не могла бы ты выучить ее наизусть? Первого мая состоится большой праздник с театральным представлением.

Анна вытерла о фартук перепачканные руки и быстро пролистала брошюру. Тут, всем своим видом выражая подозрение, появился дядя Генрих.