Она не обещала ему, что будет есть! Целыми днями она не ела, не пила, не спала и не плакала. По ночам она бродила среди развалин, будто в поисках чего — то. Все, чего она хотела, это оказаться там, где он, — ничего другого. Ее сдержанный свекор, который по настоянию своей жены временно жил у нее, пытался расценивать поведение Анны как нормальную фазу траура. Он принес ей длинную вдовью вуаль для похоронной мессы в церкви Святого Карла. Там, где два года назад она плыла по проходу в белой фате, теперь, убитая горем, она шла в черной вуали. «Эта немка и слезинки не проронит…» — шептались на скамейках. Потом слушала реквием, точно глухонемая.

Через неделю свекор закончил свой патронаж. Ему оказалось не под силу справиться с ее депрессией, однако он вытянул из нее обещание в следующее воскресенье навестить их дом (в надежде, что хоть жена убедит ее поесть). Анна неохотно вышла на улицу. Мир остался равнодушным к его смерти, из родного города он исчез совершенно бесследно. Она была одна, в чужой стране, и вокруг шла война — таковы факты. Как во сне она добралась до центра, вдоль Ринга, ослепительного Ринга, мимо Хофбурга, оперы. Какая-то неведомая сила тянула ее в направлении церкви Святого Карла — неясная потребность в религиозной поддержке или отчаянная надежда получить некий знак свыше в качестве подтверждения Его вездесущности, доказательства Его существования? Тяжелая дверь с трудом поддалась. Воскресная месса только что началась. Голос священника резонировал под куполом, барочное золото вибрировало вместе с ним. Поначалу Анна не могла вникнуть в смысл слов — изнуренная голоданием, она опустилась на ближайшую скамью и чуть было не задремала в стенах с детства знакомой матери-церкви — следствие длительного недосыпания. Однако тут же очнулась. «Каждый погибший на фронте… — предостерегал голос, — и каждый разрушенный дом… это наказание за наши грехи…» Наказание? Что он мелет?! Идиот! Это были самые неправедные и циничные слова, которые ей когда-либо приходилось слышать в церкви. В знак протеста она тут же поднялась, протиснулась сквозь ряды и направилась к выходу. Несмотря на слабость, у нее хватило сил, чтобы демонстративно хлопнуть тяжелой дверью. Еще дрожа от ярости, спустилась по лестнице и непроизвольно обернулась: по бокам по-прежнему стояли ангелы, каждый нес свой крест, в полном неведении они смотрели перед собой поверх этого мира.

Она пошла дальше. Под новенькими знаменами члены гитлерюгенда с энтузиазмом маршировали по Рингу. Анна в черной вуали плелась мимо. Один из молодых людей преградил ей дорогу:

— Хайль Гитлер!

Она молча смотрела перед собой.

— Вы что, не можете поприветствовать флаг?! — злобно спросил он.

Он был по меньшей мере на голову выше ее, и она постучала по его груди.

— Слушай меня внимательно. За этот самый флаг мой муж только что отдал свою жизнь.

Отодвинув парня, она продолжила свой путь. Рассыпаясь в извинениях, он догнал ее, но Анна не ответила. Она достигла состояния, в котором была невосприимчива к чужому стыду.

Она не помнила, как оказалась у дома его родителей. Когда открылась дверь, она, вконец измученная, опустилась на пороге. Все это время она была на грани обморока, но организм достойно ждал подходящего момента. Ее положили на диван. В полузабытьи она слышала, как шептались в соседней комнате.

— Ты неважно за ней ухаживал… — бурчала свекровь, — ты обещал Мартину, что будешь ее опекать, а она буквально рассыпается на части у нас на глазах.

И снова Анна чуть было не потеряла сознание. На кухне заварили крепкий кофе. К ее носу поднесли чашку настоящего кофе из зерен. Сама она не реагировала, лишь примитивные жизненные рефлексы, спровоцированные столь притягательным раздражителем, заставили ее открыть рот и сделать глоток.

Столь же машинально она съела кусочек печенья. Так мысль о самоубийстве была, весьма прозаически, изгнана кофе с печеньем — теперь она стала просто несчастной женщиной. До боли знакомое состояние, в котором она прожила много лет.

Настало время выполнить второе обещание. Перед забитым картонками домом, где она в одиночестве продолжала свою семейную жизнь, остановился черный «мерседес». СС хорошо заботились о своих людях. Шеф полиции и СС Дунайского регионального совета по социальной опеке приехал лично выразить вдове свои соболезнования. Любезный, безошибочно умеющий подобрать нужные слова, за которыми она напрасно ходила в церковь, он спросил, чем может ей помочь.

