— И вы должны принимать участие в защите родины, — как будто читая мысли ребят, сказал Трим. — Никто не должен оставаться в стороне́ от борьбы. Нужно стремиться, чтобы ни один мальчик, ни одна девочка не попали в сети «Балили»[5].

— А мы?.. — перебил его Петрит, и губы мальчика задрожали. — Ведь у нас в приюте все ходят в этой форме.

— Вы?.. — Трим помолчал. — Мы подумаем о вас. Пока что же делать? Походите в этой паршивой форме. Нельзя вызывать у фашистов никаких подозрений. Важно, чтобы под этими черными рубашками бились сердца патриотов. А дело для вас тоже найдется. Итак, будем считать, что наш отряд создан.

Так начала свое существование еще одна антифашистская группа юных мстителей в Албании.

Но с этого дня черная рубашка все больше тяготила Петрита. Он стеснялся появляться в ней в городе. «Наверное, все считают меня фашистским подпевалой», — с тоской думал он и с завистью смотрел на Агрона, Дриту, на других ребят: они одеваются как хотят.

И однажды во время очередной встречи с Тримом он не выдержал:

— Я больше не буду носить эту рубашку! Я не вернусь в приют! — Петрит еле сдерживал слезы, подступавшие к горлу. — Переправь меня к партизанам. Пожалуйста!

— Нет, Петрит, — твердо сказал Трим. — Будет лучше, если ты останешься здесь, среди приютских ребят. Это просто необходимо. Только через тебя мы связаны с приютом, только ты рассказываешь нам, что происходит за его стенами. Фашисты коварны. Мало ли что им может прийти в голову. И тогда как мы узнаем, если они что-нибудь задумают?

И Петрит остался в приюте. Постепенно он стал вожаком среди приютских ребят.

…Петрит подождал, пока за оградой затихли шаги Агрона и Дриты. Все в порядке: карабинер их не заметил. И теперь мальчик вспомнил слова Трима о коварстве фашистов. Вот они и подтвердились: фашисты хотят увезти их в Италию.

Сейчас Петрит чувствовал особую ответственность за приютских ребят. Он знал: подполье не оставит их в беде!..

Петрит пошел в спальню. Окна в комнате были распахнуты. Мальчик еще раз взглянул на море. Отсюда пароход казался более черным, нежели с улицы. Чем-то он напоминал морское чудище, с которым сражался храбрец Дьердь Элез Алия. Эту легенду несколько дней назад рассказал ему Агрон.

Нет, никому не говорил Петрит о страшной новости, которую сообщил ему Агрон. Однако к вечеру все ребята знали: их собираются отправить в Италию!.. Оказывается, надзиратель не делал из этого тайны. Странно…

Приют гудел, словно растревоженный улей: ребята собирались группами, спорили, кое-кто плакал. Были и такие, главным образом малыши, кто радовался предстоящему путешествию в Италию: подумать только — они поплывут по морю на настоящем пароходе.

Нет, надо было что-то делать.

Петрит собрал в глухом углу сада самых близких и преданных друзей. Он сказал:

— Ясно одно: мы не поедем в Италию!

— Не поедем! Не поедем! — послышались голоса.

— Но некоторые радуются, — сказал темноволосый мальчик. — Как быть с ними?

— Радуются малыши… — возразил кто-то.

— Вот это и будет наша первая боевая задача — до вечернего построения разъяснить всем ребятам, что в Италию нас хотят увезти не для хорошей жизни. Нас хотят оторвать от родины, чтобы мы забыли ее, забыли албанский язык. С малышами я поговорю сам. Мы все должны быть как единое целое, — сказал Петрит.

— Нет! — сказал, упрямо наморщив лоб, темноволосый. — Они сильнее нас, приедут другие карабинеры, и нас увезут насильно. Я знаю, что делать!

— Что? Что? — раздалось со всех сторон.

— Кто может, должен сейчас же уходить к партизанам! — выпалил темноволосый.

— И бросить малышей на произвол судьбы? — тихо спросил Петрит.

Все замолчали. Наконец кто-то прошептал:

— Что же с нами будет?

— О нас позаботятся, — не выдержал Петрит.

— Кто? Кто? — наседали на него ребята.

