По окончании церемонии они сбежали вниз по лестнице, между греческими колоннами и двумя мраморными ангелами, вздымавшими к небу кресты. Анна непроизвольно обернулась. Правый ангел, исполненный внутреннего спокойствия, устремлял взгляд за горизонт, левый же смотрел более сурово, и его крест обвивала змея. Анну вдруг охватило чувство, которое она считала давно умершим, но которое неожиданно воскресло благодаря торжественности момента. Лотта. Не та чужачка, приезжавшая к ней в Кельн, но настоящая… если кого-то и не хватало на свадьбе, так это ее. И почему бы ей не появиться здесь в облике ангела? Тогда сама она перевоплотится в того другого… со змеей… Ангелы лицезрели мир мраморными глазами, как если бы что-то в нем смыслили… Свадебная процессия пересекла площадь Святого Карла, ветер играл с фатой Анны — сквозь тонкий тюль осязаемая реальность, казалось, на мгновение затуманилась, размылась.

Они вселились в дом покойной бабушки Мартина, зубья расчески на комоде еще хранили ее волосы. Собственный дом… Они вились вокруг друг друга, как если бы наверстывали тысячу потерянных часов. Город и окрестности служили подходящей декорацией для их медового месяца. За исключением одного маленького инцидента, когда на улице Мёлкер-Бастай они наткнулись на группу людей с нашитой на пальто желтой звездой, которые медленно спускались по потертым ступенькам в старом центре. Мартин застыл на месте. Из чувства странного пиетета он отпустил руку Анны и не сводил с них потрясенного взгляда, пока эти люди молча шествовали мимо. Анну напугала не столько процессия, сколько поведение Мартина.

— Пойдем, — умоляла она его, дергая за рукав, — не смотри, пожалуйста, пойдем.

Мартин с трудом позволил себя увести. Весь день она сожалела о попавшейся у них на пути процессии, считая это плохим предзнаменованием.

В отпущенные им три недели она хотела жить как можно более насыщенно — чтобы хватило на всю жизнь.

Когда накануне своего отъезда она апатично собирала чемодан, в соседней комнате раздавались приглушенные голоса Мартина и его отца.

— Вот, мой мальчик, я купил тебе кальсоны — ведь там так холодно. Возьми их с собой.

— Нет, — возражал Мартин, — не стоило этого делать.

— Почему, Анны же не будет рядом?

Сухой сдержанный смех.

— Не поэтому…

— Тогда почему же?

— Ах, папа, холод — ничто по сравнению со всеми опасностями, которые нас подстерегают.

— Но войска связи не подвергаются особому риску, вы же не сражаетесь непосредственно на фронте?

Неразборчивое бормотание, Анна прижала ухо к дверному косяку. Повсюду партизаны, говорил Мартин, особенно там, где их совсем не ждешь. Устанавливая мачты электропередачи маленькими группами, прокладывая кабели и соединяя провода, прямо за линией наступающего фронта, войска связи" тоже рисковали жизнью. Однажды один из техников, работая высоко на мачте, не нашел своих плоскогубцев. «Подожди, — крикнул Мартин, наблюдавший за его действиями, — я пойду принесу». Он направился к грузовику, который был спрятан в соснах. Пока он рылся в инструментах, до него донеслись отрывистые крики, после чего внезапно воцарилась тишина. Скрываясь за деревьями, он осторожно прокрался назад. Там, где еще совсем недавно его товарищи стучали молотками и орудовали щипцами, теперь в неподвижной траве лежало двенадцать тел с перерезанным горлом. Нападавшие бесследно исчезли. Почти бесшумная молниеносная акция под безупречно голубым небом.

Анна не расслышала слов свекра. Она опустилась на край кровати, рядом с полусобранным чемоданом. Так вот какой была оборотная сторона картины с цветущими подсолнухами, расстроенным роялем в деревенском доме и ящиком книг на базаре. Вот как все происходило на самом деле, за долю секунды, на опушке светло-зеленого соснового леса, в густой траве. Да и при чем здесь идиллический пейзаж?

Как попрощаться, они не знали. Они неуклюже стояли на перроне и, встречаясь взглядами, ободряюще друг другу улыбались.

