Лотта, болтавшая ногами в воде, еще не знала, что упомянутый воображаемый парусник станет символом того, что будет отбрасывать тень на всю ее дальнейшую жизнь. Того, что никак не вязалось с безоблачным небом, надутыми белыми парусами и совместным нырянием в озеро, где они впервые украдкой прикоснулись друг к другу — вода служила надежным прикрытием.
Только-только начавшаяся война уверенной поступью продвигалась вперед, ощущаясь уже и на бакалейном уровне. Карточная система охватывала все новые продукты; поначалу мать Лотты не испытывала неудобств — они жили далеко от магазинов, поэтому в доме были внушительные запасы съестного. Ящики с китайским чаем она покупала у бывшего солдата колониальной армии, парное молоко — на соседней ферме, хлеб пекла сама. Мать не разделяла всеобщую манию накопительства, впрок покупая лишь жидкое мыло. Обязанность затемнять окна не требовала никаких дополнительных усилий — обходились шторами из конского волоса. В июне Тео де Зван был освобожден из лагеря военнопленных. Боевые действия прошли мимо него: они стояли в Лимбурге, где ничего не происходило.
— Он наверняка зарылся в стог сена, — сказала его теща, — и сидел там до тех пор, пока не развеялся запах пороха.
Сытный обед заставил их выйти на свежий воздух. Дрожа от холода, Лотта подняла воротник — дул пронизывающий восточный ветер. Анна, обладавшая основательным защитным жировым слоем и потому не столь подверженная влиянию погодных условий, бодро шагала по парку Семи часов. Он уже опустел, торговля свернулась. Пожелтевшие бамбуковые стволики высотой в человеческий рост потрескивали на ветру. «Оживут ли они весной?» — поинтересовалась Анна. «Обязательно», — заверила ее Лотта, добавив любопытную деталь: раз в сто лет бамбук расцветает по всему миру одновременно. Небылица, подумала Анна, однако признала, что есть растения, цветущие всего одну ночь, когда этого никто не видит.
Они добрались до небольшого памятника из натурального камня, стоящего у отвесной скалы, которая с севера будто отгораживала Спа от внешнего мира. Он посвящался проектировщикам прогулочных маршрутов в окрестностях Спа. На нем были перечислены все имена — от графа Линдена-Аспрмонта (1718 год) до Джозефа Сервэ (1846-й). У подножья был устроен маленький бассейн с замерзшей сейчас водой, по обе стороны которого с запрокинутыми головами сидели медные лягушки; летом из их разинутых пастей, скорее всего, били фонтанчики. У Анны возникло странное ощущение, что они сами похожи на этих лягушек, отделенных друг от друга льдом и с нетерпением ждущих оттепели.
Они дружно повернули направо, вышли на проспект Королевы Астрид и чуть позже оказались перед железной оградой у здания Музея города вод. Переглянувшись, они зашли внутрь. Старая женщина, скрючившись за столом, заваленным художественными открытками, продавала билеты. Ее лицо, круглое и красное, похожее на сморщенное яблоко, было покрыто паутиной морщин. Однако ее глазки-бусинки блеснули, когда костлявой рукой она протягивала им билеты. Анна попросила путеводитель по музею — часовой механизм на мгновение забарахлил, затем голова отчаянно закивала, и перед ними появилась выцветшая копия.
— Позор. — прошептала Анна, — заставлять работать столетнюю старуху.
Они вдруг почувствовали себя необыкновенно молодыми и бодрым шагом переступили порог первого музейного зала. В освещенных витринах выставлялась обширная коллекция «безделушек», предметов, которыми на протяжении многих веков пользовались курортники: шкатулки, табакерки, кувшины, трости с головой Наполеона или диких зверей, футляры для часов, игральные карты, изящная мебель, расписанная и вырезанная из распространенной здесь породы дерева, которое с гордостью именуют «Bois de Spa»,[65] будто речь идет о сорте мрамора. Идиллические картины импозантных любителей прогулок, в париках или без оных, в кринолинах, на тропинках, проложенных Линденом-Аспрмонтом и Сервэ, вызывали у Лотты возгласы восхищения. Анну же раздражали никчемные побрякушки, а в их филигранной росписи она усматривала эксплуатацию труда низко оплачиваемых ремесленников. Она держала путеводитель на большом расстоянии от глаз и громко, с режущим слух акцентом, зачитывала его содержание.
