Медленно надвигались две огромные метелки — одна с востока, другая с юга. Метелки с длинной щетиной, сгребавшие немцев в кучу, как мусор. Повсюду царило напряженное ожидание. Вечером понедельника четвертого сентября «Радио Оранских» сообщило: «По данным источников в нидерландском правительстве, союзники достигли Бреды». Сквозь слезы радости укрывающиеся бросились обнимать друг друга, хозяин дома извлек из своего запасника бутылку можжевеловой водки. Однако спустя несколько дней сообщение утратило свою силу. Союзники освободили лишь слабо защищенный коридор, пересекавший Брабант. По этой узкой колее они продвигались на север. Они захватили несколько мостов, однако мост через Рейн перед Арнемом взять не удалось. Наступление было приостановлено, отец Лотты вынужден был убрать с карты несколько преждевременных флажков.

В бледно-голубой мастерской Лотта попросила растолковать ей все-все про толщину скрипки. Сняв очки, Эрнст Гудриан склонился над куском дерева — казалось, он состоит в тайном заговоре с рождающимся творением. В окружении рубанков и стамесок, как был без очков, он неуклюже обнял ее, при этом свалив на пол банку клея, который тут же начал распространять тошнотворно-гнилой запах. Может, это была любовь, а может, они использовали друг друга как противоядие от войны, подвергавшей его нервную систему и ее совесть слишком тяжкому испытанию. Неосознанно он избавлял Лотту от ее запятнанного происхождения, от ранних воспоминаний как части ее прошлой жизни. С ним, благодаря ему она стала чистокровной голландкой.

Средь бела дня они прогуливались по лесу; вышагивая рядом с ней, он хладнокровно искушал судьбу. Они присели отдохнуть на повалившемся дубе. На одной из увесистых веток Лотта заметила печеночницу,[86] красно-коричневую заплатку на коре в форме языка. Они осторожно ее сорвали. В тот же вечер Лотта обжарила ее с обеих сторон, следя за тем, чтобы не вытек сок. Печеночница появилась на столе в качестве pièce de résistance,[87] каждому достался кусочек этого подарка богов — все, по обыкновению, голодали.

Нехватка еды ощущалась все острее. По очереди они ходили в деревенский пункт раздачи бесплатного питания и приносили оттуда судок водянистого картофельно-овощного пюре. По слухам, в Барнфелде продавали гусей — Лотта и Кун, которому по-прежнему не сиделось дома, оседлали свои велосипеды. На подъезде к Амерсфорту им повстречался караван эвакуированных. Среди них были две маленькие девочки с котом на поводке. Чуть дальше они свернули на обочину, уступив дорогу мчавшемуся на полной скорости автобусу с девушками в военной форме.

— Летучие мыши. — насмешливо сказал Кун, — пусть катятся в ад!

Они продолжили свой путь в облаке выхлопных газов, оставленном автобусом. Начал накрапывать дождь. На бреющем полете самолет почти коснулся шоссе. Секунду спустя их напугал мощный взрыв — прямо на глазах вдалеке взорвался автобус. В воздух взметнулся столб огня, дым смешался с дождевыми тучами. Кун, потрясенный тем, что его желание исполнилось столь быстро, открыв рот взирал на происходящее, еще не решив, восхищаться ли ему или ужасаться. Лотта непроизвольно, повинуясь неконтролируемому рефлексу, подумала об Анне. Мгновение назад они еще проносились мимо в своих безупречных серых мундиpax… А что, если Анна сидела в этом автобусе — тогда Лотта только что потеряла сестру. Наконец-то она стала по-настоящему свободной. Эта мысль не вызвала в ней никаких эмоций. Анна была призраком, и Лотту не волновал тот факт, что, возможно, мгновение назад она отдала Богу душу. Она неохотно двинулась дальше, пока их не остановил один из беженцев. Задыхаясь, он рассказал им, что вокзал в Амерсфорте разбомбили, поезда охвачены огнем. Проехать там невозможно. Они перенесли велосипеды через канаву и обогнули город, из которого ветер доносил апокалипсические звуки. Они нашли то, в поисках чего проделали такой путь. С гусем под мышкой и сумкой свежих яиц они вернулись домой кратчайшей дорогой.

