Или что–то еще… Петер наклонился над шоколадом. Сложил руки на коленях. Глубоко вздохнул. И совершенно позабыл о нас. Он зажмурился, откинулся на стуле, взял шоколад и принялся его грызть.

«Если позволишь… — Аги тоже хотела отломить себе кусочек. Но Петер Панцел отодвинул от нее шоколад. Рука Аги беспомощно повисла над столом. — Что ты на это скажешь, Арнольд?!»

Петер Панцел загородил шоколад руками. И теперь плитка была в его полном распоряжении. Принадлежала ему.

«Послушай, Арнольд, я его выгоню!»

Но выгонять его Аги не стала. С захватывающим интересом она следила, как Петер Панцел, склонившись над столом, поедал свой шоколад.

Открылась дверь. Заглянул доктор киноведения.

«У тебя гость?»

Изумленная Аги обернулась.

«Тише, папа!»

Отец остановился позади Петера. Потом вошла мать и тоже встала позади мальчика. Взгляд ее выражал тревогу и даже ужас.

«Послушай, Иштван, что с ним будет?»

«А что с ним может случиться? Ничего».

Большая Аги не отрываясь смотрела, как Петер Панцел отламывает кусок, разглаживает серебряную бумагу, снова отламывает кусок и снова…

«Ты не отложишь половину?» — замирающий голос большой Аги.

«Мама! По–моему, он уже не сможет этого сделать!»

«Ну, хорошо! По крайней мере, хоть немного передохни!»

«По–моему, он уже не остановится».

«Да, он справляется ловко!» — кивнул отец.

Мать с ужасом:

«Я не могу на это смотреть!»

И родители отступили. Аги тоже.

Она подошла к пианино. Побренчала на нем немножко. Взяла книгу. Почитала немножко. Потом вернулась к Петеру Панцелу.

«Он идет на рекорд. Хочет установить рекорд. — Она потянула носом. — Какой запах!»

Тяжелый, душный запах шоколада. И мебели. Какая–то смесь двух запахов!

Вокруг Петера Панцела набросана смятая серебряная бумага, на скатерти — унылые шоколадные разводы и пятна. А он все сидит, сгорбившись над столом, сидит, словно одурманенный этим запахом.

Аги шлепнула его по плечу:

«Послушай!»

Она наклонилась над ним и окаменела на миг. А потом очень медленно повернулась ко мне. С неописуемым изумлением на лице:

«Он теперь за стол принялся! — Она запнулась. Потом едва слышно: — Послушай, Арнольд, он принялся за стол…»

Я и сам заметил, что Петер Панцел отламывает кусок от столешницы. И отламывает без жадности. О, нет! Без всякой жадности. Скорее, задумчиво.

А Аги? А моя маленькая приятельница?

Она сидела за столом рядом с Петером Панцелом. Казалось, она там сидит очень давно. Уютно устроилась. В состоянии какого–то тихого счастья.

Аги мечтательно отломила кусочек стола. Закрыла глаза. Откинула голову назад. Принялась медленно есть и неожиданно рассмеялась. Странным смехом, почти беззвучно. Потом обратилась к Петеру Панцелу:

«Чего бы только я не дала за шкаф с ящиками! Особенно за верхний ящик шкафа! И за его ручку!»

— Они ели мебель?

Никто не заметил, когда влетела Злюка–Пылюка, но, во всяком случае, она была здесь уже давно.

— Если я хорошо расслышала, вы ели мебель, как шоколад.

Арнольд объяснил с невероятным высокомерием:

— Я уже упоминал, что сам я никогда ничего такого не любил. Но Аги, случалось, отламывала себе кусочек дерева. Знаете, Йолан, когда она проходила мимо шкафа…

Гостиница Чиму.