— Скоро увидимся, — сказал он с наигранной легкостью, — мой ангел-хранитель не покидает меня даже в сорокаградусный мороз.

Надо запечатлеть в памяти его лицо, думала Анна. Я возьму его с собой и буду смотреть на него, когда заблагорассудится, что бы ни случилось. Было больно оттого, что они не владели искусством прощания: никаких слез, подобающих слов — оба проявляли лишь легкое нетерпение поскорее избыть то, что за гранью способностей простых смертных. Уже сидя в поезде, Анна разрыдалась.

— Мой муж… — оправдывалась она перед изумленным попутчиком, — мой муж уехал обратно в Россию.

Она впервые назвала его этим словом. Ее охватило чувство меланхолической гордости, которое тут же сменилось ассоциацией: «вдова, вдова погибшего на войне».

Когда она вернулась в замок, парк был сплошь усеян листьями каштановых деревьев. По ночам подмораживало. Тысячи звезд, мерцающих из черноты, оставались вне войны — смотрел ли ты на них из Бранденбурга или из тундры. Мартин воевал в России, а сто русских спали здесь, как свиньи в сараях. В один прекрасный день двум из них удалось сбежать. В лесу они нарвались на пожилого лесника, который, сидя в засаде, собирался добыть зайца для рождественского стола. Не успел он схватиться за двустволку, как его уже закололи. Беглецы прихватили с собой охотничье ружье и боеприпасы. Тело обнаружили в тот же день, и голодный паек девяноста восьми русских был урезан наполовину. Две тысячи солдат с ближайшего аэродрома цепью прочесывали лес. Беглецы окопались, засыпав себя листьями; военные прошли мимо, не заметив их. Они почти уже спаслись, когда вдруг один солдат почуял две пары сверлящих спину глаз и обернулся.

Тем временем известие достигло и герра фон Гарлица. Он вошел в охотничью комнату, сорвал со стены кнут и неистово носился по коридорам, хлеща все подряд кожаным ремнем и проклиная славянские народы.

— Убить старого человека, сволочи, да я из них лепешку сделаю, они у меня получат!

Анну тошнило от бутафорского мужского куража, и она вышла во внутренний дворик, куда как раз привели двух пленников. Рыча от злости, фон Гарлиц бросился к ним навстречу. Двое офицеров удержали его и призвали к спокойствию. Примитивная месть здесь не годилась; официально они должны были соблюдать правила обращения с военнопленными. Один из них приказал развязать беглецов — исполненные недоверия, те нерешительно начали двигаться в сторону сарая. В ту же секунду офицер выстрелил им в спину. Они бесшумно упали лицом на камни. Офицер демонстративно обратился к фон Гарлицу:

— Убиты во время попытки к бегству.

Расстрел вызвал негодование среди русских. Отныне фрау фон Гарлиц назначала сопровождение для Анны и других ее служащих, когда те отправлялись в лес. Анна от охраны отмахивалась, она не боялась. Лично она считала, что речь шла об ужасном недоразумении: в результате абсурдного, бессмысленного обмена русские мужчины оказались в Германии, а немецкие в России. Пока охваченные чувством безысходности русские пленные покорно ждали, где-то в сердце их родины, среди занесенных снегом руин и пожарищ, их соотечественники вели ожесточенную борьбу. За каждый дом, каждую стену платили множеством жизней. Казалось, что от исхода этой ледяной битвы в медленно разрушающемся городе зависит судьба всего мира.

Вести о том, что Сталинград выстоял, долетели сначала до сараев, а уж потом до самого замка, где голые факты маскировались эвфемизмами: мы отступаем. Произошел коренной перелом. Отреставрированный с подвалов до крыши замок готовился принять гостей на своих до блеска начищенных паркетных полах, в белоснежных стенах, в приятной теплоте вечно горящих печей: прусская знать тоже собиралась внести свой вклад в историю. Анна, не испытывавшая интереса ни к стратегическому развитию событий, ни к политическим предпочтениям, желала только одного: чтобы Мартин вернулся домой целым и невредимым.

Лотта смотрела в окно; ее взгляд остановился на одной из гранитных церковных стен.

— Мы рисковали жизнями ради тех, на кого ты даже не пожелала взглянуть… — произнесла она с недоверием.