Петрит заколебался. На собраниях группы Трим часто говорил, что секреты нельзя выдавать никому, даже самым близким друзьям. Но ребята ждут. Нет, невозможно выносить эти встревоженные и полные надежд взгляды. И ведь он им всем полностью доверяет!

— Хорошо! — решился Петрит. — Я скажу вам, но сначала поклянитесь, что будете хранить тайну.

— Клянемся!!! — разом выдохнули ребята, и их руки сплелись в едином пожатии.

— Теперь слушайте, — сказал Петрит шепотом. — О нас думают коммунисты…

После этих слов у него гора с плеч свалилась. Ребята тоже повеселели.

— Неужели завтра придут?! — с надеждой спрашивали они Петрита.

— Да, завтра придет один человек. Он скажет, что мы должны делать, — сказал Петрит и закончил такими словами: — А сейчас до звонка на вечернее построение все расходимся по приюту. Тем, кто попался на удочку фашистов, разъясните, почему мы должны сопротивляться отправке в Италию. Только о коммунистах ни слова.

Ребята быстро разошлись.

…А через полчаса прозвучал сигнал на вечернее построение.

Со всех концов приюта спешили ребята: любое опоздание строго каралось. Директор был мастер на самые жестокие наказания: он истязал детей с большим удовольствием.

Воспитанники быстро заняли свои места в шеренге вдоль длинного коридора. Прямо перед ними, в центре стены, висела огромная фотография дуче[6]. Металлическая каска, которая венчала огромную голову фашистского вождя, придавала лицу Муссолини мрачность и жестокость.

Выстроившись в две шеренги, дети ждали, что будет дальше. Петрит внимательно вглядывался в лица: да, сейчас ребята в главном были едины, они готовы к посильному отпору. Даже малыши — вон какие нахмуренные мордашки. Замерла над строем гнетущая тишина. Даже окна, рамы которых обычно трещали и скрипели под ударами тугого ветра с моря, были немы — начинался вечерний штиль. Единственными нарушителями этой тишины были бабочки, которые кружились вокруг большой лампы, подвешенной у самого потолка. Обжигая крылышки, они с сухим стуком падали на задымленное стекло и скатывались на абажур.

Где-то вверху открылась дверь, прозвучала итальянская речь и громкий смех. Потом все смолкло. Слышно было только, как заскрипели ступеньки винтовой лестницы. Наконец показались две пары сапог. Одни принадлежали директору. А другие? Кто был хозяином пары до блеска начищенных сапог?

— Это не дети, а какие-то дьяволята, — говорил директор по-итальянски. — С ними нужно держать ухо востро.

— Посмотрим, посмотрим, — тоже по-итальянски ответил кто-то. — Дети… Уж не преувеличиваете ли вы?

Перед строем воспитанников теперь стояли директор приюта и не кто иной, как господин капитан карабинеров собственной персоной.

— Ну-ка покажите мне того, кто не хотел бы поехать в Италию, — бодро начал капитан теперь на ломаном албанском языке. — Все хотят. Сейчас, господин директор, вы в этом убедитесь. — И он подошел к шеренге приютских детей. — Добрый вечер, дети!

К его удивлению, никто не ответил, как будто коридор был пуст.

— Ах, я плохо говорю по-албански? — спросил капитан шутливо, еще не догадываясь, в чем дело.

Постепенно, глядя на детские лица, капитан начинал понимать смысл этого молчания.

С такой тишиной он встречался только в тюрьмах. Но тогда перед ним стояли заключенные, взрослые люди. А эти?..

«Странно, странно все это», — думал капитан.

Дети вытянулись по стойке «смирно», будто окаменели. Лица бледные, но в глазах — ненависть и решимость. Капитан почувствовал тревогу. Постепенно она передалась и директору.

«Что бы все это значило, — подумал он. — Откуда такое единство? Нужно что-то предпринимать. И немедленно».

Но директора опередил капитан. Он приблизился к одному из малышей и спросил как можно ласковее:

— Как тебя зовут, мальчик?

Мальчуган стоял насупившись, даже дышать перестал.

— Как это понимать? — Капитан постепенно терял терпение. — Я вас спрашиваю, господин директор.