Запасы зерна подходили к концу. Сара Фринкель вспомнила об одном крупном землевладельце, живущем в окрестностях Девентера. До войны он был страстным поклонником виртуозной игры Макса. Она настояла на том, чтобы самой к нему отправиться: с ней ничего не случится, у нее безупречное удостоверение личности на имя арийской закройщицы из Арнема.

— Без меня, — отмахивалась она от возражений матери Лотты, — он вам ничего не даст.

Дождливым осенним днем, вооружившись двумя пустыми сумками и старой коляской Барта, Сара и Йет-сели в поезд в направлении Девентера. Слава Макса Фринкеля еще не померкла: они покинули ферму с полными животами и набитой зерном коляской. Затем переночевали в величавом особняке на набережной Айсель. На следующее утро Саре пришел на ум еще один адрес: впервые покинув укрытие, она не хотела возвращаться налегке. Они оставили коляску в надежном месте и вышли из города. После ночной бури дорога была сплошь усыпана сорванными ураганом ветвями. Осенний дождь хлестал по лицу. По пути их задержал немецкий полицейский патруль, передвигавшийся в автофургоне:

— Wohin gehen Sie?[88]

Сара смело назвала деревню.

— Садитесь, подвезу, — весело предложил шофер. — Как могут столь красивые женщины гулять в такую собачью погоду?

Они сели в кабину, между водителем и военным с непроницаемым, напряженным лицом. Ехали молча. И хотя шоферу требовалось все его внимание, чтобы удержать раскачиваемый ветром фургон на дороге, он то и дело лукаво им улыбался. Другой украдкой бросал на них взгляд, пока не обнаружил один из знаменитых носов семьи Роканье, служивший знаком подлинности.

— Вы еврейка… — испуганно воскликнул он. — Стоп, стоп!

Водитель затормозил. Из внутреннего кармана Йет дрожащими руками достала удостоверение личности. Военный не удовлетворился невинным содержанием документа.

— Все равно ты еврейка, — гнул он свою линию.

— Да ну что вы! — сказала Сара на безупречном литературном немецком. — Скорее уж я еврейка!

— Оставь их в покое… — вмешался водитель.

Барабанящий по крыше дождь нагнетал напряжение в кабине.

— Но она еврейка, — не унимался другой, — это видно невооруженным глазом.

Не располагая доказательствами, он раздраженно распахнул дверцу.

— Вылезайте, обе.

— Вам лучше выйти, — сдался шофер.

Они пулей выпрыгнули из машины. Когда фургон исчез в тумане дождевых капель, они бросились друг другу на шею. Дождь не переставал, но, обливаясь холодным потом, они его не чувствовали. Желание идти за продуктами тут же пропало. Им следовало копить силы на обратный путь следующим утром.

Однако ночью город подвергся воздушному нападению. Они скрылись в набитом до отказа сыром и темном бомбоубежище. В разгар бомбежки пол и стены сотрясались так сильно, что невозможно было разобрать, где пол, где потолок, где какая сторона. Йет пришла в ужас:

— Сейчас все рухнет…

Вся сжавшись, заткнув уши руками, она не могла сдержать крика; страх придавал мощи ее голосу, заглушающему грохот рвущихся бомб. Сара тщетно пыталась привести ее в чувства. Спустя несколько часов она все еще была на грани нервного срыва, застыв на корточках в углу, и согласилась покинуть убежище при условии, что они отправятся домой первым же поездом.

— А как же коляска… — заикнулась было Сара.

Йет посмотрела на нее уничтожающим взглядом.

Они думали теперь исключительно на языке еды.

Полная коляска зерна означала столько-то тарелок, столько-то людей могло питаться этим зерном столько — то дней. Руководствуясь этой простой логикой, Лотта сама отправилась в Девентер, где с обливающимся кровью сердцем Сара оставила коляску. Она уехала на увешанном сумками мужском велосипеде без шин, в огромных полуботинках Эрнста Гудриана, надетых на пару поношенных носков, не порвавшихся окончательно благодаря искусной работе госпожи Мейер. В Девентере она загрузила в сумки содержимое коляски. Серьезное препятствие представлял собой мост через реку Айсель. Сначала она решила пойти на разведку без велосипеда. На входе стояла деревянная постройка, где блюстители порядка досматривали транспорт; чуть дальше немецкий часовой повторно проверял груз. Он заметил Лотту и подмигнул.