— Крайсляйтер[21] ищет девушку на роль Германии, — завуч нервно защелкнул свой портфель. — Крепкого телосложения и светловолосую.

— Но почему именно Анна? — спросил дядя Генрих. — В деревне много других блондинок.

— Потому что только она прилично говорит на немецком и может продекламировать стихотворение.

— Да, это она может, — проворчал дядя Генрих, — но послушайте… Германия! Это уж слишком!

— У нас нет других кандидатур, — посетовал завуч. — У меня семья, я на службе у государства и должен выполнить это задание.

Репетировали целый месяц. Во время генеральной репетиции на Анну напялили барочный парик с длинными светлыми кудрями. С серьезным видом ей надлежало читать самые мелодраматические стихи, когда-либо выходившие из-под немецкого пера. У ее ног лежал раненный на войне солдат с окровавленной повязкой на голове, которую должны были видеть даже на последнем ряду. Анна обращала взор к воображаемому горизонту: «Повсюду вижу я лишь горе: ни лучика надежды, ни солнечного света… Ах, бедная, печальная Германия… Твои сыновья мертвы… Народ погублен…» От солдата требовалось лишь одно — как можно убедительнее играть мертвого, но артерия на его шее противилась режиссерской задумке и пульсировала так сильно, что посреди элегии Анна не выдержала и рассмеялась. Сотрясаясь всем телом (даже кудри предательски подрагивали) и прикрывая рукой рот, словно ее вот-вот вырвет, она, спотыкаясь, покинула сцену.

— Это еще что такое?! — заорал режиссер, крайне напряженный из-за боязни провала — последний был под запретом.

— Это невозможно, — хихикала Анна за кулисами. — Как я могу сохранять серьезность?! Господи, да обвяжите вы ему и шею тоже…

Однако первого мая Германия ни на секунду не вышла из своей роли. Анна играла с такой отдачей, что убедила не только публику, но и себя. По окончании спектакля крайсляйтер открыл бал. Не дав Анне возможности переодеться, он настоятельным кивком пригласил ее на танец. Прижавшись подбородком к его эполету, Анна вальсировала по пустой танцевальной площадке; костюм богини раздувался во все стороны, кудри летали вокруг головы. Молодые люди в униформах и девушки в цветочных венках смотрели на нее с восхищением: ведь она танцевала с самим крайсляйтером! Анна стала воплощенным символом того, во что все они верили, даже не подозревая, что этот символ пробрался к ним из враждебного лагеря. Триумф вскружил ей голову. Крайсляйтер держал ее так крепко, как если бы отныне собирался позаботиться о судьбе печальной Германии. Анна почувствовала искушение плыть по течению, закрыть глаза и наслаждаться своим новым статусом. Прежняя нищая, угнетаемая сирота навсегда осталась в прошлом. После праздника она приплыла домой на розовом облаке с золотой каемкой. Своим скепсисом дядя Генрих тут же развеял ее радостное настроение.

— Так вот как они используют молодежь, — сказал он презрительно. — Искусители. Теперь ты сама в этом убедилась.

Для организации утренней гимнастики районное отделение СНД направило в деревню молодую женщину с красиво уложенными волосами.

— Каждое утро, на заре. — объявила женщина, — вы должны собираться на площади перед церковью и начинать день не с молитвы, как раньше, а с поднятия флага, исполнения национального гимна и марша «Хорст Вессель». Затем приступать к утренней гимнастике, чтобы обрести здоровое и гибкое тело: приседать с поднятыми руками, отклоняться назад, отжиматься, делать «мельницу».

Высоким голосом с городским произношением она разглагольствовала о нововведении. Фермерские дочки встретили ее речь снисходительным молчанием и внутренним сопротивлением. Как сочетать им все эти ритуалы с работой на ферме, начинавшейся еще до рассвета? Глаза Анны все больше сужались. Когда женщина закончила свою речь, Анна выступила из круга вперед.

— Я приглашаю вас, — сказала она, — в пять часов утра к себе на ферму. Там вы сможете заняться утренней гимнастикой: накачать воды, покормить кур и полсотни свиней, напоить телят, а в перерывах между доением вы вольны поднимать руки и приседать в компании с моими домашними животными.