— Я хотела бы работать в госпитале, — сказала Анна бесцветным голосом, — я ему это обещала. Но в трудовой книжке я значусь домработницей, поэтому меня не возьмут в санитарки.

— Приходите ко мне в управление, там вам выдадут официальный документ, — заверил он, сочувственно пожимая ей руку.

После визита важной персоны, подмеченного всеми соседями, ее теперь называли не «эта немка», а «эта тетка СС». По мере усиления бомбардировок и отступления Гитлера ее клеймили все более открыто. Как водится, утешала она себя: пока все хорошо, они кричат «Осанна!», когда же дело принимает опасный оборот, они требуют «Распни его!». Она явилась в бюро по трудоустройству, где уже подготовили необходимые бумаги. «Фрау Гросали сирота, бездетна и теперь, когда в бою пал ее муж, хотела бы работать медсестрой в Красном Кресте. Прошу выписать ей разрешение и не препятствовать ее трудоустройству в немецкий Красный Крест. Обершарфюрер Флейтманн».

Рядом с шале в парке, куда они неторопливо шли из термального комплекса, стояла высеченная из камня фигура женщины. Окруженная солдатами, она пыталась защититься от штыка. Памятник не сопровождался никакой надписью, даже списка фамилий не было. Подняв воротники, Анна и Лотта на секунду остановились.

— А где… был в итоге похоронен Мартин? — спросила Лотта.

— В Геролштайне, на военном кладбище. Но сначала…

— Почему же его не перевезли домой?

— Ты в своем уме? В Айфеле его разорвало на куски артиллерийским снарядом. Они собрали его по частям и закопали в землю. А ты думала, что они доставляли мертвых домой? В тысяча девятьсот сорок четвертом году? Ты знаешь, сколько их было? В России, Франции, Арденнах — все было устлано трупами, туловище в одном месте, а ноги в другом. Очнись! Удивительно, что они вообще написали мне, где он лежит.

Лотта обиженно молчала. Анна разговаривала с ней как с несмышленой девчонкой, будто бы из-за гибели мужа она, Анна, обладала на войну эксклюзивными правами.

— Он это предчувствовал, — сказала Анна задумчиво, — в ту ночь в Нюрнберге. Вместо страха перед смертью, на которую он шел, он испытывал беспокойство за меня. Мальчишка двадцати шести лет, уже такой взрослый и рассудительный… как бы экстерном достиг духовных вершин целой жизни. Той ночью он уже все знал.

Младших детей — фактор риска — досконально проинструктировали: ни при каких обстоятельствах никому ничего не рассказывать. Они заучили это, как таблицу умножения. Если неожиданно они приводили из школы одноклассника, то уже из леса кричали:

— Мам! К нам идет Пит, здорово, да?

Другими словами: пусть все спрячутся наверху.

Война сделала их подозрительными и находчивыми. Барта остановила в лесу жена садовника из соседнего поместья.

— Послушай, а кто это у вас сидит за швейной машинкой? — Барт тут же смекнул, что она наверняка видела госпожу Мейер, которая время от времени шила и штопала. — Я хотела взять взаймы сахара у твоей матери, — сказала жена садовника, — но никого не было дома, только та женщина в столовой.

— А, — беспечно импровизировал он, — так это моя тетя, сестра мамы, она иногда для нас шьет.

Лоттина мать снова возглавила хозяйство. Она пекла картофельные лепешки и гигантских размеров караваи — скрывающиеся жильцы по очереди мололи пшеницу в кофейной мельнице. В перерывах между делами она мчалась наверх, чтобы уладить спор, возникший во время карточной игры. Ее фанатичный муж не умел проигрывать. А госпожа Мейер жульничала, если ее прижимали к стенке. Чета Фринкелей занималась английским, готовясь к эмиграции в Америку по окончании войны. Окончание войны! Крылатое выражение, тост, полное надежд ожидание. Теперь, когда союзники дошли до Франции и никто больше не обращал внимания на английских бомбардировщиков, ежедневно пролетающих над ними к востоку, все сходились во мнении, что мира, увы, можно достигнуть лишь ценой разрушения. К тому времени в дом в поисках укрытия прибыло еще двое. Свой человек на почте, читавший все письма, адресованные службе безопасности, обнаружил, что адреса Сэмми Гольдшмидта и его жены раскрыты. Их срочно нужно было куда-то переселить. Без лишних слов наверху приготовили еще две кровати, отчего всем остальным пришлось немного потесниться.