Задолго до того, как Спа получил свое нынешнее название, Плиний Старший нахваливал целебные свойства воды, которая била здесь ключом. С того дня, когда лекарь Генриха Восьмого предписал своему августейшему пациенту пить эту воду, слава Спа покатилась по всей Европе, а плоские бутыли с водой в оплетке из ивовых прутьев разошлись во все концы света. В 1717 году город удостоил своим посещением царь Петр Первый. Его примеру последовала европейская аристократия. Государственные мужи, известные ученые, художники, персоны королевских кровей прогуливались от фонтана к фонтану — с тростью в одной руке и кувшином в другой — и жадно пили чудодейственную воду, которая, по слухам, излечивала даже от любовных мук. Местные жители называли их «бобелинами». Бобелинам надлежало строго держаться одного-единственного правила, а именно: не заниматься серьезными делами. Покой, гармония, раскрепощение — вот что являлось залогом выздоровления. Среди гостей Спа значились известные имена: Декарт, шведская королева Кристина, маркграф Бранденбурга, герцог Орлеанский, Полина Бонапарт…[66] Анна обмахивалась путеводителем, как веером. Пфф… естественно, подобное лечение могли позволить себе только богачи, времени у них было хоть отбавляй, пока их слуги горбатились на них. Удивительно, что они вообще заболевали, с раннего детства отменно питаясь, занимаясь спортом, не тягая тележек с навозом…
Пропуская мимо ушей филиппики своей сестры, Лотта склонилась над шкатулкой с изображением двух дам в зашнурованных корсетах и широкополых шляпах с развевающимися перьями.
— Посмотри-ка, — она дернула Анну за рукав, — какая изысканная мода, до чего женственный силуэт, воистину то были женщины с чувством стиля…
— Еще бы, — выпалила Анна, — это же было частью их воспитания. Я много лет на них работала и вижу их насквозь. Стиль — лишь фасад, а, в сущности, они ничуть не лучше нас с тобой. Лично я чувствую себя человеком более высокого уровня по сравнению со всей этой так называемой знатью.
Лотта тащила ее за собой от одной витрины к другой. Сестринские нападки на аристократию не портили ей удовольствия. Она наслаждалась диковинными безделушками, которыми окружал себя бомонд, — вчерашняя жизнь отличалась гораздо более ярким колоритом, чем жизнь сегодняшняя. Когда они вновь оказались в вестибюле, старуха заснула, а может, вообще умерла. Сестры покинули музей, а через два квартала ветер загнал их в знакомую кондитерскую, где они заняли привычные места под уродливым чугунным канделябром и заказали «волшебство», на сей раз с кокосом.
После французской кампании семейство фон Гарлицев вернулось домой. Фюреру вновь ловко удалось провернуть свое дельце! Шампанское текло рекой, хмель победы длился вплоть до первого налета английских бомбардировщиков на Кельн. Анна училась плавать — она лежала на спине в воде бассейна, предназначенной для тушения пожара, и смотрела сквозь ресницы на голубое небо. Невесомость… Не существовать, но все же быть… Хоть на миг выкинуть из головы, что Мартин со своей частью находится в Польше. Сейчас их первые свидания походили скорее на сон, чем на реальность. Лишь в своих письмах, посланных по полевой почте, он приобретал облик обычного человека. Это проявлялось в выборе слов, в его наблюдениях: дерево в Одрзивоте, которому не меньше тысячи лет; позолоченная барочная церковь в деревне, где свиней больше, чем людей; старичок с обветренным лицом, прошепелявивший три слова на немецком и бивший себя в грудь, — ведь его предки стояли на баррикадах с Гарибальди; местечко с сотнями озер, отражающих небо, так что в конце концов не знаешь, что где находится. О военных действиях он не упоминал, зато предлагал ей руку и сердце — с венским размахом и изяществом. С того самого момента, как он увидел ее на противоположной стороне танцплощадки, в синем платье, лишенную всякого кокетства, наоборот, даже с чуть агрессивным выражением лица, мол, «соблюдай дистанцию», он понял, что нашел свое счастье. Во время следующего отпуска он собирался попросить благословения у ее отца. Отец умер, возразила она. Тогда у опекуна? Она и того мысленно похоронила. Но он же должен у кого — то просить ее руки? Его упрямство в этом вопросе показалось ей старомодным, но трогательным, и она предложила, чтобы эту роль взял на себя дядя Франц. Мысль о замужестве была столь невероятной, что иногда она просто смеялась вслух. Я выхожу замуж, говорила она сама себе. Как если бы это касалось кого-то другого. В то же самое время она старалась проникнуться всей серьезностью предстоящего события, известного своими стереотипами: одно тело, одна душа — пока смерть не разлучит нас… Она больше никогда не будет одинока, навсегда соединив свою судьбу с судьбой Мартина, в практическом и метафизическом смысле. Больше не камеристка, но жена. Однако чувство смирения перевешивало при этом все остальное — чему быть, того не миновать.