В кругу облегченно засмеялись. Женщина испуганно улыбнулась, поправила прическу и поспешно удалилась. Якобсмайер праздновал свою первую победу. Об утренней гимнастике больше никто не заикался.

По случаю праздника урожая Гитлер созвал всех крестьян в местечко Бюкеберг неподалеку от Гамельна. С несвойственным ему любопытством дядя Генрих тоже отправился на праздник. После возвращения он на неделю погрузился в угрюмое молчание. Достойных доверия людей в деревне осталось немного, так что в результате он излил душу Анне. Миллионы крестьян, рассказывал он, стягивались в тот день к Бюкебергу. В Нижней Саксонии, на древней германской земле, где между святыми дубами еще витает дух Видукинда, они выстроились по обеим сторонам дороги в ожидании шествия. Дядя Генрих стоял среди них. Он прочитал «Майн кампф» и знал, что автор собирается осуществить на практике все, о чем там сказано. Он знал, кто сейчас торжественно проедет перед ними. Но то, что он увидел, превзошло самые смелые его ожидания. Появление фюрера, от начала до конца безукоризненно продуманное тщательно отобранными художниками — постановщиками, перещеголяло подобные церемонии с участием Нерона, Августа и Цезаря, вместе взятых. Толпа начала ликовать, в едином порыве горланить песни, безумный восторг завладел массами, в то время как на фоне фиолетового неба развевались красно — бело-черные знамена. Люди с неистовым обожанием устремили взгляды на одну-единственную магическую фигуру, которая держала в руках судьбу всей нации. Дядя Генрих изо всех сил противился этой мощной притягательной силе, что пыталась увлечь его, как водоворот на его родной реке Липпе. Задыхаясь, он протиснулся сквозь гигантское, колышущееся, орущее тело толпы и побежал прочь.

— Они будут слепо следовать за ним, — предсказал он, — за этим Крысоловом из Гамельна. Пока не угодят в бездну.

Влияние Крысолова из Гамельна ощущалось повсеместно, не обошло оно стороной и архиепископство Падерборна. В воскресенье там готовилось шествие к храму Пресвятой Девы Марии. В тот же день СНД созвал срочное заседание.

— Хорошо. — сказал архиепископ, — тогда мы перенесем шествие на следующее воскресенье.

СНД последовал его примеру. Архиепископ не сдавался и снова отложил мероприятие. СНД сделал то же самое. В итоге шествие было отодвинуто на неопределенный срок. Терпение Анны лопнуло.

— Зачем вам это надо? — спросила она при первой же возможности. — Зачем вы срываете это шествие?

— Ты о чем? — невинно посмотрела на нее руководительница СНД. — Мы ничего не срываем.

— Мы католики, — отрезала Анна, — и хотим пойти в храм.

Другие кивнули в знак согласия. Руководительница пожала плечами.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Наигранная невинность руководительницы привела Анну в ярость.

— Вы лжете! Вы намеренно мешаете архиепископу Падерборна. Вы шайка обманщиков. Я отказываюсь принимать в этом участие. В первую очередь я католичка, а уж потом член СНД.

Она со скрипом отодвинула стул и вплотную подошла к женщине, скрывавшей свою неуверенность за сконфуженной улыбкой.

— С тем, кто лжет, я не хочу иметь ничего общего, — крикнула Анна ей в лицо. — Прощайте!

Она вышла из комнаты, не отдав чести Гитлеру, и с грохотом захлопнула за собой дверь. Следом за этим послышался звук отодвигаемых стульев — все местное отделение СНД поднялось со своих мест и покинуло помещение, оставив руководительницу одну, в полном недоумении. Задание Якобсмайера было выполнено — отделение СНД в деревне распалось.

Анна почистила хлев, убрала навоз и уже выстилала пол свежей соломой, когда во двор завернул большой черный «мерседес» со свастикой на флажке. Кто бы это мог быть, подумала она с любопытством и выскочила во двор. Из машины вышла женщина крепкого телосложения, в форме, богато украшенной орденами. Высокопоставленная особа, гауфюрерин.[22] Водитель остался в машине и стеклянным взглядом смотрел перед собой. Надменно оглядев крестьянское хозяйство и не обращая внимания на Анну, она вскинула руку в направлении дяди Генриха.