Чиму склонилась к Арнольду:

— Знаешь, я хочу выставить Одноухого. Не потерплю подобную личность в своей гостинице. Последнее время постоянно является по ночам вдребезги пьяный. На весь дом шум поднимает! Встанет под окном польской графини, достанет скрипку и ну играть. Серенаду в ее честь. А польскую графиню это ни капельки не радует. Она столько раз на него жаловалась: «Этот музыкант не дает мне спать. Я и так страдаю бессонницей, а тут еще Одноухий под моим окном в самом разгаре ночи концерты устраивает… Нет, нет, если это не кончится, мне придется выехать из гостиницы». Ну и получил же от меня этот Одноухий! Задала я ему перцу! А тебе, Куку, могу шепнуть по секрету, что мало таких скрипачей, как он. Поэтому–то его и пригласили играть в ужасно аристократическое ночное кабаре. Там он и пристрастился к выпивке. Раньше с ним этого не бывало. Никаких хлопот он мне не доставлял. И еще кое–что тебе шепну: знаешь, вообще–то этой графине нечего задаваться. Но все равно! Постоялец есть постоялец! И если постоялец недоволен и жалуется…

Да, Куку! Если ты переселишься ко мне в гостиницу, что ты закажешь на обед? На первый обед? Надеюсь, тебя не надо предупреждать, что в другие рестораны ты ходить не сможешь. Ну, Куку!

(«Господи, опять Куку! Ладно, проглотим это как–нибудь, но все–таки…»)

— Я могу хоть сейчас составить меню. Начну с бульона. Но не с яйцом и не с лапшой, а чистый. Чистый вкуснее всего. Итак, чистый бульон! — Неожиданно Арнольд запнулся.

— Ну, в чем дело, Куку? Это все?

— Нет, нет, что ты! Просто я кое о чем вспомнил. И хотел бы сказать тебе… — Он снова запнулся. Растроганно покосился на испанскую танцовщицу Роситу Омлетас. Поморгал глазами. — Очень мило, что ты приглашаешь меня в свою гостиницу…

— Брось, Куку! Не стоит благодарности!

— Даже не знаю… как тебе сказать… Но если я переселюсь к тебе, то перееду не один.

— Как не один? А с кем же.

— С ней… с барышней!

— С какой еще барышней?

— С Роситой Омлетас!

Чиму перевела взгляд с Арнольда на Роситу. Она не произнесла ни слова. Лицо ее помрачнело. Потом она озабоченно сказала:

— А вот это уже меняет дело.

— Меняет дело?

— Да, я должна все обдумать.

И Чиму ушла.

Когда они остались вдвоем, Росита сказала:

— По–моему, напрасно вы сказали обо мне.

— Но позвольте, милая Росита!

— Нет, нет! Прошу вас, поверьте мне! Я заметила, как она на вас смотрела, как хмурила брови. Поверьте, вы повредили нам обоим.

— Но, барышня!

— Я никогда не была ее любимицей. Она даже всегда недолюбливала меня. Думаете, я этого не знаю? Ни разу она не посидела со мной. — Росита грустно помолчала. — Вас, быть может… быть может, она и любит. Даже в свою гостиницу пригласила. Но приглашение было только на одно лицо. — Росита вздохнула. — И кто знает, теперь оно, возможно, вообще не действительно…

— Вам все это мерещится, Росита!

— Вы поступили легкомысленно, Арнольд. Очень легкомысленно. Вероятно, вы все проиграли.

Пауза. Затем Арнольд едва слышно сказал:

— Сдаюсь! Надо признать, иногда я бываю немного легкомысленным. Играю с открытыми картами. Или ставлю все на одну карту. Но так или иначе, а я был обязан разъяснить Чиму положение вещей. И я его разъяснил.

— Как это понять?

— Барышня! Как–то я вам сказал, что если когда–нибудь уеду отсюда, то уеду не один.

— О, Арнольд!

Йолан Злюка–Пылюка сердито кружила над ними.

— О, Росита! О, Арнольд! О, Росита! О, Арнольд! Вечно одно и то же пищат. Просто скучно становится. И были бы еще молодыми! А то как посмотришь на них…

Арнольд зарывается.

Две двери появились в дверях квартиры. Две двери вошли в квартиру.

Арнольд тотчас обратился к ним:

— Вы с улицы Ипар, правда? Если пришли за мной вы, значит, придут и комнаты. И вся квартира. И доктор киноведения. И она сама придет… моя маленькая приятельница!

— Арнолька, опять вы зарываетесь! (Йолан Злюка–Пылюка.)

Две двери поклонились присутствующим.

Мать Чиму взвизгнула:

— Невероятно! Мы ничего не заказывали! Наверное, это этажом выше… или вообще ошиблись домом!